Напрашивается иное объяснение. Любовь Тристана и Королевы всегда цвела в соседстве Короля, будучи направленной против него. Отлученные от двора, очутившиеся в лесном одиночестве, не обнаружили ль они, что временами помышляют о нем? Не обуяла ль их некая тревога - там, в лесу? Может статься, для того, чтобы любовь их цвела, - для того, чтобы они вообще способны были любить друг друга, - им потребен Король?
Блестящий удар! Король призвал Королеву с Тристаном на Совет и в присутствии главных баронов воздал им хвалы за то, что они образцовым своим поведением положили конец злословию. Со времени их возвращения ко двору, сказал Король, они во всем подчинялись королевской воле, и потому всякого, кто уличен будет в затрагивающих честь королевского дома речах, ждет немедленное наказание.
Это речью Король достиг цели двоякой. Он обратил добровольное воздержание любовников, каковое, что ни миг, досаждало ему и гневило, в акт подчинения его царственной воле. Однако за похвалами его крылась вторая, более мрачная, но блестящая стратагема.
Король, чье чутье обострила ревность, нутром сознает, что Королева с Тристаном не покорствуют ему - что хоть они и разыгрывают самоотречение, в сокровенной сердцевине оного кроется нечто, самопожертвованию противоположное: окончательное забвение себя самого ради другого. Ибо если они, в полноте их торжествующей любви, тешатся обманной заботой о благополучии Короля, если находят радость в покорстве, если упиваются самоотречением, стало быть, ни от чего они, на самом-то деле, не отрекаются и никому не покорствуют, нет, они остаются спряженными друг с другом вопреки всему - земному или небесному. И поскольку Король сознает это, - чего и сами-то они, увлеченные своей мелкой драмой самоотречения, порядком не сознают, - он получает преимущество в опасной игре, которую ведут все трое.
Сбиваемый с толку на каждом своем шагу, раз за разом обманываемый в попытках отыскать доказательство измены, знания которой он не перенесет, Король, послушавшись, верно, инстинкта, сокрытого в потаенных глубинах натуры его, нащупал единственный путь, способный, быть может, привести его к цели, которой он столь страшится и жаждет.
Король наблюдает. Двор предается обычным своим удовольствиям. Тристан с Королевой являют истинную картину благопристойности. Ничто не меняется.
И все же я спрашиваю себя: так ли уж и ничто? Все это походит на летний день, такой же, как прочие летние дни, если только не считать прикрытого полуденным зноем первого осеннего холодка. А кроме того, наличествуют и определенные знаки.
В осмотрительности Королевы и Тристана обозначилось нечто новое, я это заметил. Встречаясь, они теперь несколько скованы: слишком усердно избегают они взглядов друг друга, слишком большое сохраняют между собой расстояние. Речь, произнесенная Королем в Совете, явно поставила их в тупик. Они почуяли в ней угрозу, понять которую пока еще не сумели.
В особенности усталой и напряженной выглядит Королева. Каждую ночь она послушно выполняет на королевском ложе свой супружеский долг. Каждый день склоняет главу на мессе, сидит за обедом по левую руку от Короля, гуляет с камеристками. А где же Тристан? Что сталось с пылом, который сжигал их в лесу? Существование ее ныне - маскарад, пиеса. Все, чем полнится жизнь, затаилось в Королеве.
Я проходил сегодня двором мимо пекарни и кухни, и из-за угла выступила Брангейна, и вложила в ладонь мне записку. Я не разговаривал с нею со времени изгнания Тристана и Королевы. Когда я поднял взгляд от записки, Брангейны уже не было рядом со мной. Я должен встретиться с нею в башенном покое Королевы после того, как колокола отзвонят полдень. Королева при встрече присутствовать не будет.
В согретом солнцем покое, в витании блистающей пыли, Брангейна, замкнув дверь, повернулась ко мне. Лицо ее осунулось, взгляд был суров; в теплом, взволнованном свете она выглядела постаревшей.
