– Ни одна другая девушка не сумеет ужиться с таким мужчиной, как Косаку. Я предлагаю принять Умэ в семью.
– Слухов все равно не избежать, что бы я ни сделал. Люди станут говорить, что младший брат соблазнил служанку и женился на ней.
– Но никто не обвинит старшего брата в жестокости.
Кэйсаку скрестил руки на груди. Размышлять над тем, принимать или не принимать предложение Ханы, было бессмысленно. Она явно учла интересы всех троих: Косаку, Умэ и его собственные.
Через несколько дней Кэйсаку отправился в "Синъикэ" и вернулся оттуда поздно вечером в компании Умэ. На следующее утро обязанности Умэ взяла на себя Киё, которой надлежало служить в "Синъикэ" до осени. Тем временем Умэ должна была обучиться этикету и премудростям ведения домашних дел в качестве хозяйки.
Хана съездила в Вакаяму, чтобы заказать свадебные кимоно для Умэ в одном из крупных магазинов. Кимоно конечно же не могли быть слишком роскошными, ведь времени почти не осталось. Однако Хана позаботилась о том, чтобы одеть девушку не как простую служанку. Ребенок должен был появиться на свет через три месяца после свадьбы, а следовательно, все приготовления проходили неофициально.
Сама Хана собиралась надеть на церемонию кимоно с рукавами средней длины. Отсылая наряд Умэ на покраску, она взяла на себя смелость заменить айву плющом, поскольку герб Матани не пришелся ей по душе с самого начала. Она вспомнила, что Тоёно, которой никогда не нравился герб Кимото, выбрала для себя именно плющ. Это растение, которое обвивается вокруг прочной опоры, издревле символизировало лучшие женские качества. Хана чувствовала, что имеет полное право изменить герб. У нее не было времени серьезно задуматься над тем, почему Тоёно остановилась на плюще, но ей пришло в голову, что, вероятнее всего, у семейства матери Тоёно тоже был герб с плющом, только немного другого рисунка. Или ее прабабушка не захотела принять герб мужниного семейства и поэтому нарисовала свой собственный? Хана обожала размышлять о прошлом и представлять, как могли развиваться события.
На одном из свадебных кимоно Умэ она все же изобразила айву, поскольку ей не хотелось вступать в препирательства с деверем. Между тем она задумалась над подходящим гербом для Умэ, который та могла бы постоянно носить после свадьбы.
Двадцативосьмилетняя Хана с энтузиазмом готовила свадьбу для Умэ, которая была на десять лет моложе ее, и наслаждалась каждой минуткой, словно выдавала замуж родную дочь. В ней проснулись совершенно иные чувства к Косаку, она начала относиться к нему с особым вниманием и заботой.
После того как Умэ забрали к Матани, жених перестал появляться в Агэногайто. Когда Хана пошла в "Синъикэ" поговорить с Косаку по поводу родственников Умэ, тот сидел мрачнее тучи, словно всем своим видом хотел показать: он нисколько не сожалеет о том, что стал причиной этих треволнений. Более того, Косаку был явно недоволен вмешательством Ханы – наотрез отказывался отвечать ей учтиво, бесился и злобно вращал глазами. Одним словом, вел себя с невесткой еще хуже, чем в первые годы ее пребывания в доме Матани. А когда Сэйитиро пришел навестить его, дядя холодно отослал племянника восвояси.
Вся деревня бурлила. Кэйсаку, поневоле отказавшись баллотироваться в собрание префектуры, целыми днями гонял в голове дурные мысли и лелеял свое разочарование, особенно после того, как узнал, что брат Ханы выставил свою кандидатуру на выборы в собрание Ито. Но Косаку это совершенно не волновало. Он сидел дома, читал или смотрел в потолок, когда книги надоедали.
Оба брата были очень несчастны. И только Хана с нетерпением ждала свадьбы. Как она и предвидела, репутация Кэйсаку ничуть не пострадала. Даже наоборот, все жалели его, потому что он добровольно вышел из предвыборной гонки. Косаку же давно слыл человеком конченым, так что хуже ему не стало.
Никто не думал, что младший сын Матани выберет себе такую низкородную невесту, но жители деревни все равно дарили Умэ благосклонностью, поскольку Хана взяла ее под свою опеку и относилась к девушке очень доброжелательно. Короче говоря, стараниями Ханы все обернулось к лучшему.
– Не забывай, что говорят про чистку уборных, хоть иногда это и бывает трудновато. Ты ведь хочешь, чтобы ребенок родился красивым, Умэ?
– Да. Я постараюсь, госпожа Матани.
– А после свадьбы носи кимоно подлиннее. Как хозяйка младшей ветви нашей семьи, ты должна быть дамой изысканной.
– О! Но никто не будет звать меня "хозяйкой"!
