"А ведь твои золотые аксельбанты, пожалуй, просто грязные верёвки", - подумал Куросима, провожая пристальным взглядом этого господина, но спине которого чувствовалось, что он вне себя от гнева.
- Сколько хлопот у вас, бедняжка, - угодливо проверещала Намиэ. - И в лечебницу его возили, и теперь в университет на экспертизу. Муж мой тоже огорчится, что его земляк доставляет вам столько забот. Расходы вы уж, пожалуйста, отнесите за наш счёт.
- Спасибо за добрые намерения, - улыбнулся Куросима, - но это делается за счёт лагеря… - Он решил испытать Намиэ и добавил: - Кстати, госпожа Лю, ведь может оказаться, что Омура японец и потребуется немало времени на выяснение его личности, пока у него не восстановится память. Тогда вы, наверное, откажетесь взять его к себе. Раз он не китаец…
- Нет, что вы! Кем бы он ни оказался, мы всё равно готовы взять заботу о нём на себя.
- Ну да, вы ведь действуете из чистого человеколюбия, не так ли?
- Да, мой муж очень любит помогать людям, - весело заулыбалась Намиэ.
- О, я нисколько не сомневаюсь, - иронически усмехнулся Куросима. - Что ж, пожалуй, на этом и простимся?
Затем, обращаясь к Фусако, задумчиво сидевшей с прикушенной верхней губой, он строгим тоном сказал:
- А вы, Омура-сан, пожалуйста, останьтесь.
МЫЛО "999"
1
Оставив Фусако в приёмной, Куросима направился к себе в отделение. Итинари на месте не было. Сказали, что он с Тангэ пошёл к начальнику лагеря.
Поручик Такума допрашивал по поводу инцидента с голодовкой сидевшего перед ним в борцовке Дерека. Когда Куросима проходил мимо, Такума его окликнул.
- А этот бывший майор, - сказал он, - оказался довольно настырным господином. И вид у него бравый! Самого начальника отделения заставил примолкнуть. Ничего не попишешь, рекомендации от влиятельных лиц. Советую тебе, будь с ним поосторожней.
Выражение лица у поручика Такумы было сочувственное. Он понимал, что забастовку заключённых удалось вовремя приостановить благодаря находчивости Куросимы, и отказался от своего обычного заносчивого, начальственного тона.
- Рекомендации от влиятельных лиц? - переспросил Куросима. - А от кого именно, не слышали?
- Слышал, - ответил поручик и жестом пригласил Куросиму подойти ближе. Куросима наклонился к нему, и Такума таинственно прошептал ему на ухо: - от руководителей секретного органа - Особого бюро при кабинете министров!
- Вот как? Значит, его институт работает на это бюро - нечто вроде дочернего предприятия… Я, собственно, так и думал.
- Дочернее предприятие? - одобрительно улыбнулся поручик Такума. - А ведь и в самом деле…
- Судя по действиям этого майора, иначе и не назовёшь.
Куросиму вдруг стал разбирать смех, но он сдержался, поблагодарил Такуму и направился к своему столу. Посмотрев по сторонам, он спросил прикреплённого к нему стажёра:
- Сегодня никто не звонил по телефону от моего имени?
- Нет, - ответил тот, - никто не звонил. Вам звонили. По поводу свидания с заключённым.
- А кто именно?
- Женщина по имени Фусако Омура. Звонила она около одиннадцати часов насчёт свидания с Фукуо Омурой. Я сказал, что вы в больнице "Кэммин", и она спросила, когда ей можно прийти. Я указал время…
- Хорошо, спасибо, - поблагодарил Куросима и тут же снял трубку внутреннего телефона. Он набрал номер караулки. На счастье, у аппарата оказался начальник караульной службы ефрейтор Фукумори. Куросима спросил его, где сейчас Соратани, и тот ответил:
- Ефрейтор Соратани сегодня не работает. После вчерашнего дежурства он себя неважно чувствует и попросил выходной.
Фукумори, конечно, знал, что вчера Омура отомстил Соратани, но так как этот заключённый находился под покровительством Куросимы, он, видимо, старался не сказать ничего лишнего.