- Королева несчастна, - сказала Брангейна.
- Королева… - я поколебался, стараясь потщательнее выбрать слова, - имеет множество оснований для счастья.
Что-то мелькнуло в ее глазах - разочарование, презрение - заставившее меня, увидев ее молодой порыв, устыдиться придворной плавности моих словес.
- Зачем, - резко спросил я, - Королева вернулась в замок?
- Ее призвал Король.
- Она подчинилась Королю?
Брангейна запнулась на один только миг:
- Она всегда ему подчинялась.
- Всегда?
Брангейна смело встретила мой взгляд.
- Вступая в брак, она преклонила перед Королем колени, как перед своим господином. Когда Король изгнал ее, она ушла. Когда позвал назад - вернулась.
Я уже и забыл, насколько скор ум Брангейны. В сущности, сказанное ею было верно. Я еще соображал, что ей ответить, когда она произнесла:
- Это Тристан настоял, чтобы Королева вернулась.
- Потому, что их обнаружили?
- Ради ее чести.
Я попытался представить Тристана, который пробудившись в лесу, видит рядом с собой меч Короля.
- Честь ее теперь восстановлена, - еще произнося эти слова, я устыдился плохо прикрытого ими презрения, однако Брангейна не обратила на них внимания.
- Я знаю ее. Знаю Изольду Прекрасную. И боюсь… - она примолкла.
- Боишься того, что она может сделать?
- Боюсь ее несчастья, - устало сказала Брангейна. И следом: - Король наблюдает за ней.
- Король любит ее.
Брангейна пропустила это мимо ушей:
- Вы близки к Королю. Вы знаете, куда он уходит - и когда…
- Ты просишь меня стать шпионом при Короле?
Она смерила меня нетерпеливым взглядом.
- Я прошу вас позаботиться о том, чтобы никто не пострадал, - она уже шла к двери.
И только после ухода ее меня осенило, что Брангейна просила не просто присматривать тщательно за Королем, но сообщать о его перемещениях ей, дабы Королева была вольна - делать то, что она хочет.
За ужином Король, в наплыве ребячливого добродушия, воскликнул, обращаясь ко мне: "Томас! Откуда такая печаль?". Я уж было и ответил ему с неменьшей беспечностью, да вдруг заметил, как смотрит на меня Королева. Под этим гордым и горестным взглядом я ощутил, что смятение обуревает меня, - так, будто слово "печаль" раскрывается во мне подобно темному цветку, - и уставился в тарелку, точно смущенный ребенок, и уж не знаю, что бы произошло, если б Король, все такой же веселый, не воскликнул вдруг: "Тристан! Спой для печального Томаса!", после чего я набрался сил, чтобы взглянуть на Тристана, смотревшего на Королеву.
Король, не способный долее справляться со страстью к охоте, попросил меня присмотреть в его отсутствие за Королевой. Это означает, что я обязан повсюду следовать за ней и Тристаном. Король отбывает завтра на утренней заре и возвратится только к ночи.
Я сообщил Брангейне о планах Короля.
Когда же она попыталась поблагодарить меня, кровь бросилась мне в голову, да так, что я лишился способности и видеть, и слышать. Помню только, что Брангейна откинула голову назад, как если бы я ударил ее по лицу.
С чего начать?
Я люблю иногда пройтись в полуденную жару по королевскому саду. Белые и красные розы на клумбах, трехцветные фиалки и водосбор, переплетенные тени буковых ветвей на песочных дорожках, свинцовая купальня для птиц с вырастающим из середины ее темным изваянием сокола, увитая багровым виноградом беседка, плеск фонтана, чья вода истекает из пастей четырех леопардов, - все это успокаивает растревоженный разум, успокаивает и самое тело, которое, точно усталое животное, ищет укромных и тихих мест, где можно было бы полежать в прохладе темно-зеленых теней. Здесь и там расставлены по саду покрытые мягким дерном скамьи, однако я ушел в самую его гущу, к дальней стене. Тут я лег на траву под плодовыми деревьями. Каменная стена высоко вставала надо мною; сквозь зеленую листву и перекрученные ветви небо едва различалось. Король охотился в лесу. Королева удалилась к своим камеристкам. И я закрыл в спокойствии сада глаза.
