Я уверился в том, что нет ничего хуже, чем делать уколы в живот Зои. Смешиваешь порошок и воду, оттягиваешь кожу, чтобы ввести репронекс, набираешь дозу в небольшой, умещающийся в ладони шприц с фоллистимом. Иглы у шприцов тонюсенькие, и Зои уверяла, что ей ничуть не больно, несмотря на то что на месте уколов на животе оставались синяки, - весь живот в синяках. Иногда было тяжело найти живое место, чтобы сделать очередной укол.
Но с прогестероном другая песня.
Во-первых, иглы толще. Во-вторых, само лекарство на маслянистой основе, поэтому выглядит гуще и вводится медленнее. В-третьих, уколы приходится делать каждый вечер на протяжении тринадцати недель.
Зои достает тампон, смоченный спиртом, и ампулу. Я протираю конец ампулы, потом протираю место на ее ягодице, отмеченное маркером.
- Тебе удобно стоя? - спрашиваю я. Обычно она ложится на кровать.
- Давай коли, - отвечает Зои.
Я поспешно опускаю большую иглу в жидкость и набираю в шприц дозу. Из-за того, что жидкость маслянистая, необходима некая сноровка - как будто тянешь через соломинку патоку. Я жду, пока жидкости в шприце будет чуть больше необходимой отметки, и давлю на поршень, чтобы выпустить воздух.
Потом снимаю иглу и надеваю другую, которую мы используем для уколов. Она не такая толстая, но такая же ужасающе длинная - необходимо вводить иглу внутримышечно сантиметров на пять.
- Ладно, - говорю я, сделав глубокий вдох, хотя укол делается Зои, а не мне.
- Подожди! - выкрикивает она. И поворачивается ко мне лицом. - Ты забыл сказать.
У нас сложился определенный ритуал.
- Жаль, что вместо тебя нельзя сделать укол мне, - как и каждый вечер, говорю я.
Она кивает и упирается ладонями в стену.
Никто никогда вам не расскажет, какая у человека эластичная кожа. Самой природой заложено то, что она пружинит, поэтому необходима определенная смелость, чтобы проткнуть ее иглой. Но Зои еще хуже, чем мне, поэтому я стараюсь унять дрожь в руках (вначале это было для меня настоящей проблемой) и воткнуть иглу прямо в центр отметины. Нужно убедиться, что кровь не попала в лекарство, а потом начинается самое сложное. Вы можете себе представить, какую необходимо приложить силу, чтобы ввести в тело человека маслянистую жидкость? Клянусь, сколько бы уколов я ни сделал своей жене (а я отношусь к уколам, как к боли, которую ей причиняю), каждый раз я чувствую, как плоть и кровь сопротивляются тому, что в них вводят прогестерон.
Когда - наконец-то! - лекарство введено, я вытаскиваю иглу и втыкаю ее в специальный контейнер для использованных игл, висящий рядом с умывальником. Потом массирую место укола, чтобы там не образовалось уплотнение. Дома я, как обычно, приложил бы жене грелку, но сегодня вечером, разумеется, никакой грелки нет.
Зои складывает все назад в свою дамскую сумочку и одергивает платье.
- Надеюсь, мы не пропустили тот момент, когда невеста бросает букет, - сказала она и открыла дверь туалета.
Старик в ходунках терпеливо ждал в коридоре. Он увидел выходящую из мужского туалета Зои, потом меня и подмигнул.
- Помню-помню, дело молодое, - мечтательно произнес он.
Мы с Зои прыскаем от смеха.
- Если только он не диабетик, - замечаю я, и мы возвращаемся к гостям, держась за руки.
Суд по гражданским делам округа Кент находится рядом с Уилмингтоном, где мы с Зои вот уже несколько лет снимаем квартиру; но довольно далеко от Ньюпорта, где обитает Рейд. Я, сжимая в руках копию свидетельства о браке, которую получил в муниципалитете, иду вдоль крытой галереи, которая тянется от парковки прямо к зданию суда.
Через каждые несколько шагов я слышу щебет птицы.
Останавливаюсь, поднимаю голову и замечаю колонку и датчик движения. На всем пути к зданию суда меня преследуют звуки, несущие некие природные знамения.
Откровенно говоря, чтобы подать на развод и понять, что все, что я когда-то считал настоящим, оказалось всего лишь дымом и зеркалами, нужен соответствующий настрой.
Чиновница поднимает голову, когда я вхожу в кабинет. У нее черные вьющиеся волосы и такие же усики над верхней губой.
- Слушаю вас, - говорит она. - Чем могу помочь?