- Вот оно что, - хмыкнул Куросима и продолжал: - А как вообще дела на втором этаже первого корпуса?
- Ничего, - ответил Фукумори, - всё в порядке. Сегодня с утра всё в норме, как будто ничего и не было.
Положив трубку, Куросима вышел из отделения. Всё было, как он и предполагал. Соратани никому не звонил. Сейчас важно установить, с какой целью из организации, к которой принадлежала Фусако, назвавшись ею именем, звонили Тангэ и Намиэ.
Он побежал по коридору на склад и взял там вещи Омуры. Фусако больше всех из этой "троицы" интересовалась его имуществом. Пусть посмотрит - даже забавно!
Вернувшись в приёмную, Куросима застал девушку всё в той же позе. Она сидела за столом, опустив голову. Казалось, что она вот-вот расплачется, и Куросима уже предвкушал эту сцену.
- Что с вами? Вы плохо себя чувствуете? - спросил он, скрывая усмешку.
- Нет, ничего. Просто немного устала. - Тряхнув своей завитой головкой, Фусако подняла глаза на Куросиму. Против ожидания взгляд у неё был ясный и спокойный. Куросима молча вытряхнул содержимое мешка на стол. Перед Фусако лежала кучка старых, замызганных вещей, один вид которых вызывал тошноту. Робко протянув руку, она прежде всего взяла молитвенник.
- Это молитвенник на санскрите? Вероятно, сувенир?
- Наверное, ваш брат, отправляясь на фронт, обещал вам какой-нибудь сувенир… двадцать лет назад? - усмехнулся Куросима.
- Тогда я ещё только начала ходить в школу и не помню. Но после войны всякий раз, когда мать рассказывала о брате, я действительно думала, что брат вернётся и привезёт мне какую-нибудь редкую вещь. В детстве я любила пофантазировать.
- Но этот молитвенник вряд ли может служить доказательством того, что Фукуо Омура приходится вам братом. Посмотрим дальше?
- Посмотрим…
Фусако окинула взглядом полотенце, зубную щётку, палочки для еды, мешочек с солью. Брезгливо поморщившись, она протянула руку, но так и не дотронулась до этих вещей.
- Может быть, вот это? - ухмыляясь, спросил Куросима, поднося ей половину куска хозяйственного мыла с фабричной маркой "999".
Не успела Фусако взять у него коричневое сухое и твёрдое, как кирпич, мыло, как оно выскользнуло у неё из пальцев, ударилось о цементный пол я разбилось на мелкие куски.
- Ой, что я наделала!
Фусако растерянно вскочила на ноги, вытащила из сумочки носовой платок и, быстро нагнувшись, начала собирать в него разлетевшиеся кусочки.
- Не затрудняйтесь, - попытался остановить её Куросима. - Потом выметут.
Он пожирал глазами её нежную белую шею. Фусако молча подбирала остатки мыла, тщательно осматривая пол.
Куросима испытывал наслаждение хищной птицы, запускающей когти в добычу. Сейчас эта красотка заговорит. В голове моментально сложился план допроса.
- А я ведь на днях побывал в вашем гнёздышке, - заговорил он с иронической улыбкой.
- Где, на Сугамо? - От удивления Фусако даже присела.
- Конечно. Вышел на станции метро Синоцука… Но скажите, зачем вы обманули?
- Я…я, наверное, просто ошиблась и дала не тот адрес.
- Ошиблись и указали адрес студентки фармацевтического института, которая жила там три года назад?
- А зачем вы приходили?
- Я хотел, чтобы вы мне показали какую-нибудь вещь, подтверждающую, что Омура ваш брат, скажем, его детскую фотографию.
- Но я ведь вам говорила, что всё сгорело во время пожара.
- Хорошо, допустим. Но всё-таки, как вы могли спутать свой адрес? Или вы тоже страдаете амнезией?
Фусако зашевелила губами, словно собираясь что-то сказать, но не произнесла ни слова. Её миловидное лицо исказилось. Она прикрыла веки, и казалось, что из глаз её сейчас брызнут слёзы.
