- Я-то тебя подвезу. Смотри только, чтобы твой Яша потом не играл в Веру и папу. Как это уже было.
В воскресные полудни, когда основная часть эмигрантов, особенно пенсионеры, отправлялась на просмотр какого-либо советского киношедевра, их компания из шести-девяти человек плюс дети ехала на "сандэй бранч". Большой популярностью пользовался отель "Маркиз" в Вествуде.
Вера ненавидела эти бранчи. Эту компанию. Себя в ней. Но муж саша кричал: "Ты мне жена или кто?" Витька звонил: "Верок, ну чего ты будешь одна сидеть?" (А ей именно хотелось одной, одной посидеть!..) И она надевала солнечные очки и ехала с ними - надоевшими друг другу, подъебывающими друг друга и наверняка поебывающими. Их сажали в залу на террасе. По стенам вился плющ. В зеркалах отражались вазы с экзотическими калифорнийскими букетами. Подушки плетеных кресел и стол были затянуты в салатно-розовый котон, официант, разливающий шампанское, в белый смокинг с пурпурной бабочкой. Все было красиво и… противно ей, не чувствовавшей себя на месте. Метрдотель уже не беспокоился, что их компания поедает куда больше, чем на 22 доллара с человека - стоимость воскресного бранча, шведского стола. Кока-колы, соки, бренди и пиво ежеминутно подносились к столу, и это уже не входило в стоимость. Три скрипача обычно появлялись к десерту. Виолончелист приходил с раскладным стульчиком. Виктор платил и говорил Верке через стол: "Пусть сыграют ту, что в прошлый раз…" Она говорила. А смешной Яшка и девочка Роза залезали под стол и целовались. Когда их спрашивали, что они там делают, Яшка отвечал: "Мы иглаем в папу и Велу!" И никого не удивляло, что сын хочет быть как папа, а девочка Роза - как самая красивая в компании Вера.
- Что у тебя в пакете? - Они едут по Вилшеру, рядом с рекламным домиком из стекла, в котором выставлен на крутящейся платформе "стац", умопомрачительный автомобиль - хромовые переплетающиеся трубы, черный лак, запасное колесо на капоте… Сто тысяч долларов.
- То, на что можно купить… ну, эту тачку нет, а костюмчик замшевый, помнишь мы видели в "Сенчури-Плаза", тебе понравился…
В "Сенчури-Плаза" они с Виктором ходили на коктейли. После "Романды-инн". Полтора года назад здесь отмечал свою победу бывший радиорепортер, бывший актер, бывший президент Актерской гильдии, Рони Рейган. Теперь, прочно сидя на троне, он самозабвенно играл свою финальную роль в мировом спектакле - "Апрз муа ле делюж", видимо, было кредо нарумяненного старца, как короля, появляющегося в ложах театров страны.
На Родео-драйв, слева, на весь блок тянется магазин "Джорджио" - стиль дам из бесконечного телесериала "Династия", который пользуется особенной популярностью в странах "третьего мира". А еще впереди, как раз на углу "Фрэд". На магазинчике опущены решетки, вокруг стоят полицейские машины. Прохаживаются полицейские. Ничего особенного не происходит. Продавцы некоторых магазинов стоят на порогах и с любопытством поглядывают на "Фрэд". Скрывая злорадные улыбки, - они ведь продавцы, а не владельцы.
Верка заезжает в самый дешевый на Родео-паркинг - 1,5 доллара за полчаса, и мексиканец в комбинезоне протягивает ей билетик, сунутый им в пасть машины, оставившей на билетике прикус: 1:45 А.М. Напротив, чуть впереди, "Аргайл" магазин, специализирующийся на кухонной и столовой утвари для "бьютифул пипл".
