После Совета, в поздние уже часы утра был устроен в честь возвращения Тристана праздничный пир. В начале пиршества вынесли голову вепря, украшенную красными и зелеными стягами, за нею последовали павлины и ржанки, журавли и молочные поросята, блюда с лебедями, зажаренными прямо в оперении. Груши, медленно поворачиваемые на вертелах над огнем очага, источали сок. Королева сидела по левую руку от Короля, Тристан по правую. Весь двор мог видеть, как Король обращает лицо то к одному, то к другой, как сияют его глаза, какую любовь выражает лицо его.
После полудня Король отказался от охоты, чтобы погулять по своему саду с Королевой и Тристаном. Вслед за тем Тристан играл в опочивальне Короля на арфе, и Король прослезился.
На вечер назначены игры, песни и танцы. Говорят, двое акробатов из Анжу будут танцевать на шарах, жонглируя яблоками.
* * *
Король упоенно охотится с утра и до темноты, оставляя Королеву с Тристаном в замке. Более того: он попросил Тристана не спускать с Королевы глаз, оставаться с нею обществе когда это только возможно, хранить и защищать ее, веселить, если она опечалится, читать ей переплетенные в слоновую кость книги из королевского сундука, играть для нее на арфе. Тристан с Королевой много времени проводят наедине.
Порой я вижу, как дамы, после того, как Королева и Тристан покидают их, обмениваются понимающими взглядами.
Нынче после полудня я подслушал негромкий разговор одного барона с упоенно внимавшими ему дамами. Понимает ли Король что творит? - дивился барон. - Сознает ли, что сам призывает к себе измену?
Удовлетвориться такими вопросами - вопросами, которые возникают сами собой, и кажутся дерзкими проникновениями в самую суть работы королевского разума, - значит не увидеть ничего, кроме суетного умничанья придворных. Чтобы понять Короля, нам следует быть сразу и проще, и хитроумнее. Король ни в малой мере не забывчив: он помнит о слухах, клубящихся вокруг его жены и Тристана. Но любовь Короля к Тристану пуще ревности, а превыше всего он любит в Тристане верность, чистоту его чести. Когда Король оставляет Тристана наедине с Королевой, он являет миру драму глубочайшей своей убежденности: моя жена прекрасна, моя жена желанна, однако Тристан мне верен. Слухи, бароны, слухи, весь мир - однако Тристан исполнен чести. Слухи ведомы Королю; быть может, он даже стремится подстрекнуть их, чтобы закалить доверие, которое питает к этим двоим.
Говоря иначе, Король создает возможности для измены как раз потому, что в возможность ее не верит. Точно так же он не вооружается против Тристана, ибо знает - Тристан не выхватит меч и не пронзит ему бок предательским ударом.
Эти мысли, посещающие меня в свободные минуты дня, не приносят мне покоя.
Прошлой ночью Король пересказал мне удивительный сон. Он стоял посреди темного покоя, меж двух обращенных одно к другому окон. Окна блистали светом, но в комнату свет не проникал. Король посмотрел на одно, потом на другое и ощутил великое желание узнать, какой из них открывается вид. Тело его начало растягиваться в обе стороны сразу. Жгучая боль пронзила Короля, он чувствовал, что разрывается на части; слышался звук словно бы от ломаемых палок. Одна половина его тела подвигалась к одному окну, другая - к другому. Кровь, густая и темная, текла из раздираемого тела.
Он не просил меня истолковать этот сон.
Иногда я слышу ночами, как в недалекой спальне Тристана скрежещет, царапая кольца, железный засов. Я вслушиваюсь в долгое скрипение двери, подобное крику, который издавал бы обратившийся в дерево зверь, в шаги оставляющего спальню Тристана. Рано или поздно до меня доносится и далекий крик другой двери и звуки шагов, удаляющихся из королевской опочивальни. Одни шаги встречаются с другими и вместе стихают в ночи.
Куда они направляются? Наверх, минуя женские покои, в личную спальню Королевы? Через замковый двор, к королевиному саду и башне? Сквозь потерн, ведущий в ветроград?
А что если Король проснется?
* * *
Так больше продолжаться не может. Король яро цепляется за верность Тристана, но сомнения, но подозрения изводят его, и он пристально вглядывается в лицо племянника, изобретая меж тем все новые средства накликать беду. Сегодня Королева и Тристан отправились охотиться с Королем и его баронами. Я тоже был с ними. Король, приметив, что Королева устает, привел ее в один из своих превосходно обустроенных охотничьих домиков, где и велел ей оставаться с Тристаном, покамест сам он не вернется в сумерках, чтобы забрать их. Королева протестовала; Король настаивал. Едва поскакали мы прочь; как Король осадил коня и попросил, чтобы я подождал его - ему необходимо вернуться и кое о чем спросить Королеву. Я ждал в великой тревоге, то спешиваясь, то снова садясь на коня. Вскоре среди деревьев показался скачущий Король, вид у него был недовольный.
