Луиза оказалась на пестрой набережной. Здесь чувствовалась суета, было больше света, гуляли неголодные университетские профессора, с которыми у новой власти возникло что-то вроде романа. Жизнь продолжалась, и этой банальности никто не стыдился. Часы на ратуше продолжали праздновать Время своими кукольными плясками. В пивной на Гуттенберг-штрассе еще веселее звенели им в ответ кружки с напитком бывших истинных арийцев. Ожившая местная газета даже сообщала о монументальном поползновении властей соорудить памятник то ли Марксу, то ли Суворову.
"Соорудят Тамерлану, чтобы никого не обидеть", - Луиза остановилась и чуть было не помахала рукой. На противоположном берегу серой реки, возле барж, стояли красивый восточный офицер и его друг, долговязый переводчик.
Лаги и Юлдуз сидели в темноте на курпачах; по лицам бегали серо-голубые зайчики от телеэкрана. Шли местные новости, диктор Ирлин. Султан, спавший в курпачах, похныкивал сквозь соску, но просыпаться не хотел. Под веселую этнографическую музыку поползли сообщения о собранном хлопке, долго, на фоне хлопкового поля. Юлдуз и Лаги молча смотрели на поле.
- Опа, а что значит: "Золотые руки делают белое золото"? - вспомнила Юлдуз самостоятельно прочитанный лозунг.
Лаги нащупала языком во рту дупло от выпавшей пломбы.
- Ничего не значит. Это сказано для украшения. Чтобы у народа хорошее настроение было, понимаешь?
- Всегда хорошее?
В спальне резко зазвонил телефон.
- Рапаэль-ака, наверное, - стыдливо улыбнулась девочка.
Лаги стояла в спальне; в трубке рябили короткие гудки. Несколько минут подождала, ожидая повтора. Телефон, поблескивая диском, молчал. Из комнаты долетали обрывки телепередачи. Новости кончились, заиграла музыка. Лаги направилась обратно в зал. Приятный мужской голос начал:
- Древняя земля советской Средней Азии хранит немало старинных преданий и легенд. Поколения сменялись поколениями…
"Чакона, - догадалась Луиза. - Чакона Баха… Или Чаконда? Нет, Чаконда - это у Рафаэля", - и вспомнила туманную девушку в темно-коричневом наряде. Говорили, что Лаги на нее похожа.
- Нет, не Рафаэля, а Леонарда, - вслух поправила себя Лаги.
Юлдуз удивленно оглянулась и снова погрузилась в телевизор.
- …засыпаны песком. Что же - как сказал Шекспир: "Дальше - тишина"?
Молодой человек на экране сглотнул, борясь с воображаемым комом в горле, и сделал внушительную паузу.
Музыка, пустыня.
- Опа, "Дальше - тишина" тоже сказано для украшения?
- Юлдуз, смотри и не отвлекайся…
- Опа, вам кто больше нравится - танцор из индийского кино или этот диктатор?
Снова зазвонил телефон.
Это была свекровь, звонившая в последнее время все реже. Спрашивала в основном про Султана, редко - про Юлдуз. Готовилась приехать в гости, пожить неделю. "Я вам мыло привезу. У нас тут мыло хорошее появилось". Рядом стояла Юлдуз и ждала, что для нее тоже скажут что-нибудь: стала заплетать говорящей Лаги косички.
В опустевшей комнате тем временем показывали раскопки. Профессор Савинский рассказывал кивавшему Артурику о кувшине монаха Дхармамитры. Доктора Блютнера показали что-то бесшумно говорящим, пока за кадром перечислялись его регалии и особое отношение к нашей стране. Наконец Доктор сделал усталый жест и сказал что-то голосом переводчика о борьбе за мир и культуру. Последним показали Юсуфа - он таращился в камеру и нес откровенную чушь. Чушь звучала искренне и горячо - наверное, поэтому ее и не вырезали при монтаже.
Султан проснулся и тихо смотрел на молодое лысое лицо, сведенное судорогой неуверенности. На подпрыгивающие брови, бегающие глаза, на подбородок, производивший ложное впечатление волевого. Что думал Султан, в первый раз видя отца? Наверное, ничего. Дети живут в расширяющейся вселенной, где на взрослое "что думал" не всегда найдется ответ.