- Вы не только скрыли свой адрес, - сказал Куросима, подходя к ней ближе, - вы скрываете и свои действия. Ведь так? Зачем вы ходили к Ундзо Тангэ.
- Вы полагаете, что я обязана во всём перед вами оправдываться? - резко ответила Фусако, сразу преобразившись. Куросима, не ожидавший такого отпора, метнул на неё сердитый взгляд. - Каждый вправе иметь свои тайны, - добавила Фусако.
- Даже преступники?
- Но надеюсь, вы меня пока ещё к ним не причисляете?
- Пока ещё… - загадочно усмехнулся Куросима.
Чуть наклонив голову, она протянула ему носовой платок с собранными кусочками мыла. Куросима выбрал самые большие и положил в карман.
Он был весьма доволен своим ответом "пока ещё", и это сразу подняло его настроение. Фусако, по-видимому, тоже ничего не нашла в этом мыле. Никто ничего не знает об Омуре. Он один владеет ключом к разгадке.
- Вашего брата звали Кадзуо Омура, не так ли? - продолжал Куросима.
- Вы настаиваете на том, что наш заключённый Фукуо Омура ваш брат только на основании совпадения фамилий. Никаких других доказательств у вас ведь нет? Однако теперь становится всё ясней, что Фукуо и Кадзуо Омура - разные лица. Вообще сам по себе тот факт, что человек, начисто забывший прошлое, помнит своё имя и фамилию, уже представляется невероятным. Поэтому я предполагаю, что так называл его кто-то, например, сопровождавший его китаец, уже после того, как он утратил память. Просто окрестил его так. Иначе ничего не понятно.
- Ох! - вздохнула побледневшая Фусако.
- Я полагаю, - продолжал Куросима, - что вы больше всех заинтересованы в том, чтобы установить, японец ли Омура. Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы вы послезавтра присутствовали на антропологической экспертизе в университете Тодзё. Как вы на это смотрите?
- Можете не упрашивать, обязательно буду, - ответила Фусако.
"Ну и смелая девушка! - с восхищением подумал Куросима. - Для неё ведь теперь ясно, что я подозреваю её. Несмотря на это, она идёт навстречу опасности, словно для неё удовольствие играть с огнём".
Мысленно он сжимал в объятиях её нежное и гибкое тело, просвечивавшее сквозь тонкую муслиновую блузку. С трудом подавляя искушение, он сказал:
- Итак, послезавтра в час дня у здания естественного факультета университета Тодзё на Суругадай…
2
Больничная палата находилась между кабинетом медосмотра и складом. Стараясь ступать неслышно, словно крадучись, Куросима вошёл в больницу. На плече у него висела жёлтая выцветшая котомка Омуры. Окошко было почти, под самым потолком, в палате сумрачно и душно. После вчерашнего ливня на стене вокруг окна проступили тёмные пятна, и штукатурка, казалось, вот-вот отвалится. "Надо бы отремонтировать", - пробормотал Куросима.
Посреди комнаты стояла сверкавшая белизной обтянутая винилом перегородка. По обе стороны было по железной койке. Одна пустовала, а на другой, на свежей простыне в трусах и нижней рубашке крепко спал Фукуо Омура.
- Омура, вставай! - потряс его за плечо Куросима. Но тот спал как убитый. На груди и ляжках выступили крупные капли пота…
Около трёх месяцев тому назад на этой же кровати спала одна молодая голландка. Собственно говоря, голландкой она была по подданству, а по национальности кореянкой. Она ничем не болела.
Заключённых, нуждавшихся в лечении, помещали в городские больницы, так что здесь содержались не больные, а просто некоторые особые заключённые. В одиночных камерах второго корпуса людям разрешалось ходить друг к другу. Тех же заключённых, которые подвергались полной изоляции и к которым была приставлена особая охрана, помещали в лагерную больницу. Как правило, охраняли их не надзиратели из караульной службы, а ответственные сотрудники управления лагерем отчасти потому, что больничное помещение находилось рядом с управлением, но, главным образом, потому, что за их охрану непосредственно отвечали сами сотрудники.
