– Мне это известно. Однако не настолько велика, чтобы сторонники его не отыскали и не помогли бежать. Так он и оказался в твоей хайме.
– А что это был за юноша?
– Фанатик. – Бен-Куфра сидел, уставившись на медленно догоравший костер, и, казалось, был погружен в свои мысли. Заговорив, он не смотрел на туарега, словно беседовал сам с собой. – Фанатик, который хотел привести нас к гражданской войне. Если Абдуль окажется на свободе, он организует оппозицию, находясь в изгнании, и у нас начнется кровавая бойня. Французы, которые раньше его преследовали, теперь его поддержат. – Он помолчал. – Они предпочитают его нам…
Он поднял лицо и очень медленно обвел взглядом тесную пещеру, в конце концов остановив его на Гаселе, который, в свою очередь, наблюдал за ним, прислонившись к каменному выступу. Голос губернатора звучал доверительно, когда он добавил:
– Понятно, почему я тебе снова и снова повторяю, что ты теряешь время? Меня ни за что на него не обменяют, и я на них не обижаюсь. Я всего-навсего простой губернатор, верный и полезный чиновник, выполняющий свою работу по мере своих сил, однако ради меня никто не станет подвергать себя риску гражданской войны… Должно пройти много лет, чтобы воспоминания об Абдуле эль-Кебире окончательно рассеялись и он утратил свою харизму… – Бен-Куфра осторожно взял связанными руками стакан с чаем и, поднеся к губам, сделал небольшой глоток, чтобы не обжечься. – А дела в последнее время обстояли не очень хорошо… – продолжал он. – Было совершено много ошибок. Ошибок, свойственных всем только что освободившимся нациям и молодым правительствам, однако многие этого не понимают и недовольны… Абдуль умел давать обещания… Обещания, выполнения которых народ ждет от нас, а мы не сможем этого сделать, потому что они из области утопии…
Бен-Куфра замолчал и вновь опустил стакан на песок возле огня, почувствовав, что взгляд туарега, устремленный на него поверх лисама, направлен ему в лицо и, казалось, хочет проникнуть внутрь.
– Ты его боишься, – заключил Гасель. – Ты и твои люди страшно его боитесь, верно?
Губернатор согласился.
– Мы присягали ему на верность, и, хотя я не участвовал в заговоре и узнал о нем, когда уже все произошло, я не осмелился протестовать, – печально улыбнулся он. – Они купили мое молчание, назначив единовластным правителем огромной территории, и я принял назначение с благодарностью. Но ты прав, в глубине души я все еще его боюсь. Мы все его боимся, потому что ложимся спать с уверенностью, что однажды он вернется и потребует отчета. Абдуль всегда возвращается.
– Где он сейчас?
– Снова в пустыне.
– Где именно?
– Этого я тебе никогда не скажу.
Туарег пристально на него посмотрел. В его взгляде сквозила суровость, а тон голоса свидетельствовал о том, что он абсолютно убежден в своих словах.
– Скажешь, если я захочу, – заверил он собеседника. – Мои предки славились способностью истязать пленников, и, хотя мы этим уже не занимаемся, рассказ о старых методах все еще передается из уст в уста как о чем-то любопытном. – Он взял чайник и вновь наполнил стаканы. – Послушай! – продолжил он. – Возможно, ты меня не поймешь, потому что родился не в этих краях, но я не смогу спать спокойно, пока не узнаю, что тот человек так же свободен, как тогда, когда он появился на пороге моей хаймы. Если для этого мне придется убивать, разрушать или даже пытать, я это сделаю, пусть мне это совсем не по душе. Я не в силах возвратить жизнь тому, кого ты приказал убить, но зато могу вернуть свободу другому.
– Не можешь.
Туарег посмотрел на него пристально:
– Ты уверен?
– Совершенно. В Эль-Акаб только мне известно, где он, и сколько бы ты меня ни пытал – я тебе этого не открою.
– Ты ошибаешься, – изрек Гасель. – Это известно кое-кому еще.
– Кому?
– Твоей жене.