- …и будет… чтобы сохранить… нашим детям… для всего мирового человечества… будем копать-копать, сколько хватит сил!
"Тут у нас такие новости были, я чуть валерьянку не пила, - сообщала в это время свекровь, зевая в трубку. - Малика в милицию забрали, он, оказывается, с какой-то бабой связался, спекулянткой, ходил к ней, конечно. Так ее мертвой нашли, ограбленной. Решили - Малик. Хорошо, держали недолго, Маджус дома молитву прочитал, отец бегом-бегом благодарность отнес, отпустили. Вот неспокойная семья. Конечно. А вчера Малик ко мне приходил, весь пьяный, про тебя спрашивал. Хорошо, я его шурвой накормила…"
- …А под утро на пепелище цирка прибежал брат, долго боролся, чтобы пройти через толпу. Ему кричали, что слон сгорел, а он все протискивался вперед, где еще что-то горело, что-то поливали водой, несли какие-то уцелевшие клоунские костюмы. Потом он сел на корточки и заплакал.
- А что потом? - спросила Лаги, не поднимая головы.
- Потом он надолго исчез и вернулся только тогда, когда пошел дождь - позвонил к нам в дверь и вернулся. Когда вышел отец, он лег перед ним на пороге и стал целовать ему ноги в старых тапках. Отец долго стоял, делая вид, что рассматривает дождь за дверью, потолок, а потом тихо всем сказал: "А теперь - праздник". И все стали плакать и поднимать брата, я от радости схватил со стола яблоки и начал жонглировать…
- А где теперь ваш брат? Он жив?
- В Израиле, служит в зоопарке. Недавно написал мне, что смотрел на дракона.
- Дракона?
- О, не бойтесь, совсем маленького, такие иногда встречаются на Ближнем Востоке. Говорят, об этом еще в "Науке и жизни" писали.
Рафаэль посмотрел на пыльное пианино. "Фабрика имени Молотова".
- Лаги, скажите по секрету, вы хорошо играете?
Не дожидаясь ответа, открыл крышку и бойко заиграл одним пальцем "Во поле березонька стояла". Лаги допила остатки шампанского.
- Вы знаете гимн Израиля? - Рафаэль загадочно поправил на горле бабочку.
Лаги помотала головой.
- Звучит очень похоже, - объяснил Рафаэль и снова застучал "Березоньку".
Вечером ей позвонил немецкий переводчик.
- Я перевел письма, которые мне передал Рафаил Нисанович. Никакой оплаты, я в долгу перед Рафаилом Ниса… Он для меня как спаситель, помог выпутаться. Не рассказывал? Кроме того… Сами письма - целый роман, приятно переводить… Богатство нюансов.
- Опа! Ким телепон киляпти? - подошла Юлдузка, держа на руках недовольного Султана.
- Таржимон… Жим тур, э, - Лаги прикрыла трубку ладонью.
- …санович сказал передать работу через него, - шептала трубка, - но я сейчас его не вижу… Есть вариантик - мы встретимся, я все вам отдам…
Голос в трубке показался знакомым, где-то уже слышанным.
- Извините, я как-то упустила… Как вас зовут?
- Аф-ла-ту-лин. Артур Афлатулин.
Нет, Лаги это ничего не говорило.
- Па-па… Па-па…
Султан лежал без штанов на курпаче и вертел в руках необъятное яблоко, отливавшее переспелым воском. За окном булькал дождь.
- Па… Папа.
Из дырочки в яблоке, обведенной кружком коричневой гнильцы, выполз червячок.
Потеряв равновесие, червячок упал на курпачу. Султан развеселился.
Задумался.
Дождь застучал сильнее.
В комнату вошел рыжий кот, понюхал воздух и зевнул. Кота привез пару дней назад Малик, забежал, выпустил из сумки охрипшее от страха существо. Потом Малик покатал на спине Юлдузку, подарил Лаги красивое мыло, полотенце и разноцветную книжку Навои (С днем рождения… Опа, вот еще деньги, не отказывайтесь). И убежал, даже не сказав, как зовут кота. Тот, однако, быстро освоился и стал отзываться на любые имена. Особенно на те, которые сопровождались запахом мяса.
