Конечно, ему постоянно мешала вообразить будущее нерешенная проблема Дейзи. Однако, казалось бы, главная, она не слишком заботила Тима. Ему всегда удавалось справляться с самыми глубокими и неразрешимыми вещами, действуя по методике, которой он, несомненно, был обязан (хотя не отдавал себе в этом отчета) тем, что оставался посредственным художником. Эту методику можно было бы описать как систематическое пренебрежение основательным подходом к делу. Уже говорилось выше, что Тим в своем творчестве безрассудно мчался вперед от этапа обещания к этапу, когда уже слишком поздно рассчитывать сделать что-то серьезное. Схожим образом он вел себя и в моральных вопросах: ему казалось, что не стоит прежде времени стараться разрешить проблему, потому что в конце концов неизвестно, что еще произойдет, и, возможно, все решится само собой, но потом, когда угроза становилась реальностью, приходилось утешаться фаталистическим чувством, что ничего уже нельзя сделать.
В отношении Дейзи он действовал подобным же образом, и тут неспособность представить себе будущее очень помогла ему. Если Гертруда бросит его, то нет и необходимости говорить ей о Дейзи. Да много чего может случиться, вплоть до его смерти, что делает его откровение излишним. И откуда ему, отрезанному здесь, во Франции, от возможного дальнего или ближнего будущего, знать, как лучше поступить? Он сейчас в подвешенном состоянии. С решениями надо подождать. Гертруда иногда мечтательно говорила, что они останутся во Франции до сентября, но он подозревал, что ее собственная тревога будет тому препятствием. В любом случае слишком много неизвестных обстоятельств, с учетом которых умнее не торопиться с исповедью насчет Дейзи. В то, что Гертруда, узнав о Дейзи, разжалует его, он не верил. К тому же существуют разные способы признания, когда можно представить новость безобидным пустяком. Куда больше его, непонятно почему, тревожило то, что признание подействует на его собственное душевное состояние. Он боялся и думать, что скажет Гертруде, если та примется его расспрашивать. Неизбежны психологические последствия, и нет смысла запускать эту цепочку последствий, находясь в такой дали от Лондона. Конечно, если все пойдет хорошо, позже придется рассказать Гертруде что-нибудь о Дейзи, но, когда придет время, он будет знать, что сказать.
Тим понимал лукавость своих мыслей, но это казалось неизбежным. Он не делал попыток в разгар чудесных событий, происходивших с ним, пересмотреть свое чувство к Дейзи, как не старался вообще освободиться от него. Оно оставалось там, где было, существуя отдельно, за скобками, вне игры. И это действительно было полезно в тактическом смысле, поскольку давало силу продолжать вести себя с Дейзи так, словно того чудесного с ним не произошло и то, что он говорил ей, было действительно правдой. Он послал ей еще письмо, сообщая, что Гертруда и Манфред с миссис Маунт по-прежнему сводят его с ума своим присутствием и он даст Дейзи знать, когда они уедут, что, он надеется, скоро случится; а пока она пусть ждет новых известий от него. Солгать, чувствовал он, было просто необходимо, а потому и стоило ему не больших усилий, чем двигать ручкой по бумаге. Заставила немного помучиться чисто техническая трудность: как отослать письмо. Он не мог поручить это Гертруде, сам же должен был находиться на этюдах, пока она ездит в деревню за покупками. Он прошел по дороге в обоих направлениях, но почтового ящика не обнаружил. Идти в деревню в то время, когда должен был рисовать, он не осмелился, чтобы не столкнуться там с Гертрудой или чтобы позже деревенские не выдали его. Пришлось в итоге сказать, что он не отказался бы от велосипедной прогулки и поедет вместе с ней. В деревне, пока она была в лавке, он бросил письмо в ящик и вздохнул с облегчением.