Когда же я открыл их, надо мной склонялось лицо Короля. Что происходит, я понял не сразу. Король, решил я, пришел, чтобы полежать со мной в садовой тени, как делывал он в отроческие дни, когда ему нравилось валяться на траве, выспрашивая у меня, существует ли в добавление к каждому отдельному дереву субстанция, именуемая "Дерево" и обладающая реальным бытием, и если существует, то чем это "Дерево" отличается вон от того, стоящего перед нами. Потом мне стукнуло в голову, что я, надо думать, сплю, - Король же охотится в лесу. Но я уже понял, что не сплю, в лице Короля читались напор и суровость, глаза были полны печали и гнева. Он грубо встряхнул меня: "Томас!". Я встал и последовал за ним, и меня охватило ощущение, что зеленая тень, тропинки, фонтан, розы, спокойствие этого часа - все блекнет и распадается за моей спиной, подобно тем образам, что стоят, резкие и яркие, перед умственным взором, а откроешь глаза - и они, дрогнув, тускнеют.
Король провел меня двором в башню Королевы, из которой вела в ее обнесенный стеною сад узкая дверь.
Я шел за ним по песчаной дорожке, затененной растущими по одну ее сторону миндальными деревами и грецким орехом. Мы миновали пруд с рыбками, маленький травяной огородик, где росли шалфей, иссоп, душица и рута, квадратные купы роз и маргариток, рощицу боярышниковых деревьев. Здесь и там попадались мне на глаза ниши в стене - с дерновыми сиденьями, укрытые ветвями, выросшими на решетчатых отгородках. В северо-западном углу сада стояла высокая, выше моей головы, зеленая изгородь с прорезанным в ней арочным проходом. Вступая в него, Король извлек меч. Я вступил следом и мы, пройдя круто изгибающимися дорожками лабиринта со шпалерами по обеим их сторонам, достигли, наконец, скопления фруктовых деревьев, за которым поднималась стена сада.
Под грушевым деревом лежали Тристан и Королева, спящие. Лежали на белом холсте, под красным шелковым покрывалом с парчовыми золотыми львами. Лежали в зеленой тени, обнявшись, уста к устам. Покрывало, частью отброшенное, открывало их голые руки и торсы. Груди Королевы прижимались к груди Тристана. Что меня поразило, так это ее волосы - распущенные, нагие, буйные, подобные только что извергнутой желтой лаве, стекающей по ее плечам, переливаясь поверх Тристана, пылая на покрывале.
Дыхание их было мирным. Я не мог заставить себя взглянуть Королю в лицо.
Он наклонился ко мне и хрипло прошептал: "Нам должно найти свидетелей". Потом повернулся и пошел прочь.
Я вытащил кинжал, подкрался к спящим. Склоняясь над Тристаном, я вообразил, как кто-то следит за мной с дерева: за убийцей в саду. Осторожно уложил я кинжал с осыпанной каменьями рукоятью поперек голого горла Тристана. И распрямившись, пошел по огражденным тропкам следом за Королем.