Кот подошел к Султану, завороженному звуком дождя, потрогал лапой яблоко.
- Папа? - громко спросил Султан.
Аспирант Артур Брайзахер и Юсуф сидели около небольшой карагачевой рощи; в вечернем небе уже заиграл звездный оркестр, которым дирижировал, помахивая жалом, невидимый Скорпион.
В пегих кудрях Брайзахера примостилась тюбетейка, в темноте казавшаяся ермолкой.
- Мой дед был еврей. Преподавал в Мюнхене, имел влияние на Шпенглера. Не знаешь Шпенглера? Нет? И не стоит.
Брайзахер слизал с губ сладкий след выпитого кагора. Юсуф был подавлен - все еще переживал из-за своей позорной неудачи с телевидением. Потом медленно сказал:
- А мой дед торговал… Зато отец физиком был. Я его плохо помню: очень тихим, незаметным физиком был… Уважаемым человеком - на его похороны к нам полгорода приехало… Артур-ака, правду говорят, что вы член Австрийской коммунистической партии?
Брайзахер кисло кивнул. Говорить о коммунизме сейчас не хотелось, и он начал тихо и участливо расспрашивать Юсуфа о его жизни.
Уже через полчаса у ног Брайзахера шумел мутный поток чужой памяти. Брайзахер слушал вполуха, больше наблюдая за выразительной мимикой Юсуфа в бронзовом свете восходящей луны. Впрочем, изощренный слуховой аппарат Артура, вышколенный на Фрейде (друг деда, "Коллеге Хаиму от Зигмунта"), зафиксировал и факт неудачи с Женщиной, и тайное посещение Пещеры… Влечение к матери, символическое убийство отца, воображаемая встреча с призраком отца в пещерах - весь зоопарк дядюшки Зигги, а еще утверждают, что Восток и Фрейд несовместимы. Диагноз поставлен, пора переходить к посвящению.
Вытряхнул в пиалу остатки кагора. Посмотрел на звезды - те в ответ весело задрожали, подбадривая: дахин, дахин!
- …мать мне сообщила о ней, что она теперь в Ташкенте и у нее есть другой мужчина, пожилой и богатый.
- Dahin!
- Э? (Испуганные заплаканные глаза, совсем рядом.)
- Что? Нет, я хотел… тебе выразить… так все сложно… Будто идешь к заколдованному замку и никак не можешь дойти…
- …колдованному замку, - нервно вздохнул Юсуф.
- Когда-то ты приедешь ко мне в Зальцбург, мы будем сидеть в старинном парке, пить пиво, и я расскажу тебе свою жизнь… Тоже очень сложную. - И, слегка устыдившись, уточнил: - По-своему сложную.
- Артур-ака, - вдохновенно начал Юсуф. - Вы мне как старш-брат, старш-друг…
Брайзахер терпеливо выслушал эти горячие слова, ласково улыбаясь в темноту. Не прерывая извержений благодарности, полуобнял Юсуфа и повлек в сторону белевшего за карагачами дома, пробормотав кагоровым шепотом:
- Мы замерзли. Идем вон туда… согреться.
В этом доме размещался основной состав экспедиции; но сейчас дом был пуст - все были в райцентре на каком-то байраме. В этот дом приятели и вошли, обнявшись.
С пустыни подул мерзлый, терпкий ветер. Дней через пять раскопки на Маджнун-кале завершатся, и так с ними затянули. Потом Юсуф поедет с Артуром в Самарканд и Бухару - показывать Восток. Потом - в Хиву… Дальше пленка обрывалась. Правда, в запасе оставалась Москва, где учились младшие братья, Хасан-Хусан. И был профессор Савинский, кстати.
Минут пять стояла тишина, тревожимая только спотыканиями ветра о ветвистые карагачи. Потом из дома донесся шум, сдавленный крик "Шайсе!"; хлопнула дверь. Из нее вылетел голый по пояс Юсуф, прижимая к лицу чапан, и бросился прочь. Добежал до прорытого неподалеку дренажного канала.
- Ударил! Убил! Что наделал! Что делать…
Долгий хриплый вой пронесся над черным, как пропасть, полем.
В соленой воде канала булькнула встревоженная рыба.