В человеческом сознании полно отделений, запертых ящичков и секретных уголков. Тим не думал о женитьбе на Гертруде до того момента, пока она сама не произнесла сакраментальное слово, хотя в равной степени не думал он и о невозможности такой женитьбы. Тот момент произвел в нем глубокие перемены. Что-то новое появилось в его сознании, в сердце, сосуществуя с радостями и тревогами, машинальной уклончивостью и привычной ложью. Это новое можно было определить как моральную надежду, надежду, которая, когда он страдал, причиняла еще большие страдания. Или это была просто мечта о защищенности, доме и семье, матери? Тим был ребенком, а дети нуждаются в упорядоченной жизни. Нет, это было нечто большее. Желание, которое он теперь испытывал и которого прежде не осознавал столь ясно, было желанием простой, открытой достойной жизни, где любовь выказывалась бы естественно и искренне, прямо и легко, - жизни, которой он никогда не знал.
Тим вошел в дом, бросил рюкзак в гостиной и поднялся наверх, в ванную, ополоснуть лицо и руки. Пустил холодную воду и долго держал ладони под струей, наслаждаясь прохладой. Потом пошел к себе в спальню и остановился у бокового окна, глядя на ущелье в далеких скалах, сквозь которое виднелся зеленовато-голубой кусок еще более далекого склона. Он вглядывался в этот цвет, а в голове назойливо толклись описанные выше мысли. Он жаждал теперь возвращения Гертруды, спокойной уверенности, которую внушало ее присутствие, ее драгоценная, несомненная любовь. Стояла полная тишина, наполненная звоном цикад, природа застыла в неподвижности. Он перешел к другому окну, откуда открывался вид на террасу, склон холма, долину - до самых скал. Казалось, он видит их долгие годы, привык видеть их с детства. Их вечный образ впечатался в сетчатку и сознание. Солнце, встававшее за ними, сейчас освещало их под углом, выделяя провалы и тени, слепя серыми плоскостями. Тим смотрел на них, и лицо его смягчилось, тревожные мысли забылись.
Отходя от окна, он бросил взгляд на террасу. И застыл как вкопанный, дыханье перехватило от страха. Кто-то стоял прямо под ним, на ступеньках, ведущих на цветущий луг. Это был мужчина, который смотрел, как только что Тим, через долину на скалы. Тим узнал Манфреда.
Горячий комок стыда и ужаса подкатил к горлу. Тим был в полном замешательстве. На цыпочках отступил на шаг от окна и снова замер, прижав руку к колотящемуся сердцу. Заметил ли его Манфред? Наверняка нет. А если он поднимется по ступенькам и найдет его? Не стоит ли самому спуститься и встретить его как ни в чем не бывало? Гертруда говорила, никто не знает, что Тим здесь. Как объяснить свое присутствие, как справиться с собой, чтобы не выглядеть виноватым, смущенным, застигнутым врасплох? Что он скажет, чтобы не подвести Гертруду? Такого они не предвидели и не придумали никакого объяснения на случай, если подобное случится, никакой правдоподобной истории. Не следует ли ему скрыться, не должен ли он скрыться, просто вообще не показываться Манфреду на глаза? Необходимо спросить Гертруду, что ему делать, посоветоваться с ней, но как? Если б только Манфред ушел! Тим вытянул шею и посмотрел в окно. Никакого намека, что Манфред собирается уходить. Похоже, он благодушествовал, наслаждался видом.
Если бы, думал Тим, удалось незаметно выбраться из дома, можно было бы попытаться перехватить Гертруду и предупредить ее, но как выберешься, если в доме нет черного хода? Если бы Манфред отошел прогуляться или еще зачем, но, конечно, он не отойдет. Скорее, наоборот, зайдет в дом. Вероятно, он уже заглядывал и решил, что в доме никого нет. Или мне просто оставаться здесь, пока Гертруда не вернется? Нет, нужно узнать, что мне говорить, и к тому же, если ее не предупредить, она выдаст нас одним своим замешательством. Потом Тиму пришло в голову, что он может выбраться через кухонное окно, и лучше попытаться сделать это немедленно, пока Манфред не зашел в дом. Он может наткнуться на входящего Манфреда, но попытаться стоит. В этот момент Манфред спустился на лужайку и принялся разглядывать цветы.