В "Аргайл" все сияет серебром и позолотой. Зазвенит, кажется, и разлетится вдребезги от малейшего дуновения хрусталь. Как и представительницы "бьютифул пипл", сидящие на диванчиках конца XIV века. Верка обходит напедикюренную лапу платинового пуделя, принадлежащего одной из "одногодок" дивана. В глубине магазина - антикварный отдел. Прилавок напичкан миниатюрными предметами: табакерками и мундштуками, ложечками и шляпными шпильками. На деликатных полках мерцают бокалы с инициалами Екатерины II… Глядя на продавщицу, Вера почему-то уверенно думает, что дома у той нет ни одного парного ножа… Продавщица идет за мистером Аргайлом… "Продавцы дорогих магазинов похожи на государственных работников в Налогоплатежном ведомстве, в Иммиграционном бюро, в службе Социального Обеспечения. Работая на все эти службы, они чувствуют себя на ступень выше, уже хотя бы потому, что могут хлопнуть дверью у вас перед носом из-за того, что нет какой-то бумажки. Или кредитной карты. Они как бы отождествляют себя с машиной, на которую работают. Если быть лишенным государственной службы не просто, то из магазина вылететь ничего не стоит. Видимо, продавцы "Фрэда" уже уволены. Видимо, сейчас они на собеседовании в полицейском участке…" - так думает Верка.
Мистер Аргайл выходит из-за двери, похожей на крышку сундука, - в очках для чтения, поднятых на залысину. Они проходят в его кабинет: темные голландцы на стенах и зеленая лампа на столе. Виктор достает из пакета серебряную шкатулку с эмалью на крышке. На эмали какие-то пастушки, овечки, мальчик с дудочкой. Верке скучно и вспоминается фильм, со Стивом Мак-Квином и Фэй Дановэй, "Афера". В фильме все опасно и возбужденно. Здесь все тихо. Мистер Аргайл смотрит на клеймо через лупу, листает какой-то каталог. Он дает Витьке расписку, что берет шкатулку, но лениво говорит, что не уверен в успехе. "Сейчас очень много русского антиквариата на рынке…" - говорит он, не глядя на них, видимо имея в виду, что сейчас очень много фуфла на рынке… Они прощаются и уходят. Верка вспоминает, что Стив Мак-Квин перед смертью оставил своей жене-манекенщице сперму в так называемом "спермо-банке". "Храните сперму в сберкассе…" - еще недавно это было каламбуром, думает она и сомневается, что манекенщица когда-нибудь захочет воспользоваться спермой Мак-Квина.
В "Родео-Кафе" стакан калифорнийского шабли - два доллара с чем-то за галлон, в супермаркете - стоит три пятьдесят. Витька пьет сладкую "Канада Клаб". Он злит Верку сегодня даже своей любовью к сладостям…
- Тот, кто ест много сладкого, сексуально неудовлетворен, Витя.
Ее руки на столе, и он берет их в свои, мягкие и липкие.
- Это легко исправить. Поедем в "наш домик"… Она убирает руки. "Нашим домиком" он называет "Романды-инн".
Время ленча подходит к концу. "Прекрасные люди" в костюмах марки "Фила", в "Картье" и цепочках на той же руке - обязательно! - допивают кофе без кофеина, доедают диетические булочки и салаты с низкими калориями, только что вернувшись из спортивных клубов. Никто не употребляет алкоголь. Пахнет индийскими сигаретами - никто не курит табак. Притворы! Верка представляет, как вечером многие из них упьются шампанским и унюхаются кокаином. Наутро у них будут распухшие носы. От пятидесятидолларовой чистки лица и следа не останется. Прислуга найдет у бассейна разбросанные одежды от Гуччи, Селина, Джорджио… В джакузи будут париться чьи-то Картье… "Алка-Зелцер" у них в доме есть. У таких людей все есть на всякий случай. И вам они могут дать магическое средство, молниеносно останавливающее насморк… Она пьет коньяк и курит одну за одной.
- Ну, вы с сашулькой придете вечером?
- Куда мы денемся, Витька, придем…
Верка зло и грустно думает, что да, пойдет вечером на ужин, который устраивается по поводу отъезда Аллы в отпуск на Гавайи.
- Ты уже снабдил Аллочку фальшивыми кредитными картами?
Витька хмыкает - фальшивые кредит-кардз тоже заработок Витьки. Но жену свою он не впутывает в эти операции. Она - мать его сына. Его семья, к которой он всегда может вернуться.
К приходу мужа она успевает переодеться и создать небольшой беспорядок, свидетельствующий якобы о том, что она была дома.