- Как чувствует себя Королева? - окликнул я его.
- В конце концов, - крикнул он в ответ, - я решил не беспокоить ее.
Он с силой пришпорил коня и поскакал к охотникам.
Король ночью пришел ко мне. Я сел в кровати, готовый идти с ним, но он попросил меня лечь, ибо хотел всего только поговорить. Он забрался на кровать и лег в темноте рядом со мной.
- Как в давние времена, Томас, - сказал он, и я вспомнил юного Принца, который приходил ночами в мой покой, чтобы полежать со мной рядом и потолковать от души.
- Ночью, - начал Король, - никто ничего не скажет.
- Мне ведомо какие толки ходят при дворе, - сказал он.
- И все же, - продолжал он, - то, что они желают быть вместе, совершенно правильно. Кто посмеет отказать им в этом? Говори, Томас.
- Никто, господин мой.
- Я хочу, чтобы Тристан любил ее.
- Тогда все в порядке.
- В каком уж там порядке. Слухи - затрагивающие мою честь - честь моего двора…
- Вы сами склоняете их уединяться.
- Когда она с Тристаном, она со мной.
- Значит она всегда с вами.
- Тристан… Тристан никогда не покроет меня позором. Он умер бы ради меня. Томас! Говори от всего сердца.
Я колебался лишь малую долю мгновения. "Тристан умер бы за вас". И это было правдой: Тристан защищал бы Короля до самой своей смерти.
Я слышал как тяжело дышит во мраке Король, и думал о Тристане, о Королеве, как они шли по плодовому саду, - с прижатыми к телу руками, шагая так медленно, что почти и не продвигались.
Король сжал мою руку руку. "Спасибо, Томас". Через миг он заснул рядом со мной, я же лежал во тьме, бесонный.
Сколько же еще? Два дня прошло с ночи, в которую Король пришел ко мне, а подозрения его сейчас сильны как никогда. Нынче утром он объявил, что охотиться не поедет, потом вдруг передумал и ускакал яростной рысью, а в полдень вернулся. Королеву с ее камеристками он нашел в женских покоях. Тристан находился в кречатне, обучал сидеть у себя на запястье молодого сокола.
Днем раньше, - Король охотился, - я послал записку Брангейне. Мы встретились в королевском саду, в тени стены. Я открыл перед Брангейной плетеную калитку, провел ее к дерновой скамье у фонтана леопардов. Робкое, недоверчивое выражение покинуло ее, теперь она была насторожена, выжидательна, напряженно спокойна. Руки лежали на лоне, но не перекрещивались, - одна сжимала запястье другой. Нужды в вежливых околичностях у меня не было. Я сказал ей о слухах, о подозрениях Короля и попросил предупредить ее госпожу - пусть та будет поосторожнее, пусть избегает поступков, способных возбудить пересуды.
Брангейна выслушала меня в задумчивости - я представил, как она крутит так и эдак каждое мое слово, точно они были плодами и Брангейна проверяла, нет ли на них выщербин и изъянов, - потом резко поворотилась ко мне:
- Королева в опасности?
- В опасности репутация Королевы.
- И Король прислал вас, чтобы сказать это?
- Я сам себя прислал.
Она посидела, подумала, затем:
- Королева ничего не боится.
Страстность, с которой она произнесла эти слова, поразила меня. Таким тоном можно было бы сообщить: все кончено.
- Речь не о смелости Королевы, - отозвался я.
Я рассчитывал услышать ответ, но Брангейна лишь смотрела на меня, ожидая продолжения.
- Скорее - о ее чести.
- Честь исходит изнутри, - объявила она и пристукнула кулачком по грудной кости.
Я призвал служанку Королевы не для того, чтобы обсуждать с нею тонкие материи чести. Она, должно быть, приметила на моем лице некую вспышку чувств, потому что спросила:
- А Король этим слухам верит? Вы сами верите им?
- Я не знаю, верит он им или нет. Ему не нравится само их существование.
- Как и Королеве, - откликнулась Брангейна, глядя на меня словно бы даже с торжеством.
- Если ты не упросишь ее быть осторожнее… не предупредишь ее…
- А от кого исходит предупреждение - от друга?
Я поразмыслил.
- От того, кто ей не враг.
Она вгляделась в мое лицо.
- Я поговорю с ней. Королева - делает то, что хочет.
Я встал, проводил ее до калитке.
- Королева - благодарит вас, - сказала она, помедлила с миг, словно желая сказать что-то еще, но вместо этого порывисто повернулась и вышла во двор.