Тим скользнул к двери, спустился вниз и мгновение спустя был на кухне, где взобрался на раковину. На кухонном окне, обычно закрытом, не было москитной сетки. К счастью, оно открылось легко и бесшумно. Тим неуклюже сел на подоконник и спустил ноги наружу. Внизу его ждали буйные заросли ежевики. Минуту он колебался, но, услышав, как ему показалось, шаги на террасе, соскочил с подоконника, стараясь попасть поближе к стене. Земля за домом оказалась ниже, чем он ожидал. Густая листва сомкнулась над его головой.
Он скорчился у стены, совершенно не видимый, но и не способный шагу ступить в непроходимых джунглях жестких колючих стеблей. Какой же он идиот, что прыгнул сюда! Он уже поранил щеку, когда летел вниз, а теперь чувствовал, что несколько шипов впились ему в руки и лодыжки и готовы разодрать его плоть, едва он шевельнется. Десятки крохотных ежевичных пальчиков держали его за брюки и рубашку. Черт бы побрал проклятые кусты! И сам он последний дурак. Что же теперь делать?! Даже не заберешься обратно в окно - слишком высоко. Кончится тем, что придется позорно звать на помощь!
Сидеть на корточках вдруг стало невмоготу, и он двинулся, низко пригнувшись, вперед, а шипы рвали одежду, рвали тело. Он чувствовал, как по рукам, ногам, лицу течет кровь. И наконец, будто некий бог или волшебник коснулся его глаз, увидел возможный путь к освобождению. Впереди, под сводом высоких ветвей, светлело свободное пространство, а дальше, почти у самой земли, виднелось что-то вроде темного лаза. Не обращая внимания на цеплявшие его колючки, он нырнул сквозь стену листвы и шипов и упал локтями на светлое место, потом осторожно подтянул ноги и пополз на коленях в зеленый полумрак.
Он оказался в туннеле, ведущем сквозь заросли ежевики, свободном, чистом, с утоптанной землей. Позади, в стороне, туннель сворачивал к стене дома. Это явно была тропа, протоптанная лисами или еще какими зверями, а площадка под пологом листвы - чем-то вроде места их встреч, игровой или танцплощадки. Тим не стал тратить время на догадки о том, что это были за звери, а углубился в туннель, ведущий от дома. Для человека тут явно было низковато и тесновато, но Тим был худ и гибок; извиваясь, он быстро пополз вперед. Он был уже так разукрашен ежевикой, что не обращал внимания на новые раны.
Ярдов через пять, показавшихся ему невероятно долгими, впереди что-то забелело, он предположил, что это побеленная стена гаража, и оказался прав. Он увидел сверкавший на солнце облезлый ствол эвкалипта. Туннель оканчивался канавой, заросшей другими растениями, вившимися вверх по стене гаража. Тим с облегчением скатился в канаву и уже собрался со всей осторожностью встать на ноги, как осознал, что перед ним что-то чернеет, незнакомое и большое. Он вгляделся сквозь листву. Большой черный предмет оказался машиной Манфреда. А рядом, опершись о капот, не дальше чем в двадцати футах от Тима, стояла миссис Маунт.
У Тима даже не возникло вопроса, заметила ли она его. Сразу стало ясно, что миссис Маунт уверена, что она одна, потому что вела себя как некое животное, полностью поглощенное собой. Нахмурясь, почесала ноздрю, а потом внимательно посмотрела на палец. Подняла юбку и принялась подтягивать колготки. Увидела в них дырку, на бедре, и потрогала вылезавший из нее маленький холмик плоти. Потом, все так же хмурясь, тщательно расправила подол белой сорочки и платья, элегантного шелкового красного с белым платья, в котором ей явно было жарко. Сунула ладонь за ворот, отлепила сорочку от взмокшего тела, вытерла мокрую ладонь о шею и взяла сумочку, лежавшую рядом на пыльном капоте. Заметила, что та в пыли, отряхнула ее, а потом платье и, заняв прежнюю позу, раскрыла сумочку и достала пудреницу. Посмотрелась в зеркальце пудреницы, и лицо ее удивительным образом изменилось. Перестало хмуриться и приобрело выражение ангельского покоя. Минуту миссис Маунт обмахивала лицо, потом решительно улыбнулась в зеркальце, и это был не оскал, а спокойная, милая, задумчивая улыбка. Легко коснувшись лба кончиками пальцев, разгладила морщинки и помассировала кожу под глазами. Припудрилась. Снова глянула в зеркальце и осталась довольна результатом процедуры, видимо, давно заведенной, как средство защиты от морщин. И они действительно исчезли. Загоревшее на южном солнце, ее лицо, по крайней мере ненадолго, стало моложе и почти красивым. В ярком свете дня ее ясные темно-синие умные глаза выглядели еще выразительней. Только легкие морщины на верхней губе и седина в волосах выдавали ее возраст. Она убрала пудреницу, подхватила сумочку, еще раз отряхнула юбку, обошла машину и скрылась в направлении дома. Похоже было, что она чуть подволакивает одну ногу. Звук ее шагов по гравийной дорожке постепенно затихал, удаляясь, а когда она повернула за угол, к террасе, и вовсе стих.