Саша входит и, как всегда, звякает ключами о стеклянную этажерку у двери. Глядя на него с диванчика, Вера знает, что он скажет сейчас, как всегда:
- Фу, жарища. Жрать хочется.
Он всегда говорит это. Вот он садится в кресло и вытягивает далеко вперед ноги. Туфли его покрыты белой пылью. Будто осыпаны пудрой. Грязные и длинные волосы тоже "в пудре".
- Что ты развалился, такой грязный?! Иди в душ!
Саша делает губами "пр-р-р" и просит пиво. Она приносит ему бутылку Бэкза и стакан. Он пьет из бутылки. По-американски. TV уже включен. Шестичасовые новости, как всегда, заканчиваются спортом - шарик налево, шарик направо… теннис. Она уходит в спальню, чтобы окончательно не озвереть, в "ходячий", в котором можно ходить, шкаф. Одежда саши висит в стенном шкафу другой спальни. В принципе это даже не спальня. В ней стоят два низких кресла, столик, и на полу лежит гигантская шахматная доска с запыленными фигурами - кустарное производство жуликов из Тихуаны. Иногда, правда, здесь спит их друг гомосексуалист Димочка пятидесяти семи лет. Они снимают матрас с кровати, и он восхищается их жертвенностью: "Братцы, а может, вы мазохисты?" Из нижнего матраса, оставляемого на кровати, в тело впиваются пружины. Но мазохисты они не поэтому, а потому, что живут вместе. Или даже не мазохисты, а лентяи.
Верка слышит шум воды душа и представляет, как саша, ежась и сутулясь, залезает под воду. Как он закрывает глаза и уши от воды… Она одевается и, зачесав волосы, завязывает их лентой в хвост. Саша поет под душем - "Гарум, Гарум - гарунэ!" - армянскую деревенскую песню. Она думает, что он совершенно охуел со своим боди-жопным бизнесом - так в шутку и с презрением называет она боди-шоп, корпусно-ремонтную мастерскую, где на сашу работают армяне. Деревенские, волосатые и толстопальцые люди. Она почти всех их знает. Они все очень милые ребята. Днем работают на сашу, а вечером ходят в русский или армянский рестораны. Где она когда-то пела. И они давали ей деньги - за то, что она была не армянкой, как их толстые жены, и за то, что она пела русские песни… Слыша, как шумит фен, она думает, что муж должен подстричься, что волосы его слишком отросли и что челка будет падать на глаза, пушистая и рассыпающаяся после шампуня. И саша будет откидывать голову назад и верить, что похож на актера.
Он выходит и роется в шкафу коридора.
- А где мои трусы, Вера?
Чистых трусов у саши нет.
- Лучше бы постирала, чем читать этого вонючего педераста!
Под "вонючим", а иногда "безграмотным" "педерастом" ее муж подразумевает Эдуарда Лимонова. Его книга как раз лежала на диванчике в ливинг-рум. И по книге было ясно, что Лимонов стирал себе трусы сам. И не только себе, но и возлюбленной… Верка предлагает саше надеть ее трусики и выбирает самые смешные - прозрачные и с оборочками. Они ему как раз. Он не первый раз надевает ее трусы. И еще, он признавался, когда Верка уезжала в Нью-Йорк на месяц, он спал с ее трусиками, целовал и вдыхал их запах. Но она их все постирала перед отъездом…
Перед тем как выйти наконец из одиннадцатиэтажного здания, они обмениваются еще не одной любезностью. И по поводу ее безделья, и по поводу сашиного ханжества… Если бы Э. Лимонов знал, сколько ей пришлось вынести из-за "русского поэта, предпочитающего больших негров"! Если бы "Это я Эдичка" знал… наверняка, ему стало бы повеселее в своем тараканье-негритянском отеле. Впрочем, Верка была уверена, что "палач" давно уже примкнул к каким-нибудь рэбелз (англ. Повстанцам).
Из-за того что дом стоял на возвышении, получалось, что вход был со второго этажа. Вы даже не подозревали о существовании первого, проезжая мимо дома. Он выходил на бассейн с патио, где вокруг накрытого стола ходили заждавшиеся гости.