Он обрадовался, увидев, что попал в точку, потому что по лицу губернатора пробежала тень, и ему впервые изменила выдержка. Он порывался было возразить, но Гасель прервал его взмахом руки.
– Не пытайся меня обмануть, – попросил он. – Вот уже две недели, как я за тобой наблюдаю, и видел вас вместе… Она из тех женщин, которым мужчина совершенно спокойно доверяет свои секреты. Или нет?
Бен-Куфра внимательно посмотрел на него:
– Иногда я спрашиваю себе: неужели ты и впрямь простой, невежественный туарег, который родился и вырос в самой отвратительной из пустынь, или за этим покрывалом скрывается кто-то другой?
Туарег слегка улыбнулся:
– Говорят, наша раса отличалась умом, силой и образованностью и существовала на Крите во времена фараонов. Она отличалась таким умом и силой, что попыталась завоевать Египет, но одна женщина нас предала, и мы проиграли битву. Одни подались на восток, обосновались рядом с морем и положили начало народу финикийцев, которые господствовали на морях. Другие двинулись на запад и поселились в песках, господствуя в пустыне. Тысячи лет спустя явились вы, варвары-арабы, которых Магомет только-только вытащил из самого дремучего невежества…
– Да, я слышал эту легенду. Она утверждает, что вы являетесь потомками гарамантов. Но я в это не верю.
– Может, это всего лишь легенда, но ведь мы на самом деле поселились здесь гораздо раньше вас и всегда были смекалистее, хотя и менее тщеславны. Нам по душе наша жизнь, и мы не желаем большего. Нас не волнует, что о нас думают, однако, когда нам бросают вызов, мы отвечаем. – Голос туарега зазвучал жестче. – Так ты мне скажешь, где находится Абдуль эль-Кебир или же мне придется спросить у твоей жены?
Губернатор Хасан бен-Куфра вспомнил, как накануне отъезда в Эль-Акаб его наставлял министр внутренних дел.
"Не доверяй туарегам, – сказал тот. – Не гляди на их внешний вид, потому что, по моему мнению, среди всех живущих на нашем континенте они в наибольшей степени наделены аналитическим умом и редкой изворотливостью. Это особая раса. Если бы они задались такой целью, то подчинили бы нас себе – все равно, жителей побережья или жителей гор. Туарег способен понять, что представляет собой море, притом что он ни разу в жизни его не видел, или вникнуть в философскую проблему, в которой ни ты, ни я не поймем ничего. Их культура очень древняя, и, хотя как социальная группа они приходят в упадок, что связано с изменением окружающей действительности и утратой воинственности, каждый в отдельности остается по-своему незаурядной личностью. Держи с ними ухо востро!.."
– Туарег никогда не причинит вреда женщине, – сказал губернатор. – И я не думаю, что ты являешься исключением. Уважение к женщине для вас столь же священно, как и закон гостеприимства. Ты что же, нарушишь один закон, чтобы выполнить другой?
– Нет, конечно, – признался Гасель. – Но мне и не придется причинять ей вред. Если она поймет, что твоя жизнь зависит от того, скажет она мне или нет, где находится Абдуль эль-Кебир, то во всем признается.
Хасан бен-Куфра подумал о Тамат, об их тринадцатилетнем супружестве и двоих детях, и ощутил абсолютную уверенность в том, что туарег прав. Он не мог винить жену, зная, что сам поступил бы точно так же. В конце концов, выдать местонахождение Абдуля эль-Кебира – еще не значит выпустить его на свободу.
– Он в форте Герифиэс, – сказал он наконец.
Гасель почувствовал, что губернатор говорит ему правду, и прикинул в уме расстояние.
– Мне понадобится три дня, чтобы добраться, и еще день, чтобы раздобыть верблюдов и провизию… – задумчиво произнес он, и тут в его голосе послышались веселые ноты. – Это значит, что, когда мне устроят засаду в гвельте Сиди-эль-Мадья, я уже буду в Герифиэсе. – Он медленно, с наслаждением отхлебнул чаю. – Они прождут нас день, максимум два, прежде чем обо всем догадаются и пошлют предупреждение о том, чтобы меня встречали… Время есть! – уверенно сказал он. – Да. Думаю, что у меня есть время.