Лаги стояла около Курантов, скучала, переводчик опаздывал. Не удержалась, купила себе на предпоследнюю мелочь тоненький кулечек соленых косточек. Быстро сгрызла, стала разглядывать окружающих. Окружающие, впрочем, не окружали, а пробегали мимо муравьиной походкой.
Пожилой армянин с бумажным пакетом в авоське, с базара; судя по взгляду, все еще продолжает мысленно торговаться… Семья из провинции, по выговору хорезмийцы, только что вышли, довольные, отметив приезд в столицу кругляшками пломбира в "Буратино". Высокая женщина в очках, два мальчика-близнеца за ней: "Санджар… Саид!" Интересно, кто из них кто?
Лаги начинает представлять, что было бы, если бы Султан родился близнецами. Во-первых, был бы Хасаном и Хусаном. Во-вторых, наверное, все было бы по-другому. Лаги вдруг остро захотелось родить еще. Она улыбнулась этому чувству, окружающий город превратился на секунду в сладкий теплый кисель, очень сладкий и очень теплый.
Близнецы скрылись, куранты пробили половину второго.
- Лаги? Здравствуйте. Я тут - были причины… Как говорят немцы…
Они расположились неподалеку от Комнаты смеха; ветром доносило обрывки какой-то патриотической песни.
Дорогая Луиза!
Как Ваши дела? Как дома? Как семья?
Спасибо Вам за письмо. Я поразился Вашей образованности, свободному пониманию жизни. У нас женщины столетия сидели во тьме и только недавно встали на путь культуры. Вы же словно уже прошли этот путь, но не коллективом, а порознь, и теперь возле ленточки финиша кажетесь в каком-то незаслуженном одиночестве.
Извините за неуместность этих мыслей в письме о любви, но они возникли в горячих спорах с моим другом, Борисом-переводчиком, которого я попросил перевести эти письмена. Мы сейчас много спорим, он считает, что спор - критерий истины. Я настаиваю, что любовь.
После встречи с Вами я испытал глубокое, сокрушительное чувство. Соловей запел с ветвей прозрачной ивы, горлинка ответила с темного кипариса. Мне кажется, я даже понял истину того, что до сих пор читал о коммунизме - это то, что переживает мужчина со своей возлюбленной, только в масштабе всей Родины. Когда я понял это, то увидел удивительный сон. Словно иду я по снежному городу после битвы, трупы еще не убраны со скользких тротуаров. Потом думаю о Вас, отталкиваюсь от земли и…
Лаги посмотрела на Артурика, уплетавшего вафельное мороженое:
- Отрываюсь от земли и - что потом?
- Две строчки закаляканы… - произнес он озябшим языком. - Читайте дальше.
Дочитав письмо, Лаги устало откинулась на спинку скамейки, измазанную сухим пометом. Взяла свое подтаявшее мороженое, поднесла к обкусанным губам. Знаки вопросов, змееобразные знаки. Почему отец не отправил это письмо. Для чего столько лет хранил. Или отправил - но получил обратно. А многолетняя дружба отца с Борисом Леонидовичем Либерзоном. Что ж, в основе мужской дружбы всегда какой-то секрет - иначе дружба не держится.
Одно понятно - почему она была все годы Луизой. Кого она двадцать лет была вынуждена пародировать, воображая, что играет собственную роль. Луиз-за.
- Вы не хотите читать первое письмо? - поинтересовался Артурик, артистично смахнув набежавшую на лоб каштановую прядь.
- Потом. Когда найдутся силы. Не знаю, как вас благодарить за эти письма… Вы занятой человек, телевидение, театр…
- …Еще создаю песни, - подсказал Артурик. И улыбнулся: - Благодарность - один поцелу…
И поцеловал ей кисть, будто между делом, но искусно, с уверенным знанием женской руки, чувствительных проемов между пальцами, пьянящего запястья.
…Потом долго улыбался один на скамейке, прикрыв глаза и впитывая тающие женские шаги.
Пришла зима; осенние замыслы терпели крах - один за другим.
Юсуф и Брайзахер помирились, но в Бухару - Самарканд Артур поехал один, припудрив несимпатичный синяк, полученный от строптивого Юсуфа.