Совладелец боди-шопа, невысокий упитанный Володичка, как называла его жена Галя, уже что-то жевал. Но еще не задыхался, не страдал одышкой. Это начнется после ужина, во время которого он будет ругаться с Галей, запускающей хищные руки в его тарелку. И себе в рот - у нее плохие зубы.
- Верочка, что ты не спускаешься? - Алла прошлепала босиком по паркету.
Она была в купальнике, и сзади ноги ее казались в начальной стадии слоновьей болезни. Она тяжело ступала полной ступней, из-за плоскостопия, наверное, и ляжки вздрагивали, как начинающее подтаивать желе. Витька перехватывает Верин взгляд и орет на Аллу: "Надень чего-нибудь! Чего ты в купальнике, Ал?!" Ему, видимо, неудобно за нее. И в то же время он не хочет, чтобы она вызывала насмешки… "Может, у него есть к ней какие-то чувства, а не только привычка и удобство…" - думает Верка и сравнивает Аллу с матерью Виктора, на которую та чем-то похожа. И отношение Витьки к матери тоже похоже на отношение к жене - мать, приехавшая недавно, жутко раздражает его, но она ведь мать. И Алла - жена, мать его сына… Алла Сама это знает и поэтому держится уверенно - она жена навсегда.
У бассейна помимо саши, занятого уже углями для будущих шашлыков, его партнера и Гали - ещё двое. Друзья Витьки из Нью-Йорка. Эти приезжают сюда играть в карты или "выбивать" из кого-либо долг. Здоровый, блатной Сеня, сидит на краю бассейна, свесив в него ноги в закатанных до колен брюках. На нем летний пиджак и в боковом внутреннем кармане - револьвер, как он произносит. Помимо оружия он привез из Нью-Йорка гитару, обклеенную этикетками, голыми бабами, исковерканную надписями: "Век свободы не видать!" и "Не забуду мать родную!". Второго зовут Дусик. На нем, как на гитаре, свободного места нет от татуировок. Он родом из Днепропетровска и всю сознательную жизнь в СССР провел по поездам - жульничал в карты. Уголовный розыск УССР заинтересовался как-то Дусиком, и он бежал в Москву, а оттуда в Израиль. То есть в Америку, женившись за пять тысяч на еврейской женщине с ребенком.
- Всё! За стол. А то все угли сгорят. - Алла вышла уже в длинной юбке, надетой поверх купальника.
Рассевшись, они некоторое время суетятся и толкаются, наполняя тарелки. Сеня скручивает "косяк". По-советски, у него даже есть "Беломор", привезенный из Бруклина.
- Аллочка, ты у Мильки, подлеца, отоваривалась? - Почему саша называет владельца "Дэли", Мильку из Одессы, подлецом - непонятно. Но всем это нравится, все одобрительно смеются на "подлеца".
- Саша, целую неделю я не должна буду его видеть… Там сегодня такое столпотворение жидовок было… - Алла обычно делает покупки сама, и Виктор всегда недоволен: мало купила.
Кроме Веры и Гали, может, Дусика еще, остальные за столом были евреи. Но они делили и подразделяли свое племя. Те, у кого золотые зубы, животы и задницы, картавое "р", кто говорил "вы скучаете за Одессой", - это были жиды. В основном с юга СССР. А москвичи, ленинградцы, люди из Прибалтики - были евреи с высшими образованиями. Нееврейство этих троих прощалось, видимо, потому, что это евреи их выбрали, взяли, приняли. Верке, наверное, еще и за красоту, молодость, талант и за что-то, ею самой не ценящееся.
Когда бы они ни встречались, они всегда ели. Получалось, что еда - это связь, это то, что заполняет паузы, когда нечего сказать… Пожрать, потрахаться, поглазеть, усмехается в уме Верка, думая, что и они с Витькой трахаются, жрут и глазеют иногда в музеях… Она протягивает руку за набитой марихуаной папиросой, и Сеня одобрительно подносит спичку.
- Ал, включи магнитофон, что ли? Музыку какую-нибудь… Верка вот скучает, не ест ничего… Ты и так тощая. Сашулька о твои косточки не стукается? Виктор любит такие "тонкие" намеки.