– А как ты поступишь со мной? – спросил губернатор с легкой дрожью в голосе.
– Я должен бы тебя убить, но я оставлю тебе воды и еды на десять дней. Если ты сказал правду, я кого-нибудь пришлю. Если ты солгал и Абдуля эль-Кебира там не окажется, ты умрешь от голода и жажды, потому что никому не по силам разорвать ремни из верблюжьей кожи.
– Откуда мне знать, что ты действительно пришлешь кого-то за мной?
– Знать ты этого не можешь, но я это сделаю… У тебя есть деньги?
Губернатор Хасан бен-Куфра показал подбородком на задний карман брюк, в котором лежал бумажник, и туарег его достал. Отделил банкноты наибольшего достоинства и аккуратно разорвал их посередине. Одну половину спрятал, а вторую сунул в бумажник, который положил рядом с костром.
– Я найду какого-нибудь кочевника, отдам ему эту половину банкнотов и объясню, где найти вторую половину… – Он улыбнулся под покрывалом. – За такую сумму любой бедуин готов провести верхом на верблюде целый месяц. Не волнуйся, – успокоил он его. – За тобой придут. А теперь снимай штаны.
– С какой стати? – вскинулся губернатор.
– Ты проведешь в этой пещере десять дней со связанными руками и ногами… Если ты обмочишься и обмараешься, то покроешься язвами. – Он сделал выразительный жест. – Лучше, если задница будет проветриваться…
Его превосходительство губернатор Хасан бен-Куфра, высший представитель власти, слово которого – закон, на территории большей, чем Франция, хотел было запротестовать но передумал, проглотил свою гордость и возмущение и начал с трудом расстегивать ремень на брюках.
Гасель помог ему их снять, затем как следует его связал, а под конец снял с него часы и перстень, украшенный крупным бриллиантом.
– Этим я расплачусь за верблюдов и провизию, – объяснил он. – Я беден, а мне пришлось убить верблюда. Это был замечательный мехари. Такого у меня больше никогда не будет.
Туарег собрал вещи, прислонил к стене гербу с водой и мешок сухофруктов и показал на них рукой.
– Расходуй экономно! – посоветовал он. – Особенно воду. И не пытайся освободиться. А то вспотеешь, и тебе захочется пить. Тогда, вероятно, воды не хватит. Старайся спать… Это самое лучшее: во сне не расходуется энергия…
Гасель вышел. Снаружи была темная ночь под черным безлунным небом, усыпанным звездами, которые здесь, в горах, казались еще ближе, почти касались гребней гор, высившихся над головой. Он в задумчивости постоял несколько секунд – то ли пытался сориентироваться, то ли выстраивал в уме маршрут, как добраться из того места, где он находился, до далекого форта. В первую очередь ему понадобятся вьючные животные, большое количество провизии и гербы, чтобы запасти как можно больше воды, потому что, насколько ему было известно, в окрестностях эрга Тикдабра колодцев не было, а южнее уже начиналась "великая пустая земля", точных границ которой никто не ведал.
Он шел всю ночь быстрым пружинистым шагом. От такой ходьбы кто угодно бы выбился из сил, но для туарега она была неотъемлемой частью его жизни. Рассвет застал его на вершине холма, возвышающегося над долиной, где тысячи лет назад, вероятно, текла речка. Кочевникам было известно, что в этой долине достаточно выкопать полметра земли, чтобы в атанкор набралась вода, которой хватило бы пяти верблюдам. Поэтому сюда в обязательном порядке заворачивали караваны, направлявшиеся с юга в крупный оазис Эль-Акаб.
Гаселю удалось разглядеть три лагеря, расположившиеся вдоль русла. С рассветом в них снова начали раздувать костры и собирать пасущихся по склонам верблюдов, готовясь двинуться дальше.