Почему Король ушел? Он ушел потому, что хоть и поймал их на месте преступления и имел полное право убить, он так давно уже и долго рисовал в воображении именно эту картину, что она, надо думать, показалась ему знакомой, нимало не удивительной, возможно, даже разочаровала отчасти. Ушел потому, что в самый тот миг, как увидел их, испытал несчастье настолько глубокое, что облегчить его не смогло бы ничто. Ушел потому, что был Королем справедливым, и хоть он застал жену и племянника, лежащими нагишом под грушевым деревом, не желал предавать их нечестной смерти - в ослеплении мгновенного гнева, в присутствии единственного свидетеля, известного всем как его друг, ибо могло ведь, даже и теперь, сыскаться объяснение, не пришедшее ему на ум и способное доказать их неповинность. Ушел потому, что не смог бы снести жизнь без Королевы, без Тристана. Ушел потому, что, хоть и собирался вернуться и убить любовников на их ложе, хотел также дать им возможность бежать. Ушел потому, что сердце его было разбито. Ушел потому, что в первый миг, как увидел их и сознание предательства проникло ему в душу, он испытал подобие благоговения перед красотой Тристана, красотой Изольды, двух влюбленных под грушевым деревом, в саду, вне пределов этого мира.
Такие мысли одолевали меня, пока я шел за Королем мимо зеленых изгородей, а после по саду, к двери в башне.
За дверью из сумрака выступил Модор. Он уже обнажил свой маленький меч и держал его, возбужденный, высоко понятым. "Ты видел их!" - воскликнул он, и лицо его исказило лютое ликование.
Король, вскрикнув, ударил карлика мечом. Меч отсек ладонь Модора точно по запястью. Модор испустил высокий, пронзительный, отвратительный вой и согнулся, прижимая кровавый обрубок к животу. Я смотрел на маленькую раскрытую ладошку, лежавшую на полу, рядом с упавшим совсем к ней близко мечом. Модор, вереща, как ребенок, уковылял, запинаясь, во мглу.
Пока мы шли к главной зале, чтобы взять там свидетелей, Король рассказал мне, как Модор прискакал в лес с известием, что видел Тристана и Королеву входящими в сад. Приставив лестницу к садовой стене, карлик наблюдал, как они ложатся под грушевым деревом.
Когда мы вернулись, сопровождаемые четверкой баронов, в сад, то нашли под деревом лишь Королеву, до шеи укрытую покрывалом. Она в отчаянном страхе взирала на нас шестерых, стоявших над ней с обнаженными мечами. Ясно было, что она ожидает смерти.
Бароны смотрели на Короля. Король смотрел на Королеву. Потом он, не произнеся ни слова, поворотился и пошел вон из сада.
Король больше не покидает замка. Он гуляет по своему саду, запирается, один, в башне, не мигая, смотрит перед собою в капелле, безмолвно сидит за обеденным столом рядом с безмолвной Королевой. Временами он стоит на стене, глядя поверх зубцов ее вдаль. Только за едой да за утренней мессой и встречается он с Королевой. Они никогда не смотрят друг на друга.
Королева же проводит много времени в женских покоях, вышивая с камеристками, или у себя в башне, в комнате, окно которой выходит на ее сад.
Ночами, в опочивальне, Король упивается Королевой. Но правильно ли говорить, что он упивается ею? Не точнее ли будет сказать, что Король испивает чашу страдания? Ибо, возлегая с Королевой, разве не слышит он - на ложе, подле нее, - дыхания Тристана, не ощущает под своею ладонью руку Тристана.
Никогда еще Король и Королева не были так одиноки.
Королю, пощадившему Королеву, не осталось ничего иного, как обратиться в созерцателя ее горя, ее непрестанной тоски по Тристану. Это страдание, хоть и невыносимое, все же менее невыносимо, нежели то, какое он испытывал бы, если бы приговорил ее к смерти, ибо тогда ему пришлось бы проститься с надеждой, сколь бы обманчива она ни была, на то, что Королева изменится, что с ходом времени начнет забывать Тристана.
И стало быть, Король обрек себя на полную страдания жизнь ради будущего, в наступление коего он не верит.
Возможно также, что ему хочется, чтобы Королева видела, как он страдает, чего не могло бы случиться, будь она мертва.
Стоит ли дивиться тому, что они не в силах смотреть друг на друга при свете дня?