После этого Юсуф подсчитал деньги - выходило как раз на поездку в Москву, но вместо поездки случился запой, во время которого стали приходить голые монахи неизвестной религии и вести заумные эротические беседы. Потом запой кончился, монахи поисчезали, но денег тоже не обнаружилось.
Рафаэль наконец пришел с красными гвоздиками и сделал предложение, и опять-таки не так, как предполагалось. Он звал уехать с ним в Израиль, после свадьбы, и даже вместе с Султаном, дети - наше будущее. То есть у Рафаэля было уже решено, поднимался целый клан и даже его бывшая жена с мужем-невропатологом. Лаги смотрела то на гвоздики, то на Рафаэля, все казалось непредвиденным и страшным. Она уже точно не любила Рафаэля, она оказалась неспособной на любовь из благодарности. В голове сидел Артурик, но только в голове - место рядом с Лаги в постели, как и прежде, занимала пустота, ставшая даже какой-то заскорузлой. Но Лаги была влюблена, и хрупкий осенний цветок по имени "Роман с Артуриком" вот-вот обещал выпустить безумные красные соцветия.
Захворала свекровь. Закупленное впрок мыло пирамидкой громоздилось возле дивана и орошало больную запахом гниющих лилий. От болезни старуха слегка полысела и поглупела. Но вызывать Лаги из Ташкента воспротивилась. Раз в день приходила Хадича, кормила и читала ей вслух роман "Кортик". Лечить свекровь молитвой Маджус вдруг отказался, ссылаясь на обилие духов лжи вокруг больной; вообще, он изменился, этот Маджус. Не ожидали.
Шестого декабря небо стало розовым, посыпал второй снег. Рыжий кот, ставший наконец Мурзиком, поймал мышь и долго играл с ней на пороге. Потом стал умываться, слизывая с шерсти снежинки.
Лаги пошла выносить мусор под снегом, накинув платок. Из ведра торчали увядшие хохолки гвоздик. В ушах стоял вчерашний разговор с Рафаэлем.
"Неделю не могу прийти в себя после твоего отказа (когда он перешел с ней на "ты"?). Не вижу никаких причин для отсутствия нашего счастья… Я тоже люблю эту землю, у меня здесь тоже могилы!.. Мы сможем приезжать сюда в гости, конечно пустят… И что - мама-немка? Во-первых, это не имеет у нас в Израиле никакого значения, а во-вторых, об этом не надо слишком громко говорить, и все… И подумай о сыне, его там ждет будущее. Наука. Техника. Интеллигентность. (Загибает три пальца.) Иерусалим, Вифлеем (загибает еще два) - настоящий заповедник. Это же колыбель! Ну почему, какие причины? (Грустно смеется.)".
Лаги не знает, какие причины. Пророчество Маджуса? Страх перед словом "Иерусалим"? Артурик? Нежелание перемен, усиленное нелюбовью к старому Рафаэлю, - сорок два года, седые волоски на руках?
Уходя, попросил прийти на свой день рождения. Двадцатое декабря. "Это будет маленькое прощание… Может, еще передумаешь?" И застыл на пороге.
Перед самым отъездом из Самарканда магистр Брайзахер еще раз прошелся по сердцу города. Мимо гигантских развалин Биби-Ханым, мимо тяжеловесных порталов Регистана, изображавших Солнце, облаченное в Зверя…
Напоследок господин магистр пожелал осмотреть Шахизинду. Отпустил парнишку-гида, покурил под стандартным арочным входом, за которым тянулась бесконечная лестница наверх. Наступал вечер, посетителей почти не было, в воздухе образовались редкие снежинки.
Артур шагал, кривя толстые губы, иногда останавливался и тер глаза. Снег опускался по-восточному медленно; над обшарпанными куполами, напоминавшими протертые синькой апельсины, кружили птицы. Дорожка под ногами ежеминутно расплывалась.
Артур плакал о Юсуфе.
Страсть, грех обернулись тяжким абсурдом. Юноша с лицом самаритянина стоял в глазах, скульптурный и бесплотный, и все эти мудрые декорации из арок, арочек, старых урючин - без Юсуфа лишались способности радовать. И Артур медленно шел вдоль синих и изумрудных узоров, стен, арабских изречений, которые он мог бы прочесть, но не хотел, - и снег падал на изумрудные стены и растворялся в них.