Оставаясь незамеченным, он внимательно понаблюдал за обитателями лагерей, пока окончательно не убедился в том, что среди них нет солдат, и только тогда отважился спуститься и остановился перед самой большой хаймой, встретившейся ему на пути, в которой четверо мужчин прихлебывали утренний чай.
– Метулем, метулем!
– Аселам алейкум, – дружно послышалось в ответ. – Присаживайся и выпей с нами чаю. Галеты?
Он поблагодарил за галеты, сыр – порядком подпорченный, но зато твердый и вкусный – и за сочные финики, поглощаемые вместе с чаем – жирным, сладким, с большим количеством сахара, – который согрел его тело, изгоняя из него предрассветный холод.
Тот, кто, судя по всему, был старшим группы, бедуин с редкой бородкой и хитринкой в глазах, не сводивший с Гаселя глаз, спросил без всякого выражения в голосе:
– Ты Гасель? Гасель Сайях из Кель-Тальгимуса?.. – И когда туарег молча кивнул, добавил: – Тебя ищут.
– Я знаю.
– Ты что, убил губернатора?
– Нет.
Все посмотрели на него с интересом и даже перестали жевать, вероятно пытаясь определить, правду он говорит или нет.
Наконец бедуин, как ни в чем не бывало, добавил:
– Тебе что-нибудь нужно?
– Четыре мехари, вода и еда. – Он вытащил из красного кожаного мешочка, висевшего у него на шее, часы и перстень и показал: – Я расплачусь вот этим.
Худой старик с длинными и тонкими пальцами, махарреро, взял перстень и рассмотрел его с видом человека, знающего в этом деле толк, в то время как первый, с редкой бородкой, в свою очередь обследовал увесистые часы.
Наконец ремесленник передал драгоценность старшему.
– Он стоит по меньшей мере десяти верблюдов, – заверил он. – Камень хороший.
Тот кивнул, оставил перстень себе и протянул руку, отдавая обратно часы.
– Бери все, что тебе нужно, в обмен на кольцо. – И он улыбнулся: – А вот это еще может тебе пригодиться.
– Я не умею этим пользоваться.
– Я тоже, но когда захочешь это продать – тебе хорошо заплатят… Это золото.
– За твою голову предлагают большие деньги, – сообщил махарреро без особого выражения. – Много денег.
– Тебе известно, что кто-то хочет их получить?
– Не из наших, – уточнил самый молодой из бедуинов, взиравший на туарега с явным восхищением. – Тебе нужна помощь? Я могу поехать с тобой.
Старшему, вероятно его отцу, это не понравилось, и он его осадил:
– Помощь ему не нужна. Достаточно будет твоего молчания. – Он сделал паузу. – Нам не следует в это вмешиваться. Военные рвут и мечут, а нам и так хватает с ними хлопот. – Он повернулся к Гаселю: – Сожалею, но я должен оберегать своих.
Гасель Сайях кивнул:
– Понимаю. Ты уже сделал достаточно, продав мне своих верблюдов. – Он с симпатией посмотрел на паренька: – Твой отец прав: мне не нужна помощь, только молчание.
Юноша слегка склонил голову, словно благодаря его за снисходительность, и поднялся:
– Я выберу тебе лучших верблюдов и все, что требуется. А также наполню твои гербы.
Он удалился быстрым шагом, оставшиеся проводили его взглядом. Старший, несомненно, им гордился.
– Он смел и отважен и восхищается твоими подвигами, – пояснил мужчина. – Ты скоро станешь самым знаменитым человеком в пустыне.
– Я этого не ищу, – убежденно сказал Гасель. – Я всего-навсего желаю спокойно жить со своей семьей. – Он сделал паузу. – И чтобы выполнялись наши законы.
– Ты уже больше никогда не сможешь жить спокойно со своей семьей, – заметил махарреро. – Тебе придется покинуть страну.
– Есть одна граница – южнее "пустых земель" Тикдабры, – сообщил старший. – И другая – на востоке, в трех днях пути от гор Хуэйлы. – Он отрицательно покачал головой. – Те, что на западе, находятся далеко, очень далеко. Я так ни разу и не добрался до них. А на севере располагаются города и море. Туда я тоже никогда не ездил.