По признаку подданства наблюдать за этой женщиной должен был бы поручик Такума. Но так как по национальности она принадлежала к азиатским жителям, это поручили Куросиме. Она и сама об этом просила.
Кореянка была замужняя. Во время войны в Корее один голландский солдат из войск ООН женился на ней и увёз к себе на родину. Через год-два после возвращения домой голландец охладел к экзотической жене. Она хотела вернуться в Корею и целыми днями плакала. Дело в том, что муж был из благочестивых католиков, а у них разводы запрещаются. Вышла она замуж восемнадцати лет и не успела оглянуться, как ей исполнилось двадцать пять. Однажды весенним днём она ушла из дому и села на торгово-пассажирский пароход, отправлявшийся из Амстердама. Конечным портом назначения этого судна дальневосточной линии была Иокогама. Она решила добраться до Японии, а там видно будет.
Пока кореянка ждала оказии, чтобы переправиться из Японии на родину, иссякли её скудные средства и истёк срок паспорта. Её забрали в иммиграционный лагерь. Лица с просроченными заграничными паспортами подлежали принудительной высылке на родину. Как голландскую подданную её должны были отправить в Голландию.
Но она плакала и умоляла этого не делать. Обращаясь к Куросиме, который не знал ни корейского, ни голландского, она говорила на ломаном английском: Я не хочу больше в Голландию, не хочу! Я должна остаться здесь! Я должна остаться здесь!"
Куросима настойчиво требовал от начальника отделения Итинари, чтобы он вступил в переговоры по поводу этой женщины с голландским представительством. Он стал штудировать соответствующие статьи закона. Чтобы сменить подданство, ей нужен официальный развод. Обойти это невозможно. Начальник отделения вроде бы ей сочувствовал, но говорил, что есть только один выход: поступить с ней как с лицом, незаконно въехавшим в страну, то есть отослать в Голландию.
Потеряв надежду, она так убивалась, что у Куросимы возникло опасение, как бы она не покончила с собой. Поэтому он усилил наблюдение за ней и ежедневно теперь оставался на ночное дежурство в лагере. Произошло это на четвёртую ночь. Когда Куросима вошёл к ней в палату, она вдруг, словно сумасшедшая, метнулась к нему, обвила его шею руками и, прижимаясь к нему всем телом, страстно зашептала: "Я хочу быть твоей! Сейчас. Возьми меня!" И, подтолкнул его к кровати, упала рядом с ним.
И он взял её. Взял женщину, у которой сознание мутилось от горя и тело истосковалось по мужской ласке. После этого он тайком стал приходить к ней почти каждую ночь. Ему казалось, что у него нет другого способа удержать её от самоубийства, и вместе с тем на душе оставался неприятный осадок: ведь в конечном счёте он совершал преступление. Пожалуй, он её даже полюбил. После скоропостижной смерти отца он вынужден был уйти со второго курса университета. Приехав в Токио, он поступил в иммиграционную полицию и вот уже пятый год посылал деньги матери. Достатка, чтобы обзавестись семьёй, у него не было, и он оставался холостяком. Он был уже не так молод, но прежде не испытал чувства, похожего на любовь. Её чуть хриплый, кокетливый голос, небольшой точёный нос и белое тело, которое на вид казалось холодным, но на самом деле было полно огня, влекли его.
Но что бы ни толкало их друг к другу в объятия, и с той и с другой стороны это всё-таки была "любовь по расчёту".
Наконец Итинари придумал поистине гениальный план. Итинари решил выслать кореянку в Голландию через Сеул. Он добился молчаливого согласия голландского представительства на то, что при этом она временно сможет остаться на родине. Уступая её просьбам, Куросима старался якобы выиграть время и отсрочить её принудительный отъезд, но под конец сказал ей, что ничего не добился. Пришлось подчиниться. Это было в конце третьего месяца её пребывания в лагере.
Любовная связь прекратилась. Перед ней засветился последний огонёк надежды: воспользовавшись проездом через родину, остаться там совсем. И хотя на душе её было немного тревожно, она, подобно перелётной птице, упорхнула из лагеря.
