Фумио лежала в родильном отделении больницы Красного Креста в Такамацу-мати и смотрела в окошко на снег.
– Слишком ярко. У меня от снега глаза болят.
Хана встрепенулась, припомнив болезнь Ясу, и поспешила задернуть шторки.
– Как малыш, матушка?
– Хорошо, не переживай.
Ребенок Фумио родился на месяц раньше срока, и его поместили в странный бокс под названием инкубатор. Медсестры заботливо ухаживали за несчастным младенцем, который не смог криком известить мир о своем появлении и до сих пор был не в состоянии сосать грудь.
– Ни хранитель Дзисонъин, ни амулет не помогли, матушка.
– Что ты такое говоришь? Поспи-ка лучше, а то окончательно сил лишишься.
– Ребенок совсем слабенький? – Фумио вдруг резко села и выкрикнула: – Я же его не потеряла, правда? Только не это… Опять…
– Тише, Фумио, успокойся! Разве доктор не сказал тебе, что с ребенком все будет в порядке?
– Откройте окно, пожалуйста. Как можно думать о чем-то приятном в темноте?
Хана впустила в комнату свет, поглядела на сыплющиеся с неба снежинки и сменила тему:
– Как тебе нравится имя Юкико?Юкико Харуми. По-моему, неплохо.
– Думаю, вам надо прочесть вот это. – Фумио достала из-под подушки конверт со штемпелем Нью-Йорка и протянула его Хане. На канцелярской бумаге красовался список из десяти имен мальчиков и десяти имен девочек. Среди мужских значились Ёсихико, Фумихико, Акихико, Тосихико и Хидэхико, среди женских – Тосико, Ёко, Тикако, Эцуко, Ханако и Кадзуко. – Матушка, сходите к господину Киносьте, пусть он выберет ребенку имя до церемонии седьмого дня. – Говоря это, Фумио застенчиво опустила глаза.
Господин Киносьта был прорицателем, который прекрасно разбирался во всевозможных обычаях, давал советы по строительству домов и выбирал детям имена. Хана часто обращалась к нему, когда у нее возникали какие-то трудности. Однажды она советовалась с ним по поводу странной болезни Томокадзу. И вот теперь Фумио, которая никогда не верила в пророчества, хочет, чтобы господин Киносьта выбрал имя для ее ребенка!
Через семь дней после рождения малышку, которая по-прежнему лежала в кислородном инкубаторе, назвали Ханако. Это имя было похоже на имя Ханы только по звучанию, записывалось оно другими иероглифами.
– Отличный выбор, – похвалил Косаку, приехавший в больницу поздравить племянницу и посмотреть на ее ребенка.
III
Глядя на листья лотоса во рву, Хана и ее внучка перешли через первый подъемный мост и очутились на землях замка Вакаяма, к которому бежала крутая извилистая дорога. Тэнсю неожиданно скрылась из виду – архитектурный прием, часть японского оборонительного искусства. На подступах к цитадели эта белая трехъярусная башня была видна издалека, но здесь, в пределах первого кольца укреплений, ее закрывала высокая каменная стена. Справа распускало листочки старое камфорное дерево.
– Это и есть сакура, бабуля? – прозвенел высокий голосок Ханако, и маленький пальчик указал налево.
– Нет, милая. Это персик.
Для Ханако эти цветы были настоящей экзотикой, и девочка во все глаза смотрела на персиковую рощицу. Деревья уже отцветали, в начале лета на веточках появятся крошечные плоды. Более упругие, чем у сакуры, шелковистые розоватые лепестки словно передавали бледному девичьему личику свои нежные краски. Хана пожала руку внучки:
– Сакуру увидишь с верхних ступенек вон той лестницы.
– Правда?
Сердце Ханы неожиданно сжалось от жалости к девочке, которую она не видела вот уже шесть лет. После больницы Красного Креста Ханако переезжала с места на место вслед за отцом – его постоянно переводили в новые отделения банка. Теперь она училась в третьем классе, но четыре времени года Японии были для нее в новинку, и она не могла отличить цветок сакуры от цветка персика. Девочка чем-то напоминала Фумио. Вполне возможно, что дочь Ханы, всегда выступавшая против всего японского, сознательно решила воспитать своих детей в стране вечного лета и тем самым раз и навсегда оторвать их от японских корней.
– Разве ты не видела цветки персика рядом с выставкой кукол на Праздник девочек? До недавнего времени токонома в этот день украшались исключительно персиковыми веточками.
– Но у меня была температура, и я почти все время пролежала в кровати. Так и не удалось полюбоваться цветами.