Тим рванулся, как терьер, обежал машину и легко помчался к дороге, где обрамляющие ее деревья вскоре скрыли его. Он бежал к деревне, но скоро начал задыхаться и вынужден был замедлить бег и схватиться за бок. Пот струился по нему, смешиваясь с подсыхавшей кровью. Во всяком случае он знал, что не может разминуться с Гертрудой, поскольку она должна была возвращаться по этой дороге. Прошло немного времени, и он увидел ее, но не едущей на велосипеде, а сидящей на обочине. Он бросился к ней с криком:
- Гертруда, помоги, случилось ужасное!
- Тим, что с тобой, ты в порядке? Боже, ты весь в крови!
- А, пустяк, я полз через ежевику… но, дорогая, случилось самое худшее. Приехали Манфред и миссис Маунт.
- О господи! Что ты сказал?
- Они меня не видели. Я вылез в кухонное окно…
- Ох… бедный Тим… скорее… спрячь велосипед, мы пойдем полем. Они могут решить поехать в деревню, поискать меня. Слава богу, что они приехали с другой стороны.
Спрятать велосипед было негде, кроме как за насыпью. Так они и сделали, перенесли его на другую сторону, выронив при этом яйца из багажника, которые и разбились на дороге. Потом уселись на краю вспаханного поля, на котором стояло множество фруктовых деревьев, похоже абрикосовых, и прислонились спиной к травянистому склону насыпи, невидимые с дороги.
- Теперь давай подумаем… ох, Тим, ты весь расцарапан, как в тот первый вечер, помнишь?!
- А вдруг, не дождавшись тебя, они уедут?
- Нет, только не они, они останутся и устроятся, как у себя дома! - сказала Гертруда. - Кроме того, понятно, что я здесь.
- Тогда… тогда мне лучше спрятаться. Останусь тут, а ты вернешься домой и выпроводишь их, потом придешь и заберешь меня.
- Это не так просто, они могут захотеть остаться на ночь, и к тому же…
- Черт! Я же оставил рюкзак с красками и прочим в гостиной, на рюкзаке мое имя - мы пропали!
Гертруда, сидевшая на маленькой кочке у подножия насыпи, натянула на поднятые колени подол платья с рисунком из ивовых листьев. Потом положила руку на колесо велосипеда, другую на плечо Тима и задумалась.
- Что же нам делать? - спросил Тим.
- Скрыть, что ты здесь, уже не получится. Придется встречаться с ними.
- Но ничего не говорить им?
- Нет. Послушай, Тим, мне очень этого не хочется - но, видимо, нам судьба начать так рано…
- Что начать?
- Лгать. Но другого выхода я не вижу. Слушай, я сейчас пойду, встречу их и скажу, что ты путешествуешь по Франции как художник и вчера неожиданно появился здесь и сейчас где-то рисуешь в окрестностях…
- Лучше сказать: гуляю, на случай если они увидят мои принадлежности.