Таким образом, и волки были сыты и овцы целы. Лагерь сделал своё дело и избавился от всякой ответственности. А что касается её дальнейшей судьбы - удалось ли ей остаться на родине или нет, - это уже никого не интересовало. Не в обязанности чиновников иммиграционной полиции беспокоиться о подобных вещах. Но Куросиме судьба её была небезразлична. После того как он проводил её, в ушах постоянно звучали её слова: "Я должна остаться здесь. Я должна остаться в Японии".
Из Сеула писем не было. Очевидно, ей не удалось остаться в Корее. На прощание она сказала: "Если меня отравят назад в Голландию, оттуда писем не жди…"
Глядя сейчас на Омуру, который, согнувшись как вопросительный знак, спал на той же кровати, Куросима невольно сравнивал его будущность с судьбой кореянки. И вдруг ему стало понятно то постоянно тревожившее его в последнее время смутное чувство, которое он до сих пор не мог определить.
Это было чувство мести. Оно родилось у него ещё со времени истории с кореянкой, постепенно разгоралось и сейчас превратилось в пламя.
Начальник отделения, принадлежавший к числу сотрудников министерства иностранных дел довоенной школы, весьма заботился о государственных интересах и престиже государства, но мало считался с "личностью", правами человека. Несмотря на видимое благодушие, свойственное оппортунистическим натурам, формула "уважение прав человека" была ему чужда. Это находилось за пределами его обязанностей и ответственности. От заключённых, пытавшихся отстаивать свои человеческие права, он спешил как можно скорее отделаться.
Куросиме хотелось поломать это. Хорошо бы когда-нибудь заставить этого тина ползать на коленях. Куросима втайне готовился отомстить Итинари. Нужно использовать каждый удобный случай. И он проявлял особое усердие на работе и прослыл образцовым сотрудником лагеря.
Куросима очнулся наконец от невесёлых дум. Ухватив Омуру за мокрое от пота плечо, он снова начал его будить:
- Проснись! Вставай!
Омура открыл глаза. На лице его не было обычного тупого, отчуждённого выражения. Взгляд был осмысленный, сосредоточенный, казалось, что он внимательно следит за действиями Куросимы. Удивительно.
Врачебный осмотр в больнице "Кэммин" словно бы вдохнул в него жизненную силу. Реакция на окружающую действительность стала острей. Возможно, из-за того, что его изолировали от прежней компании и поместили в лагерную больницу, где было тихо и спокойно.
- Послушай, Омура, - с места в карьер заговорил по-японски Куросима. - В больнице, куда мы с тобой ездили, ты успешно прошёл проверку умственных способностей и памяти. Следовательно, ты вполне способен размышлять, делать выводы. Не лишён ты и страстей, Не правда ли? Недавно ты полез обниматься к Фусако Омура, которая называет себя твоей сестрой. Потом ты схватился с надзирателем Соратани и чуть не задушил его. Значит, у тебя есть воля. Постарайся же мобилизовать свою волю на то, чтобы всё вспомнить!
Омура, молча улыбаясь, кивал головой. По выражению его лица отнюдь нельзя было заключить, понял он Куросиму или нет. Но ведь доктор Тогаси рекомендован как можно чаще заговаривать с ним по-японски. Это очень важно.
Куросима вытащил из котомки кусок мыла, ласково вложил в руку Омуре и спросил:
- Это мыло тебе ничего не напоминает?
- Это моё, - по-китайски сказал Омура, - Это моё.
С серьёзным лицом он зажал мыло в руке. Что это половина куска, он не замечал.
- Ты говорил Чэню, что надзиратель Соратани украл мыло. Почему ты им так дорожишь?
Куросима решил говорить по-японски, понимает Омура или нет.
- Послушай, если ты что-нибудь вспомнишь, возможно, это будет доказательством, что ты японец, - сказал Куросима, а про себя подумал: "Если не наоборот - что ты китаец".
Омура резко приподнялся и, сидя на кровати, как-то по-детски пролепетал на японском языке:
- Ты тоже своровал?