– Ладно, тогда ты до седых волос останешься "невестой из "Синъикэ".
– Так не пойдет!
Обе женщины рассмеялись.
II
По мосту весело шагала девушка. Белый шерстяной шарф небрежно обмотан вокруг шеи, один конец зажат локтем, второй развевается по ветру. Из-под коротких зеленых хакама с двумя белыми полосками понизу выглядывают ножки в чулках и туфлях. Поверх кимоно из полосатого хлопка ручной работы красуется шелковая хаори. Форма одежды далеко не стандартная, но с первого взгляда понятно, что перед нами ученица Школы для девочек Вакаямы. Те, кто встречал ее впервые, непременно оглядывались ей вслед. Однако внешний вид Фумио уже давно не повергал в изумление жителей округи. Старшая дочь Матани много лет привлекала внимание всей деревни, а уж после поступления в Школу для девочек ее слава затмила отцовскую.
– Это старшая дочь, – шептали ей вслед деревенские. Иногда они критиковали девушку, временами же им ничего не оставалось, как только посмеиваться.
Самой Фумио было абсолютно все равно, что о ней говорят. Более того, она обожала шокировать окружающих. Именно поэтому и выступила против практики ношения красно-коричневых хакама. Однажды ее одноклассница пришла в школу в хакама зеленого цвета, подражая актрисам из знаменитого "Такарадзука кагэкидан", за что получила строгий выговор от учителей. Фумио тотчас подняла мятеж под лозунгом "В школьных правилах не сказано, что мы обязаны ходить в красно-коричневых хакама" и подбила всех своих одноклассниц переодеться в зеленые. Но на этом дело не кончилось, бунтарский дух Фумио ни в какую не желал успокаиваться. С белой каймы на ее ярко-зеленых хакама, которые она носила, несмотря на явное недовольство администрации, свисали двадцать пупсиков, каждый размером в сун. Конечно же она заявила: "В школьных правилах не сказано, что мы не имеем права подвешивать к хакама пупсиков". Фумио с характерной для нее дерзостью начала эту очередную кампанию протеста, когда ее подругу наказали за то, что она украсила свои хакама модными безделушками.
Фумио продолжала свой путь, безжалостно молотя ногами по подолу и не обращая внимания на пыль, оседавшую на черных туфлях. Крохотные пупсы весело танцевали вокруг хакама и вращали глазами, разглядывая мост Мусота, под которым, как и прежде, плавно несла свои жемчужные, зеленовато-голубые воды Кинокава.
В начале эпохи Тайсё мост Мусота местные жители переименовали из Моста одного рина в Мост одного сэна – именно настолько выросла пошлина. Всякий раз, когда река выходила из берегов, мост смывало. Не успевали отстроить его заново, как тут же устраивался банкет по поводу сдачи объекта. Деревенские шептались, что новый мост – это очередной пир для членов правления префектуры.
Кинокава, которая у истока, в провинции Ямато, звалась рекой Ёсино, несла свои обильные воды к морю с востока на запад, захватывая по пути все ручейки и речушки Ямато и Кии. Во время половодья жители близлежащих деревень боялись, что их дома затопит. Однако Мусота являлась единственным исключением на весь уезд Кайсо. В горах никогда не случалось оползней, наводнения тоже не причиняли урона. Именно поэтому природные катастрофы не слишком беспокоили обитателей My соты, и, если мост смывало водой, все селяне оказывали помощь в его восстановлении.
Поскольку расположенная в северо-западных землях округа Кайсо дамба Мусота использовалась для ирригации, угрозы наводнения не существовало, даже если в дамбах Мусота и Сонобэ появлялись бреши. К тому же еще дед Кэйсаку постарался сделать так, чтобы почти все рисовые поля брали воду из прудов у подножия гор.
Мусота не пострадала даже во время Великой засухи, о которой упоминается в летописи провинции Кии. Став в 40-м году Мэйдзи членом собрания префектуры, Кэйсаку начал настаивать на том, чтобы рисовые поля, раскинувшиеся вдоль Кинокавы, забирали воду из реки. Он искренне верил, что, если его план осуществится, расположенные ниже по течению деревни перестанут страдать от наводнений. Его жена частенько говаривала по поводу разрушений в Ивадэ: "Воды Кинокавы не используются в полной мере. Разве не в этом причина?" То, что за планом Кэйсаку стояли слова Ханы, было никому не ведомо.
Кэйсаку разработал перечень мероприятий для деревни Исао, по которому рисовые поля должны были орошаться водами из дамбы Ивадэ, и даже лично покрыл половину расходов по его претворению в жизнь. Для того чтобы набрать нужную сумму, пришлось продать часть наследственных земель. Этот благородный поступок позволил довести ирригационные работы в префектуре Вакаяма до конца. Долгие годы Общество по мелиорации земель и Общество по использованию водных ресурсов Кинокавы существовали только на бумаге, но теперь, когда Кэйсаку стал членом правления директоров, все кардинально изменилось.