- Хорошо. И я договорюсь немедленно ехать домой вместе с ними…
- Уехать с ними…
- Да, Тим, подумай. Нам нельзя оставаться в одном доме с этой парочкой, у них на виду. И нельзя позволить им уехать и оставить нас наедине, это даст им повод для пересудов.
- Я могу сделать вид, что ухожу, а потом вернусь, когда опасность минует.
- Слишком рискованно. Даже если они скажут, что уезжают, кто запретит им передумать или покрутиться где-нибудь поблизости и вернуться? Будет лучше мне уехать вместе с ними, и как можно скорее, сегодня же к вечеру. Мы можем ненароком выдать себя, или они что-нибудь заметят.
- А мне что делать?
- Ты скажешь, что намерен продолжать путешествие. Не забудь, ты путешествуешь, делаешь зарисовки. Я велю тебе запереть дом и оставить ключи в деревенской гостинице, только ты этого не делай, возьми ключи с собой и…
- Но разве ты не вернешься?
- Нет. Придется тебе добираться до Лондона самостоятельно, там и встретимся.
- Нет, Гертруда, нет, пожалуйста… И они могут увезти тебя в Рим или еще куда…
- Думаешь, мне это нравится? Отнюдь! Но раз уж они приехали, нельзя испытывать судьбу. Я не могу вдруг взять и помчаться обратно во Францию или исчезнуть. Я возвращусь в Лондон, а если они собираются продолжать поездку, то им нетрудно будет подвезти меня. Тим, прошу тебя, ты должен сделать, как я сказала. Мы расстаемся ненадолго.
Тим опустился перед ней на колени и потянул к себе, пока она не отпустила велосипед и не опустилась рядом. Они смотрели друг на друга, и высокое дробящееся в листве солнце заставляло их щуриться.
- Гертруда, если мы расстанемся так неожиданно, то уже не найдем друг друга. Мы слишком мало пробыли вместе. Я приду на Ибери-стрит, и ты будешь другим человеком, ты забудешь меня. Не уезжай с этими двумя, они одурачат тебя, миссис Маунт сосватает тебе Манфреда.
- Тим, перестань, мы принадлежим друг другу, ты знаешь это, я люблю тебя…
- И выйдешь за меня?.. Прости, я не должен спрашивать…
- Я люблю тебя. Надеюсь… Ох, не мучай меня сейчас. Пожалуйста, будь благоразумным… это лучший выход… любой другой вариант обернется ужасной неразберихой, и все рухнет.
- Но в таком случае, когда я вернусь, то есть как я тебя найду, что мне?..
- Просто позвони. Я буду на Ибери-стрит.
- Но я не скажу… нет, конечно… и не стану заходить, я позвоню… буду осторожен… сделаю, как ты скажешь… Проклятье, почему эти чертова парочка должна была появиться и все испортить!
- Нам в любом случае пришлось бы скоро возвращаться. Наша действительность там, в Лондоне, и мы должны поехать туда и обрести ее. А теперь помоги мне с велосипедом.
- Подожди, я совсем запутался. Мне нужно немного подождать здесь, потом вернуться и сказать, что был на этюдах, то есть на прогулке?..
- Да, и не забудь сделать удивленный вид и упомянуть, что приехал только вчера. Ох, какой ты грязный и весь расцарапанный… бедный Тим… бедный милый любимый…
- Скажу, что свалился в кусты ежевики.
- Дай мне полчаса, дольше не задерживайся. Я накормлю их ланчем, а потом мы поедем.
Они перенесли велосипед обратно на дорогу, и Гертруда взобралась на него. Казалось, ей не терпится уехать.
- Гертруда, подожди… ты будешь помнить меня, ты не…
- Тим, не будь глупцом.
Мгновение, и она была уже далеко; нажимая что есть силы на педали, она выскочила на узкое асфальтовое шоссе и понеслась вперед, встречный ветер развевал подол ее платья.
Тим посмотрел на разбитые яйца на дороге, тронул месиво ногой. Глухо простонал, глянул на часы и остался стоять с несчастным видом. Подсыхавшие царапины жгло, болела голова.
- Так значит, Тим Рид только что приехал и навязался тебе? - проговорила миссис Маунт. - Бедняжка.