Девятилетняя Ханако казалась развитой не по годам, и не только из-за того, что говорила как взрослая. Родившаяся раньше срока, она была худой и высокой, часто болела, постоянно пропускала школу и проводила много времени в кровати с книгой в руках. Ее необычная речь нередко шокировала Хану. Тем не менее та со вздохом облегчения заметила, что внучка, к счастью, не унаследовала буйного темперамента Фумио.
Следуя принципам кампании, организованной Маргарет Санджер, американской защитницей программы по контролю над рождаемостью, Фумио сделала после Ханако два аборта. Однако теперь, когда ей было уже далеко за тридцать, она решила обзавестись еще одним ребенком, заявив, что идет в ногу с национальной политикой. На самом же деле, когда она обнаружила, что после стольких лет снова беременна, у нее обострился материнский инстинкт и ей просто-напросто захотелось сохранить этого ребенка. И вот они с Ханако вернулись с экватора в Японию, проделав двухнедельное путешествие по морю. По прибытии Фумио вновь воссоединилась со своим старшим сыном – Харуми решили дать Кадзухико традиционное образование и давно уже отправили мальчика к бабушке с дедушкой. После пяти лет в Нью-Йорке Эйдзи перевели в Батавию, в ту пору столицу Явы в голландской Ост-Индии. Эйдзи и Фумио единодушно постановили, что ребенок должен родиться на японской земле. Именно поэтому Фумио вернулась на родину, прихватив с собой дочь.
За прошедшие годы поток посетителей особняка Матани в Масаго-тё нисколько не уменьшился. Кэйсаку постоянно переизбирали, он вот уже одиннадцать лет являлся членом парламента и добрых двадцать – активным сотрудником многочисленных экономических и политических организаций Вакаямы. Кроме должности в палате представителей в Токио, у него имелась масса других титулов: президент Сельскохозяйственного общества Вакаямы, директор Вакаямской иммиграционной службы, президент Вакаямского скотоводческого союза, президент Вакаямского шелководческого общества, президент Вакаямского навигационного союза, президент Страхового союза фермеров. И это были не просто почетные звания – Кэйсаку лично основал и способствовал развитию всех этих организаций.
После начала войны с Китаем и учреждения кабинета Коноэ, который поддерживала бюрократия, влияние политических партий резко снизилось. Однако Кэйсаку предпочитал работать во благо префектуры Вакаяма, а не противостоять росту "милитаристской Японии".
– Отец, вы по-прежнему активный член Сэйюкай, которая и пальцем не пошевелила, чтобы преградить дорогу японскому фашизму? – набросилась на него Фумио.
– Я бы не стал так говорить. Ситуация в стране напряженная, и мне ничего не остается, как только заботиться о процветании своих избирателей, – сдержанно ответил Кэйсаку.
Либерализм и демократия считались зародышами коммунизма, правительство старалось сделать из левых сил козлов отпущения, особенно после того, как левые заняли антивоенную позицию. Указ о всеобщей мобилизации развязал руки милитаристам и бюрократам, снабдив их невиданной властью на местах и настроив страну на военный лад.
Либералка в душе, Фумио читала газеты и прекрасно понимала всю опасность сложившейся в Японии ситуации.
– В самом деле, отец, даже социал-демократическая партия пляшет под дудку милитаристов!
– Когда сильные мира сего приказывают плясать, с ними не поспоришь. После событий 26 февраля положение дел сильно ухудшилось.
– Чего, по-твоему, нам ждать?
– Не могу сказать.
В школьные годы Фумио никогда не доводилось видеть отца таким мрачным.
– Что тревожит отца, мама?
– Не знаю. При мне он только смеется да приговаривает, что у него на попечении вся Вакаяма, за ней приглядывать надо.
– Что вы думаете насчет настоящего положения дел, матушка?
– А Эйдзи что говорит? Со стороны всегда виднее.
– Он, естественно, против фашизма.
– Но разве Ява не голландцам принадлежит? Каково мнение Голландии насчет Тройственного пакта? Она ведь на ножах с Германией.
До сих пор Фумио вела беззаботную жизнь в голландской колонии, но острые вопросы Ханы заставили ее призадуматься.
Не привыкшая к зимам Ханако почти все время болела. В ожидании четвертого ребенка Фумио совсем притихла и все свое время посвящала дочери.
Однако в доме Матани жизнь по-прежнему била ключом, и Хана находилась в самом центре событий. Она уже несколько раз стала бабушкой, но при этом так ловко и с такой энергией заправляла делами и домом, что ей завидовали многие молодые. За спиной ее называли Сун Мэйлин, настолько она была похожа на супругу Чан Кайши. Однако недобрых чувств никто к Хане не питал, а она в свою очередь вела себя так же достойно, как и прежде.