Я не думаю, что сейчас кто-то в силах мне помочь. Но подхожу к стойке, которая доходит мне до груди.
- Я хочу развестись.
Она растягивает губы в улыбке.
- Дорогой, я что-то не припоминаю, чтобы мы вообще женились. - Я продолжаю молчать, и моя собеседница закатывает глаза. - Хотя бы раз… хотя бы раз кто-нибудь засмеялся. Кто ваш адвокат?
- У меня нет адвоката.
Она протягивает мне пакет документов.
- У вас есть имущество?
- Нет.
- Дети?
- Нет, - отвечаю я и отворачиваюсь.
- В таком случае заполняйте бумаги и несите в департамент шерифа дальше по коридору.
Я благодарю ее и сажусь с документами на скамью в коридоре.
Дело: Расторжение брака
Истец (Это, должно быть, я.)
Ответчик (Это, должно быть, Зои.)
Я внимательно читаю первое поле, которое необходимо заполнить: мой домашний адрес.
После минутного колебания вписываю адрес Рейда. Я живу у него уже два месяца. К тому же далее следует адрес Зои. Не хочу, чтобы у судьи сложилось неверное представление, что мы продолжаем жить вместе, и он не даст нам развод.
Дела о разводе, конечно, так просто не решаются, но тем не менее…
Номер 3: дата__________, место_________ (город), ________ (округ), _______ (штат), где Истец и Ответчик зарегистрировали брак. К заявлению прилагается копия свидетельства о браке.
Наш брак с Зои зарегистрировал мировой судья, страдающий заиканием. Когда он попросил нас повторять за ним наши клятвы, ни я, ни Зои не поняли, что он сказал.
- Мы написали собственные, - в порыве вдохновения произнесла Зои и, как и я, стала выдумывать клятву тут же, на ходу.
В заявлении о разводе четыре строки отводилось на детей, их даты рождения.
Я почувствовал, как вспотел.
Основания для развода по взаимному согласию
Здесь у меня два варианта, и оба перечислены ниже. Я аккуратно переписываю первое основание: "Непримиримые разногласия, послужившие причиной распада семьи".
Я не в полной мере понимаю смысл написанного, но догадываюсь. Похоже, очень точно сказано о нас с Зои. Она не хочет оставить попытки завести ребенка, а меня страшит даже сама мысль о том, чтобы все начинать сначала. Непримиримые разногласия - это дети, которых у нас нет. Это те минуты, когда она сидит за столом и улыбается, но я знаю, что она думает не обо мне. Это книги "Тайна имени", которые грудами лежат у туалета, игрушка на кроватку, которую она купила три года назад, но так и не распаковала, это проценты по кредиту, мысли о которых не дают мне спать по ночам.
Как раз над тем местом, где я должен поставить подпись, напечатано: "Истец требует официального расторжения брака".
Да, наверное, так и есть.
Я бы уверовал в кого угодно и во что угодно, что могло бы изменить мою жизнь.
Так уж получилось, что с невесткой я лажу гораздо лучше, чем с собственным братом. За минувшие два месяца каждый раз, когда Рейд спрашивает меня, чем я собираюсь заниматься дальше, какова моя цель, как я намерен становиться на ноги, Лидди просто напоминает ему, что мы одна семья и я могу жить у них столько, сколько захочу. За завтраком, если она поджаривает нечетное количество кусочков бекона, то мне, а не Рейду, отдает лишний. Похоже, она единственный человек, которому не наплевать, жив я или умер, который либо не замечает, что я полнейший кретин, либо - хотелось бы верить! - ей все равно.
Лидди выросла в семье священника-пятидесятника и когда не вела себя чересчур набожно, то с ней было довольно весело. Например, она собирала комиксы "Зеленый фонарь". И увлекалась малобюджетными научно-фантастическими фильмами - чем отвратительнее фильм, тем лучше. Поскольку ни Зои, ни Рейд не разделяли страсть к подобной дешевой ерунде, у нас с Лидди сложилась традиция каждый месяц ходить на полуночные сеансы в дешевые кинотеатры, где проходили фестивали дерьмовых фильмов и награждались актеры, имен которых вы даже не слышали, например Уильям Касл или Берт Гордон. Сегодня мы собираемся на "Вторжение похитителей тел" - не римейк 1978 года под названием "Угроза вторжения", а оригинальную версию Дона Сигела 1956 года.