После каждого наводнения слава Кэйсаку гремела все громче. Говорят, люди всегда пойдут за мудрым правителем. Никто не стал возражать, когда тридцативосьмилетнего Кэйсаку выдвинули на пост председателя собрания префектуры. Избиратели восхищались его невероятной трудоспособностью, щедростью и искренностью. В этом году его дочь должна была окончить школу, а сам он вот уже десять лет как занимал пост председателя. Титулов у него набралось столько, что они не вмещались на одну визитку. Прежде всего, он возглавлял совет директоров Общества по использованию водных ресурсов и являлся руководителем Сельскохозяйственного общества префектуры. Имя Кэйсаку Матани было известно любому жителю даже самой захудалой горной деревушки Вакаямы.
Слава отца явилась причиной того, что слухи о буйном нраве Фумио распространялись по округе, словно пожар. Как ни странно, никто не испытывал к ней ненависти и не возмущался поведением этой девушки, которая явно пошла характером в отца, и все же многие считали ее совершенно невыносимой. Однажды дело дошло до того, что мать вызвали в школу.
– Мы прекрасно понимаем, что Фумио – дочь уважаемого господина Матани, и не можем отчитывать ее перед лицом других учениц. Однако, когда мы вызываем ее в учительскую для личной беседы, она попросту засыпает нас словами. А потому мы очень просим вас, пожалуйста, попытайтесь усмирить свою дочь.
Не сумев справиться с Фумио, учителя решили целиком и полностью переложить эту задачу на плечи матери.
– Поверьте, мне искренне жаль, что она доставила вам столько неприятностей. Простите меня, – поклонилась Хана и добавила: – Кстати, как по-вашему, Фумио не кокетка? Вот что волнует меня больше всего.
– Нет, – ответил один из преподавателей. – Она не пишет записок мальчикам из средней школы. Похоже, она вообще не интересуется противоположным полом. Я однажды случайно услышал ее разговор с подругами. В этом вопросе она придерживается даже излишне строгих взглядов. Несмотря на то что ваша дочь носит зеленые хакама, она сказала, что как-то раз видела представление "Такарадзука кагэкидан" и сочла его совершенно нелепым. Может, я и преувеличиваю, но ее политические воззрения – вот что представляет истинную опасность. Полагаю, здесь не обошлось без влияния господина Тамуры – Фумио до сих пор ведет речи о демократии.
– Она действительно доставляет вам немало хлопот, не так ли? – Хана в который раз принесла педагогам свои глубочайшие извинения.
Фумио только поступила в школу, когда в городе появился господин Тамура, молоденький учитель японского языка. Выпускник литературного факультета Токийского императорского университета, на уроках он откладывал книги в сторону и разглагольствовал на тему свободы и демократии, зачитывал вслух новомодные стихи из журнала "Красная птица" и с энтузиазмом призывал Фумио и остальных девочек стать современными гражданками в полном смысле этого слова. Школа для девочек Вакаямы, которая работала под девизом "Будьте хорошими женами и мудрыми матерями", не приветствовала подобного вольномыслия. Несмотря на популярность среди учениц, господин Тамура частенько получал выговоры от администрации. В конце концов руководство вынудило его подать в отставку. Этот инцидент имел место в прошлом году. Фумио пришла в ярость, собрала девочек, которые поддерживали господина Тамуру, и вступила в пререкания с завучем. Дочерей провинции Кии слабыми никак не назовешь, но, взращенные в атмосфере мира и спокойствия, они не отличаются буйным нравом. Подружки Фумио по школе не были исключением, и, когда ситуация осложнилась до предела, они не пожелали упорствовать и отступились. Усилия Фумио пошли прахом, поскольку в итоге соратницы бросили ее, а господин Тамура плавно переместился в Токио, словно сорвавшийся с ниточки воздушный змей.
Фумио обвинили в организации акции протеста. Будь она обычной ученицей, это ни в коем случае не сошло бы ей с рук. Но ее отец являлся председателем родительского комитета. Кроме того, в свое время директор занял свой пост по рекомендации Кэйсаку. Фумио грозило исключение из школы, но в итоге дело замяли, более всего прочего опасаясь испортить репутацию Кэйсаку.
Волнениям Ханы не было конца. Если начнут говорить, что Фумио простили только потому, что она дочь Кэйсаку, муж потеряет лицо. К тому же на репутации самой Фумио появится огромное черное пятно, которое может помешать ей благополучно выйти замуж. Хана и без того чувствовала, что свадьба дочери обойдется ей немалой кровью, а уж когда пойдут слухи, что Фумио выгнали из школы, о выгодном браке по договору можно будет забыть раз и навсегда.