– Как я узнаю, что пересек границу и нахожусь в безопасности? – поинтересовался Гасель.
Остальные переглянулись, не зная ответа. Тот, кто до сего момента не проронил ни слова – негр акли, сын рабов, – пожал плечами:
– Никто точно не знает. Никто, – повторил он убежденно. – В прошлом году я спустился с одним караваном до Нигера, и ни по пути туда, ни обратно мы не знали, в какой стране находимся.
– Сколько времени вы добирались до реки?
Негр обдумывал ответ, напрягая память. Наконец не вполне уверенно предположил:
– Месяц? – Он пощелкал языком, словно пытаясь отогнать неприятные мысли. – А возвращались почти в два раза дольше. Наступила засуха, колодцы иссякли, и вдобавок нам пришлось проделать значительный крюк, чтобы обогнуть Тикдабру. Когда я был ребенком, можно было встретить хорошие колодцы и саванны на много дней раньше, чем доберешься до реки. Сейчас ее берегам угрожают пески, колодцы засыпало, и последние следы растительности исчезли. Равнины, на которых раньше пасся скот пеулов, ныне не годятся даже для самых голодных верблюдов, а от населенных оазисов, которые раньше были местом отдыха, не осталось даже воспоминаний. – Он снова пощелкал языком. – А ведь я не стар… – уточнил он. – Нет. Я не стар. Это пустыня наступает слишком быстро.
– Меня не волнует, что пустыня наступает и поглощает другие земли, – заметил Гасель. – Мне и здесь хорошо. Меня беспокоит то, что даже пустыня уже недостаточно велика, чтобы нам позволили жить спокойно. Чем больше она растет, тем лучше. Может быть, тогда они когда-нибудь про нас забудут.
– Не забудут… – убежденно сказал махарреро. – Они нашли нефть, а нефть – это то, что больше всего интересует руми. Уж я-то знаю, потому что два года проработал в столице, а там все разговоры так или иначе вертятся вокруг нефти.
Гасель посмотрел на старика с новым интересом. Махарреро, как и всех ремесленников, взять хоть тех, что работают с серебром и золотом, как этот, либо с кожей или камнем, туареги считали низшей кастой, находящейся на полдороге между имохагом и ингадом, то есть вассалом, а иногда даже между ингадом и рабом акли. Однако, отводя им такое место, туареги признавали, что махарреро составляли, возможно, самый культурный класс всей социальной системы, поскольку многие из них умели читать и писать, а некоторые побывали за пределами пустыни.
– Однажды я был в одном городе… – сказал он наконец. – Но это был очень маленький город, и тогда еще командовали французы. Сильно все изменилось с тех пор?
– Сильно, – подтвердил махарреро. – В то время с одной стороны были французы, с другой – мы. А сейчас брат дерется с братом, и одни хотят одного, а другие – другого. – Он озабоченно покачал головой. – А когда французы ушли, территории разделили границами, проведя линию на карте, и в результате одно и то же племя, да что там – одна семья может принадлежать двум странам. Если в правительстве коммунисты – коммунистической, если в правительстве фашисты – фашистской, если правит король – монархической…
Он остановился и внимательно посмотрел на собеседника, а потом спросил:
– Тебе известно, что значит – быть коммунистом?
Гасель уверенно ответил:
– Никогда о них не слышал. Это что, секта?
– Что-то вроде этого… Но не религиозная. Всего лишь политическая.
– Политическая? – недоуменно переспросил он.
– Они утверждают, что все люди должны быть равны, с одинаковыми обязанностями и правами, а богатства – распределяться между всеми…
– Требуют, чтобы были равны сообразительный и глупый, имохаг и раб, трудолюбивый и ленивый, воинственный и трусливый? – Гасель не сдержал возгласа удивления. – Они сошли с ума! Если Аллах сотворил нас разными, почему же они хотят, чтобы мы были одинаковыми? – Он фыркнул. – Зачем я тогда родился туарегом?
– Это намного сложнее, – заметил старик.