За билеты всегда платит Лидди. Раньше я предлагал деньги, но Лидди говорила, что это просто смешно: во-первых, у нее есть деньги мужа, а у меня нет, а во-вторых, я постоянно составляю ей компанию, когда Рейд занят ужином с клиентом или сидит на церковном собрании. Заплатить за билет - самое малое, чем она может меня отблагодарить. Мы всегда покупали самые большие стаканчики с попкорном - с маслом, потому что когда Лидди ходит в ресторан с Рейдом, то он настаивает на здоровой пище. Честно говоря, это со стороны Лидди нечто вроде протеста.
На этой неделе я выпивал трижды: всего лишь по бокальчику пива то тут, то там - словом, ничего особенного, с чем я не смог бы справиться. Но зная, что сегодня мы с Лидди идем в кино, я решил не брать в рот ни капли. Я не хочу, чтобы она побежала к Рейду и нажаловалась ему, что от меня разит спиртным. Я к тому, что я знаю, что она меня любит, что мы отлично ладим, но она прежде всего жена моего брата со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Лидди хватает меня за руку, когда главный герой, доктор Беннелл, бежит по шоссе в кульминационный момент фильма. Она к тому же закрывает глаза, когда наступают по-настоящему жуткие моменты, но потом требует, чтобы я пересказывал в малейших подробностях все, что она пропустила.
"Они уже здесь! - говорит актер, глядя прямо в камеру. - Ты следующий!"
Мы всегда досиживаем до титров, до самого конца, когда идут благодарности городским властям, разрешившим съемки этого фильма. Обычно мы остаемся в кинотеатре последними.
Мы продолжаем сидеть на своих местах, когда какой-то прыщавый подросток появляется в зале, чтобы подмести проход и собрать мусор.
- Ты видел римейк семьдесят восьмого года? - спрашивает Лидди.
- Мура полнейшая! - отвечаю я. - Я даже не сразу понял, что это "Вторжение".
- Наверное, это мой любимый фильм ужасов, - говорит Лидди.
- Ты говоришь это каждый раз.
- Нет, правда, - уверяет Лидди и откидывает голову на спинку кресла. - Как ты думаешь, они знают, что с ними произошло?
- Кто?
- Люди-стручки. Пришельцы. Как ты думаешь, они когда-нибудь просыпались, смотрели в зеркало и удивлялись, почему они такие?
Парень, подметающий проходы, останавливается около нас. Мы встаем и выходим в полутемный коридор кинотеатра.
- Это просто кино, - говорю я Лидди, хотя на самом деле мне хочется сказать, что нет, люди-стручки не задаются вопросом "Что произошло?".
Что на самом деле, когда ты поворачиваешься к человеку, которого не узнаешь, вообще ничего не чувствуешь.
Семьдесят семь.
Именно через столько дней после подачи заявления на развод я обязан явиться в суд. Именно через столько дней Зои, после того как получит повестку в суд, предстанет там в роли ответчицы.
С тех пор как я подал на развод, мне стало не до работы. Мне следовало уже развесить объявления о вспашке земли, почистить и сложить на зиму свои газонокосилки. Но вместо этого я целыми днями спал, до ночи гулял - просто занимал место в доме своего брата.
Поэтому когда Рейд попросил меня рано утром встретить пастора Клайва, прилетающего ночным рейсом в аэропорт Логан после съезда евангелистов в церкви Сэдлбэк, я должен был тут же воскликнуть: "Разумеется!" Я к тому, что у меня вагон времени. И после всего, что Рейд для меня сделал, я, по крайней мере, мог бы отплатить ему если не деньгами, то своим временем.
Но я просто тупо уставился на брата, не зная, что ответить.
- Ты, - тихо сказал Рейд, - и вправду на меня не похож, братишка.
В кухню, где я сидел, вошла Лидди и налила мне стаканчик апельсинового сока. Как будто я сам не понимал, что являюсь всего лишь черной дырой в их доме, куда утекают еда, деньги и личное время.
И если у меня не получилось сказать "да" брату, то его жене я не смог отказать.
Светает, и я честно собираюсь поехать в Логан, чтобы встретить в семь утра частный самолет, но когда проезжаю мимо маяка Точка Джудит, то замечаю волны. Смотрю на часы на приборной панели. Доска для серфинга и мокрый гидрокостюм у меня всегда с собой - так, на всякий случай, лежат в грузовике, - и я думаю о том, что глупо было подниматься в такую рань, если не поплавать четверть часа, а после поехать в Бостон.
Надеваю мокрый гидрокостюм, капюшон и перчатки и направляюсь на отмель, которая уже неоднократно себя показывала, - добрая фея-крестная из залегшего на небольшой глубине песка, которая может превратить длинную низкую волну в захватывающий вихрь.