Что меня встревожило в нашем разговоре, так это неожиданность нового образа Королевы. Королева ничего не боится? Королева делает то, что хочет? Королева вдруг обратилась в отважную женщину, презирающую авторитет, нетерпимую в отношении долга - в женщину, для которой есть Король просто докучная помеха, - в женщину, которая открывает своей служанке добытую с великим трудом и на тяжком опыте истину: "Честь исходит изнутри". Подумать только - Королева размышляет о чести. "Честь исходит изнутри". Что это может означать, кроме: честь исходит не из того, что я совершаю, но из того, что чувствую.
Это философия беспутного барона.
А честь Короля? Как быть с нею?
Трудно примирить эту Изольду - неистовую Изольду, внезапно возникшую из слов, произнесенных ее служанкой у фонтана леопардов, - с той, другой Изольдой, учтивой, ласковой, мягкой, что медленно подрастала в моем уме, будто грушевое дерево в обнесенном стеной саду.
Ничего я о Королеве не знаю.
Однако Королева безудержна! Безумна! Она рьяно ищет Тристана, пожирает его глазами, спешит, покидая Короля, чтобы поприветствовать своего дорогого Тристана. Или она в жару? В бреду? За королевским столом она смотрит лишь на Тристана, склоняется, заслоняя ото всех Короля, чтобы поймать взгляд Тристана. Она словно пытается бросить Королю вызов - пробудить его гнев. Не плоды ли все это моих посланных через Брангейну предупреждений?
Тристану не по себе. Король притворяется, что ничего не замечает, и вдруг поворачивается к Королеве, и та нетерпеливо прилаживает к его лицу свой взгляд, искавший за Королем - Тристана.
Нынче утром я видел, как Король кивнул в тени садовой стены Модору.
Сразу после полудня я шел по двору, и из узкого прохода между житницей и оградой королевина сада выступила Брангейна.
- Я говорила с ней, - просто сказала она.
- И посоветовала ей выставить Короля на посмешище?
- Она - ей не нравится, когда ее обвиняют.
- Никто ее не обвиняет.
- Она думает, что вы сговорились против нее с Королем.
- Великолепно! Ты тоже так думаешь?
- Я сказала ей, что думаю - что верю - вам можно доверять.
От этого всплеска благодарности я дрогнул, точно тростник на ветру. Почему меня должно заботить, что думают обо мне эти женщины? - меня, любящего моего Короля, готового с радостью отдать за него жизнь?
- Король несчастен, - вымолвил я, наконец.
Брангейна смотрела на меня, словно пробуждаясь от транса. "Мы все несчастны! - отозвалась она, почти крикнула. - Прощайте", - сказала она и ушла.
Сидя за столом и выводя при свете одинокой свечи эти слова, я слышу, через мвою приотворенную дверь и закрытую дверь королевской спальни, шум любви, внезапный вскрик Изольды, молчание. Второй уже раз за эту ночь. Из спальни Тристана только два звука: скрежет ножки стола и удар ставня, распахнутого, не то захлопнутого.
* * *
Странные иногда являются мысли: убить любовников, пока они спят, уничтожить это ужасное моровое поветрие любви, от которого не приходится ожидать ничего, кроме погибели и отчаяния.
Все еще хуже, чем я опасался.
Сегодня утром Король собрал в главной зале баронов. Он объявил, что слухи, окружающие его жену и племянника, наносят ущерб чести двора и королевства; что, хотя никаких доказательств их предательства не существует, ему и всему двору ясно, что его жена и племянник питают друг к другу любовь, выходящую за пределы должного и уместного; что, хотя домогаться наказания их в его власти, он, по причине любви, какую питает к ним обоим, не станет им мстить, но требует лишь одного, - чтобы оба они оставили двор и подыскали иное место, в котором смогут вести жизнь, в коей им отказано здесь; что он пытался жить в содружестве троих - Короля и Изольды, Изольды и Тристана, Тристана и Короля, - но далее жить так не может, ибо видит, что они, содружество двоих, обратились против него; он же, любя обоих желает им только добра.
Эта речь, произведшая сильное впечатление, поразила меня как до предела искусственная. Король, непрерывно твердя о любви, живущей в его сердце, тем не менее изгоняет из замка - и из-под своей защиты - предметы этой любви. Он прощает им все зло, какое они ему причинили, однако приказ об изгнании не оставляет сомнений в том, что зло это было ужасным. Он отсылает их, чтобы они жили вместе на законном основании, без его вмешательств, но дает понять: подобная жизнь насотлько постыдна, что вести ее при Корнуэльском дворе, в светлом доме чести, нельзя, а можно лишь где-то еще, в каком-то другом мире, незримо.
Королева, простоявшая во все представление близ Короля, ни разу не опустила глаз.