Кэйсаку отбыл на десять дней в Токио. Дел немного поубавилось, и Хана решила взглянуть на первые цветки сакуры. Они с Ханако двинулись в путь, оказавшись единственными пассажирами трамвая, который весело бежал в парк Вакаяма. Когда Ханако выразила желание взглянуть на замок, Хана изменила первоначальные планы, и они направились к башне.
В это воскресенье народу было гораздо меньше, чем в праздники, но сладкими рисовыми колобками в форме сосновых шишек все же торговали. Люди шли в зоопарк, по игровой площадке бегали детишки.
– Посмотри на этого тигра, бабуля! – неожиданно остановилась Ханако.
Перед их взором предстала статуя тигра в половину натуральной величины. Казалось, зверь бесшумно подкрался к ним из кустов.
– Давным-давно этот замок назывался Замком Тигра, Крадущегося в Бамбуковых Зарослях. Отсюда и статуя.
С интересом слушая бабушку, Ханако внимательно рассматривала изваяние.
– Что-то с этим тигром не так… О, поняла! Бабуля, у него лапы какие-то странные.
Действительно, тигр застыл в неестественной позе: и задние, и передние лапы одновременно ступали вперед.
– А ты наблюдательная, Ханако. Когда статуя была закончена, возникло много споров по поводу неправильного расположения его лап.
– Тогда почему статую не переделали? Разве можно выставлять на всеобщее обозрение неправильные вещи?
Хана с серьезным видом заглянула в поднятые на нее глазенки:
– Некоторые люди находят подобные ошибки забавными.
– Мне и самой забавно, к тому же никакого вреда от статуи нет!
Белые зубки Ханако блеснули в ослепительной улыбке. Быстрая реакция девочки приятно удивила Хану. Как хорошо, что Ханако не пошла в мать! Фумио непременно разложила бы любую ошибку на составляющие и высмеяла каждую в отдельности. Хане захотелось самой воспитать эту девочку, она вспомнила свое детство и Тоёно.
Вскоре перед ними предстали ворота второго круга укреплений. Здесь бабушка с внучкой присели на лавочку отдохнуть после крутого подъема. Замок Вакаяма стоял высоко над городом, там, где ему не грозили никакие наводнения.
Они обернулись и посмотрели на потонувшую в белом мареве лепестков вишневую рощицу.
– Это и есть сакура? – разочарованно протянула Ханако. Она росла в чужой стране и о Японии знала от родителей, из книжек с картинками да по рассказам учителей японской начальной школы. Согласно этим источникам цветки сакуры – национального символа Японии – превосходили своей красотой все красоты мира, вместе взятые, и девочка явно ожидала увидеть нечто потрясающее воображение. Привыкшая к ярким тропическим краскам, Ханако не смогла оценить изысканной прелести бледно-розовых лепестков, сочла их скучными и невзрачными.
– Махровая сакура еще не набрала силу, давай вернемся сюда в конце месяца и поглядим на нее, – предложила бабушка, пытаясь смягчить разочарование внучки.
Хана купила два билета, вместе с внучкой прошла через ворота, пересекла внутренний дворик и оказалась в башне.
Изначально тэнсю предназначалась для военных целей, но она была совершенно не похожа на оборонительное сооружение. Еле видимый в полумраке толстый деревянный остов не впечатлял. В пробивающихся сквозь крохотные квадратные окошки лучах света плясала пыль, которую взбивали ноги желающих взглянуть на одну из национальных достопримечательностей Японии.
– Какая здесь пылища! Как бы у меня тонзиллит не начался.
– Давай поднимемся на смотровую площадку. Оттуда весь город Вакаяма видно как на ладони.
Они полезли вверх по крутым ступенькам, и тут Хане неожиданно пришла в голову мысль: не слишком ли утомительна эта весенняя прогулка для шестидесятидвухлетней старухи и девятилетнего ребенка? И без того слабенькая, Ханако совсем побледнела, когда они добрались до третьего яруса. Хана тоже вся тряслась – наверняка перенапрягла и ноги, и спину. И все же захватывающий вид стоил затраченных усилий. В ясный денек отсюда можно было разглядеть даже устье Кинокавы.
– Смотри, Ханако!
– Какой восхитительный оттенок зеленого! – закричала девочка, очутившись на самом верху, и попыталась объяснить бабушке разницу между хищной зеленью тропиков и изысканной нежностью зелени Вакаямы. – Океан видно. А где юг, бабуля?
– Вон там.
– Значит, Ява тоже там.
Они прошлись, держась за руки, по галерее третьего яруса. Хана нервно сжала ладошку внучки, опасаясь, как бы та не упала.