Я гребу в море, проплываю мимо двух молодых парней.
- Джерри, Эрк! - киваю им я.
Серфингисты, которые катаются на волнах осенью и зимой, - своего рода уникумы; мы в основном знаем друг друга, потому что немного найдется безумцев, готовых заниматься серфингом, когда температура воды десять градусов, а окружающего воздуха - всего пять. Я удачно выбрал время, чтобы удачно поймать хорошую двухметровую волну. Уже поймав ее, я вижу, как волна Эрка вздымается вертикально, но ему удается пролететь на гребне и не оказаться в воронке.
Я чувствую, как горят мои трицепсы, ощущаю знакомую леденящую головную боль от того, что в лицо плещет холодный манящий океан. Легче кивнуть другим, указывая на подходящую волну, и остаться ждать следующей, чем самому взобраться на доску.
- Ты уверен, дед?
Мне сорок лет. Не старый еще, но в мире серфингистов я - древний старик. "Вы еще поцелуете деда в задницу", - думаю я и решаю, что поймаю следующую волну и покажу этим молокососам, как плавают настоящие серферы.
Одно "но".
Только я выпрямился на доске и развернул парус, как неожиданно поскользнулся и упал на спину. Последнее, что я вижу, - это плоский остов своей доски, который обрушивается на меня с невероятной силой.
Когда я прихожу в себя, одна моя щека прижата к песку, а с головы сорван капюшон. На ветру мои мокрые волосы заледенели. Зрение медленно фокусируется на лице Джерри.
- Эй, Грэмпс, ты как? - спрашивает он. - Тебя сильно ударило по голове.
Я встаю, морщась от боли.
- Со мной все в порядке, - бормочу я.
- Хочешь, отвезем тебя в больницу, чтобы осмотрели врачи?
- Нет. - Я в синяках, у меня все болит, тело сотрясает крупная дрожь. - Который час?
Эрк отодвигает неопреновый край своего гидрокостюма, чтобы взглянуть на часы на руке.
- Десять минут восьмого.
Я катаюсь целый час?
- Черт! - ругаюсь я, пытаясь встать.
На мгновение земля уходит из-под ног. Эрк подхватывает меня, чтобы я не упал.
- Может быть, позвонить родным, знакомым? - спрашивает он.
Я не могу дать телефон своих помощников, потому что на зиму я всех уволил. Не могу дать номер Рейда с Лидди, потому что они думают, что я поехал встречать пастора. И номер Зои я назвать не могу, потому что подал на развод.
Я качаю головой, но не могу собраться с духом, чтобы произнести эти слова: "Некому звонить".
Эрк с Джерри удерживают меня, но я медленно направляюсь к грузовику. У меня на телефоне пятнадцать сообщений. Даже нет нужды прослушивать голосовую почту, чтобы узнать, что звонил Рейд и он в бешенстве.
Я перезваниваю ему.
- Рейд, - говорю я, - слушай, старина, мне очень жаль. Я только выехал на девяносто третье шоссе, как сломался грузовик. Я пытался дозвониться, но не было связи…
- Ты где?
- Жду эвакуатор, - солгал я. - Не знаю, сколько времени займет ремонт.
Рейд вздыхает.
- Я отправлю за пастором Клайвом лимузин, - говорит он. - Тебя подобрать по пути?
Не знаю, чем я заслужил такого брата, как Рейд. Я к тому, что другой уже давно бы вычеркнул меня из своей жизни.
- Сам доберусь, - отвечаю я.
Зои когда-то настаивала, чтобы я бросил серфинг. Она не понимала моего увлечения, не понимала, почему я не могу проехать мимо пляжа, когда на море волны. "Макс, пора взрослеть, - говорила она. - Какие могут быть дети, если ты сам еще ребенок?"
Неужели она права?
Во всем права?
Я представил себе, как шериф приезжает к ней домой. "Зои Бакстер?" - спросит он. Она кивнет. "Вам повестка". Потом он уйдет, а она останется стоять, сжимая в руках небольшой голубой конверт, - возможно, она знала, что рано или поздно это произойдет, но тем не менее это все равно как удар в спину.
Я сижу в грузовике, но меня продолжает бить дрожь, хотя я включил обогреватель на максимум. После колебания я протягиваю руку к бардачку. Там лежит бутылочка "Джагермейстера", исключительно для медицинских целей. Такое постоянно показывают в кино: человек с обморожением, например, упавший с моста в воду или слишком долго пробывший на холоде… они все сбиты с толку и трясутся от страха, пока не выпьют рюмочку, чтобы согреть кровь.
Один глоток - и они здоровы.