Дусик выходит из-за стола, отхлебнув пиво. Идет в дом.
- Сень, ты ему скажи, а? Уже третий раз сегодня. Загнется… "Скорую", что ли, вызывать будем? - Витька серьезно смотрит на Сеню и на Веру, блаженно курящую марихуану: - На хуй вы это курите?
- А куда он пошел? - Наивная Галя не знает, что Дусик колется. И ей никто не говорит.
- Галя, не важно… Ты лучше выбери музыку. - Володичка будто оберегает жену.
Остальные относятся к Гале с усмешкой, а Алла с презрением. Встав в позу светской дамы на фоне стеллажей с книгами, Алла говорила: "Она не такой уж лапоть, эта Галя, Верочка. Вот и Володичку на себе женила, хотя его родители образованнейшие люди - были безумно против. И дочка ее уже Володю папой называет. Одета-обута в Беверли-Хиллз. Скоро Володька ей и зубы новые сделает…" Верка обычно думает, что и сама она не на своем месте. Но это, видимо, оттого, что она верит, что сама сможет сделать что-то в жизни. Так она и рассуждает: "Я-то еще думаю, что в жизни что-то произойдет, кем-то я стану, что-то сделаю. Они же будто остановились, уже все сделали и теперь будто живут для детей своих - думая об их будущем, о том, что они сделают…" Им, видимо, все было ясно и определенно. А Веркин единственно определенный статус жены дал хорошую трещину. Как мрамор столика - не склеив, его положили обратно на ножки. И в любой момент он мог упасть с этих ножек, с основы. Их с сашей основа - лень и трусость, слабость тоже могли в один день не выдержать.
Дусик возвращается к столу. Он улыбается, глаза его будто наполнены слезами, блестят. Он садится рядом с Верой, на место саши. Тот, уже поддатый, насаживает куски маринованного мяса на шампуры. И маринад цвета менструации сочится сквозь его пальцы в чашу, капает, течет у него меж пальцев.
- Давайте завтра пойдем на выступления писателей. В университете устроили конференцию русских писателей, - говорит энтузиастка Галя. - Там будет Алешковский…
- А Лимонова там не будет? - спрашивает Верка, думая, что тот может прийти в белом костюме или военном мундире.
- Я не помню всех имен, Верочка. А кто такой Лимонов?
Верка была уверена, что саша ответит за нее - "вонючий педераст", - но он только прохихикал:
- Писатели - мозгоебатели.
- А что, Саня, когда кому-то удается тебя наебать, это вроде как победа, а? Вот, сука, Кац. Сколько с ним ни играю, а он всегда наебывает и выигрывает, лидер! - Сеня набивает новую папиросу марихуаной.
- Лимонов - это тот, кто хочет стоять на мавзолее и командовать парадом. Вот, Галочка. Только хуй его туда пустят. Пока что он командует тараканами в отеле "Винслоу", - дает объяснение саша и брызгает бензином на угли. И они цветут сиреневым цветом.
- Можно подумать, что ты не хотел бы командовать, - обижается Вера за Лимонова.
- А я и командую. Восьмерыми. Или даже десятью. Правда, Володь, мы командиры! - Сашка смеется над собой и своим командованием армянами. И таким образом лишает других возможности посмеяться над ним.
К десяти часам все уже в доме. Алла зажигает свечи, пытаясь создать атмосферу своему состоянию - она, похоже, под кайфом от марихуаны, которую разрешил ей покурить Витька. Ему неудобно "качать права" в присутствии Веры.
- А откуда у нас "Амаретто", Витя? - Она вносит бутыль и бокалы.
Витька уже играет с Сеней в двадцать одно. Они могут играть везде, всегда. Тренироваться. Лежащий на ковре Володичка, тяжело дыша, говорит, что это он принес "Амаретто". Он все время забывает, что женился-таки на Гале. И она поправляет его: "Мы, Володичка". Она отыскала советские пластинки и поставила новую. Градского: "Как молоды мы были, как искренно любили…"
- Впервые я пила "Амаретто" в Грузии. У знакомого художника… - Алла покачивается под музыку и задумчиво-мечтательно вздыхает.