Король удивляет меня. Он весел, бодр, полон замыслов. Отсутствие Тристана и Королевы, которое должно было, по опасениям моим, дурно на нем сказатсья, похоже, избавило Короля от какого-то изъяна в его натуре. Он осматривает пути на стенах и надвратный покой, совещается с заезжим военным инженером относительно оборонных катапульт, кои предстоит установить на наших башнях, подносит крупный дар Цистерианскому монастырю, беседует с казначеем о новых завесах для своего ложа и новых плитках для очага. Но более всего занимается он присмотром за работами по ремонту и строительству, полным ходом идущими в замке: плотники удлиняют конюшни, каменщики возводят для пекарни новую стену, старую деревянную житницу снесли и на месте ее подрастает крепкое строение из тесанного камня. В капелле потрескавшуюся деревянную статую Девы с протянутой правой рукой и приподнятым вверх пальцем заменили на новую, ярко раскрашенную, а следом скульптор приступил к починке крыльев каменного ангела.
Король пригласил ко двору механика, Одо Честерского, монашеского обличия человека, замечательного своим длинным лицом, длинным носом, длинными тонкими пальцами и большими, влажными, скорбными глазами. На одном из пальцев он носит черный камень, вырезанный в виде крошечной ладошки. Одо привез с собой удивительную машинку: деревянный сундучок с ручкой сбоку. Если заглянуть в него сквозь оконце, то увидишь сельскую сцену: мельница, поток, дерево, сарай. Но покрутите ручку, и - о диво! - крылья мельницы вертятся, поток струится, древесная листва колышется на ветру, а двери сарая открываются, и из них выходит корова.
Дамам двора игрушка очень нравится.
Король проводит долгие часы, запершись с Одо Честерским в своем башенном покое. Они что-то готовят; я читаю в лице Короля тихое возбуждение.
Король раскрыл свой секрет. Признаюсь, он сильно меня поразил.
В ранний послеполуденный час, сразу после обеда, Король призвал меня к себе в опочивальню, где я увидел его сидящим на одежном сундуке, беседуя с Одо, который бочком сидел на приоконной скамье, откинувшись и протянув по ее камню длинную ногу. Вместе с ними я спустился во двор и направился мимо конюшен и кречатни к королевской башне. Я полагал, что нам предстоит подняться в его личный покой наверху, однако Король провел нас в кладовую первого этажа, где в темном углу, за запертым сундуком располагается один из четырех входов во внутренний лабиринт. Выдав нам по маленькому роговому светильнику, Король повернул камни и повлек нас за собою по внутренним проходам крепостной стены. Подобно ходу, который вел меня и Короля вниз от белой оленихи шестой башни, этот тоже вскоре начал ветвиться и разделяться. Король продвигался медленно, но уверенно, сворачивая в одно ответвление, следом в другое, пока не добрался до выдолбленного в камне маленького покоя. Деревянная скамья с двумя шелковыми подушками, стояла, глядя на стену, завешенную льняным холстом с персоной короля в подшитой горностаем малиновой мантии. По сторонам от холста со стены свисали из железных колец два роговых светильника. Король опустил свой светильник на пол, присел, лицом к холсту, на скамью и жестом указал мне, чтобы я сел рядом.
Одо - долговязый, сухопарый Одо - с его костлявым носом и подбородком, подобным мослачку на куриной кости, встал сбоку от стенной завесы. Длинными, бледными пальцами он потянул, по-видимому, за укрытый краем холста шнурок. Холст медленно разошелся, разрывая изображение Короля на две половины. Полотнища холста были помещены бок о бок столь искусно, что я не сумел разглядеть линии раздела.
За холстом стояла Королева. Стояла неподвижно, в мантии зеленой венецианской парчи, отделанной понизу соболями и горностаями. На голове чепец поверх белого льняного плата. Голова отвернута в сторону, губы слегка разделены. Правая рука возведена и протянута к нам; один палец, тот, что рядом с большим, немного приподнят, словно бы в мольбе или увещевании. Глаза и щеки Королевы сияли, озаренные пятью светильниками. Сходство было очень большое. Вот только поворот головы, приоткрытые губы, вытянутая рука с поднятым пальцем сразу приводили на ум старую деревянную Деву из капеллы. Лицо, наполовину укрытое платом, было напудрено и нарумянено, как у Королевы. Под чепцом различались желтые волосы, удерживаемые золотым обручем с гранатами и изумрудами.
Одо потянулся за спину Королевы, потом убрал оттуда ладонь. Вытянутая рука медленно поднялась повыше, голова начала поворачиваться. Теперь Королева смотрела прямо на нас - большими, нежными, приветливыми глазами. Потом рука опустилась в прежнее положение, голова так же медленно отвернулась от нас. Королева стояла неподвижно, слегка разделив губы.
Я повернулся к Королю - тот сидел в неестественной неподвижности. Рука его была поднята вверх, как если б она потянулась к Королеве да замерла на полпути, шея распрямлена, губы приоткрыты, как у говорящего человека.