Именно поэтому Хана смиренно посетила дома директора, заместителя директора, классного руководителя и даже преподавателей домашнего хозяйства и физкультуры. Среди учителей нашлись и такие, которые были убеждены: не дело прощать Фумио только потому, что она дочь Кэйсаку Матани, эта порочная практика не отвечает принципам их школы, а следовательно, подобного безобразия допустить ни в коем случае нельзя. Но к матери девочки они прониклись искренней симпатией. При этом у правдолюбов не сложилось впечатления, что она давила на них или ловко обвела вокруг пальца. Хана неизменно низко кланялась и уговаривала каждого педагога простить Фумио только на этот раз, а уж она в свою очередь тоже постарается, не будет спускать с дочери глаз и впредь не допустит ничего подобного.
Хана приходилась младшей сестрой члену собрания префектуры и женой председателю. В Вакаяме к официальным лицам относились с огромным почтением, и люди испытывали благоговейный трепет перед женщиной ее положения. Однако Хана никогда не пользовалась своим превосходством, и ее скромность вызвала всеобщее восхищение. Благодаря ее усилиям дело было решено миром.
Ни Хана, ни Кэйсаку не наказали Фумио.
– Как жаль, что она не мальчик! – вот и все, что сказал Кэйсаку.
Услышав его вздох, Хана задумалась над тем, насколько муж разочаровался в их старшем сыне, который недавно поступил в школу высшей ступени при Токийском императорском университете. В средней школе Вакаямы Сэйитиро считался выдающимся учеником, однако при этом слыл мальчиком странным, замкнутым и неразговорчивым. Он был начисто лишен красноречия сестры. С такими способностями стать политиком весьма затруднительно. Однако Хана заметила за сыном одну вещь – если он что-то решил, отговаривать его бесполезно, он никого не слушает. В этом отношении Сэйитиро был куда более здравомыслящим, чем его отец. А потому сокрушаться по поводу того, что он не похож на сестру, особых причин, на взгляд матери, не имелось.
По твердому убеждению Ханы, получившей воспитание в доме Кимото, главным человеком в семье должен быть старший сын. Фумио и в голову не приходило соперничать с братом. Напротив, она очень его уважала и за личные качества, и за успехи в учебе. Но после отъезда в Токио самомнения и заносчивости у нее явно прибавилось.
Вторая дочь, Кадзуми, родилась через год после Фумио; Утаэ, третья, еще через два года. Томокадзу, второй сын, был на пять лет младше Утаэ. Малыши души не чаяли в Фумио, и она неизменно отвечала им взаимностью, окружала их заботой. Тут уж Хана не могла пожаловаться на старшую дочь.
Но по какой-то неведомой причине Фумио относилась к матери крайне враждебно и постоянно критиковала ее. Вмешательство Ханы после увольнения господина Тамуры привело девушку в бешенство. "Ну зачем вы полезли в мои дела, мама? Я собиралась бороться до самого конца, даже если бы меня выгнали из школы. Я бы приняла все, что меня ожидало, и посвятила бы жизнь борьбе за справедливость!" Если кто-то не выдерживал и осмеливался прервать ее дерзкие выступления, Фумио тут же заливалась слезами: "Что было не так с господином Тамурой? Школьная администрация должна ответить за его увольнение!" Затем она произносила пылкую обличительную речь, непременно заканчивая ее словами: "В самом деле, мама, вы безнадежно старомодны! Вот увидите, вы станете врагом всех японских женщин, если будете и дальше держать меня в кандалах. Как представительница одного с вами пола, я скажу: это непростительно! Если бы вы не были моей матерью…" И так изо дня в день. Эмоции хлестали через край, и в итоге Фумио переходила на вой. Если бы в этот момент ее услышал кто-то из посторонних, шансы найти ей приличного мужа сравнялись бы с нулем.
Хане ничего не оставалось, как руководить обучением дочери из-за кулис. Особенно взыскательно она относилась к урокам традиционных японских искусств – чайной церемонии, икэбаны и игры на кото, – поскольку считала, что они воспитывают в девушках скромность и утонченность. Фумио же в свою очередь демонстрировала неприкрытое презрение к подобным занятиям. Однако, если уж Хана что решила, она гнула свою линию, не обращая ни малейшего внимания на яростное сопротивление дочери, и той ничего не оставалось, как только смириться.
Когда Фумио выразила желание продолжить образование, Хана заявила:
– Я позволю это, если ты по-прежнему будешь брать уроки искусств.
В тот момент Хана не собиралась взвешивать все "за" и "против" поступления дочки в училище. Просто она хотела, чтобы Фумио успешно окончила Школу для девочек.