– Все в порядке, бабуля! – рассмеялась та. – По краю проволочная сетка натянута.
Жемчужно-зеленая ленточка воды бежала на северо-запад. Город располагался только на этом берегу. За рекой раскинулись нескончаемые зеленые просторы.
– Смотри хорошенько, Ханако. Это Кинокава.
– Какой изумительный цвет!
В Батавии все реки ярко-голубые, и жемчужно-зеленая Кинокава поразила девочку в самое сердце.
– А вот Мусота, там твоя мама родилась.
Ханако проследила взглядом за рукой бабушки.
– А где я родилась? – неожиданно спросила она, разглядывая окруженную рисовыми полями мирную деревушку.
– В той же больнице Красного Креста, в которой родился твой брат.
– Да? Как скучно!
Хана понятия не имела, откуда взялось это пренебрежительное замечание Ханако.
Они так устали, что по пути домой не сказали друг другу ни слова. Хана прекрасно понимала, в каком неловком положении очутилась ее внучка. Девочка смотрела на Японию глазами иностранки и постоянно открывала для себя что-то новое, будь то невиданный ранее оттенок зеленого или голубого, цветки сакуры или персика. С другой стороны, Ханако никакая не иностранка. Она – японка, утратившая свои японские корни.
– Это же вполне естественно, мама. В конце концов, ей даже такое понятие, как смена времен года, неизвестно. Лето, осень, зима и весна только в умеренном поясе бывают.
– Теперь я понимаю, почему Эйдзи оставил Кадзухико в Японии. Когда вы вернетесь на Яву, Ханако наверняка забудет о цветах сакуры. Какая жалость!
– Не надо жалеть ее, мама. – Фумио неожиданно разозлилась. – Японцы вне Японии особенно остро чувствуют свою национальную принадлежность. Иностранцы постоянно на них глазеют. Японские посольства и консульства все время твердят нам: ведите себя достойно, не позорьте Японию. Заграничная японская начальная школа воспитывает в детях японский дух и тщательно следит за тем, чтобы они гордились своей историей. Не надо жалеть Ханако!
Хана и Фумио сидели на залитой солнцем энгаве с южной стороны дома, у каждой на коленях – пояс "тысячи стежков", который приносит удачу в бою. Хана только что закончила пришивать монетку в пять сэнов и, перекусив красную нитку, медленно проговорила:
– Должно быть, ты права.
Поняв, что все ее доводы пошли прахом, Фумио раздраженно вырвала у матери из рук пояс. Она так и не научилась шить, но все равно старалась помочь. Будущая мать проколола ткань в двух местах, прижала иголку к ней, обмотала ниткой и потянула. Получился крохотный красный узелок. Будучи сотрудницей Женского патриотического общества, Хана чуть ли не ежедневно получала заказы на такие вот пояса. Каждая женщина могла сделать на поясе всего лишь один стежок. Исключение составляли только те, кто родился в год Тигра. Хана приобщила к делу Фумио, всех своих служанок и дам, приходивших к ней с визитами. Каждая делала по стежку. Сама она собирала монетки в пять сэнов с дырочкой посередине и аккуратно пришивала их к поясам.
– Пять сэнов считаются счастливыми монетками. Они означают "переход через линию смерти" и тоже приносят удачу.
– Да при чем здесь удача! Монетки защищают от шрапнели, только и всего.
Хана тихонько вздохнула, терпеливо ожидая, когда Фумио закончит стежок. Потом подобрала пояса и поднялась.
– Как Ханако себя чувствует?
– Теперь отлично.
– Вот и хорошо, тогда попрошу ее помочь мне.
После экскурсии в замок Вакаяма у Ханако тут же подскочила температура и начался тонзиллит. Фумио, которая потеряла второго сына и знала, какая Ханако слабенькая, была вне себя от тревоги и не отходила от дочери ни на шаг. Через три дня после прогулки температура спала, и Фумио вздохнула с облегчением.
– Мама, пожалуйста, посидите немного с Ханако. Я хочу взять Кадзухико с собой.
– Куда?
– В замок.
В Фумио до сих пор жила та девчонка-сорванец, которая бегала по полям Мусоты, и вот теперь ей тоже не терпелось подняться на башню. Три месяца назад она перенесла тяжелые роды, на этот раз малыш появился на свет с опозданием. Однако она быстро оправилась и вовсю наслаждалась первой за долгие годы весной в Японии. Кадзухико уже ходил в третий класс средней школы Вакаямы, и непомерный детский энтузиазм матери смущал его.
Спи, спи, спи.
Малыши растут во сне.
Будешь паинькой, заснешь
В красном кимоно пойдешь;
Не заснешь и хныкать будешь
Полосатое получишь.