Прошлой ночью я отправился погулять по плодовому саду. Я не заглядывал в него уже многие дни. Воздух был прохладен и свеж - дыхание осени - и, проходя тележными путями под темным, сверкающим звездами небом, я вдруг припомнил ночь, когда увидел Тристана и Королеву, шедших невдалеке от меня под деревьями - шедших так медленно, что они почти и не продвигались. Я живо вспомнил эту картину, но по какой-то причине не смог вернуть себе чувства, которые тогда взволновались во мне. Уж не были ль они призрачными, эти волнения, потрясение? Или я растратил их до конца? Размышляя над этими вопросами, я обнаружил вдруг, что забрел в знакомое место, лежащее неподалеку от острого частокола. Я признал раскидистую яблоню, среди ветвей которой мы с Королем прятались, словно играющие мальчишки.
Повинуясь внезапному порыву, я ухватился за ветку и, подтянувшись, забрался на дерево. Я поднимался между тяжелых от созревших яблок ветвей, пока не добрался почти до самого верха. По одну сторону от меня различалась уходящая в королевский лес стена заостренных кольев; по другую вставала за освещенным луной простором плодового сада бледная стена замка. В памяти моей прозвучал голос Короля: "Вниз, Томас! Какого дьявола ты там делаешь?" - и я задумался, что можно было б ему ответить, как вдруг услышал невдалеке некие звуки, и быстро укрылся во мгле листвы.
Появились двое, я узнал их мгновенно, - Королева с Брангейной. Я разрывался между желанием обнаружить себя, потому что не шпионить же мне за Королевой, и потребностью затаиться, ибо как объяснил бы я ей мое присутствие здесь, в саду, ночью, на дереве, под которым когда-то происходили свидания? Пока я мешкал, женщины приблизились к дереву. Брангейна, увидел я, несла некий сверток. Королева застыла, взирая на ствол, словно моля его заговорить, Брангейна же развернула сверток, состоявший, как оказалось, из стеганного одеяла и покрывала. В испещренной лунным светом тени от яблони, Королева прилегла и закрыла глаза. Брангейна стояла с ней рядом на страже - точно арбалетчик на замковой стене. Обе молчали.
С высоты, укрытый ветвями яблони, я вглядывался в спящую Королеву, которая лежала, чуть отвернув голову в сторону. Ее лицо, надменное и печальное при свете дня, выглядело сейчас покойным и мирным - почти что лицом спящего ребенка. И меня вновь поразила тайна ее красоты, казалось, истекающей ко мне от подножия яблони. Мне вдруг пришло в голову, что и я тоже охраняю ее, спящую странным сном под древом свиданий. Только тут все и вернулось ко мне - та ночь, когда я увидел их в плодовом саду: благоговение, покой, миг, в который темное небо могло расколоться и излить ослепительный свет.
Пришла ли она, чтобы заснуть под открытым небом, потому, что в королевской опочивальне заснуть ей не удается? Бежала ли от Короля, чье внимание отвратительно ей? Возможно, она получила весть от Тристана, и тот в любую минуту может перескочить через стену, чтобы принять ее в объятия. Или она, в горести своей, искала место, где была некогда счастлива?
Я не решался пошевелиться, боясь разбудить ее или насторожить Брангейну. По счастью, я прошел хорошую выучку: еще молодым рыцарем я приучил тело подчиняться моей воле и однажды заставил себя простоять, не двигаясь, от рассвета и до заката в саду моего дяди. Время шло или же прекратилось совсем. Меня охватило чувство, будто я сижу на дереве, охраняя Королеву, не одну эту ночь, но уже многие - каждую ночь с той, в которую я увидел ее и Тристана шедшими по лунному саду. И испытал испуг, почти разочарование, когда Брангейна нагнулась и потрясла Королеву за плечо, пробуждая.
Та открыла глаза, - мне видно было, как они открываются, и словно вглядываются в меня, укрытого среди ветвей, - потом порывисто села, протянула руку, и Брангейна помогла ей подняться.
- Поспешим, - сказала Брангейна, уже собиравшая одеяло и покрывало.
- Он придет, - произнесла Королева негромко и грустно.
Они пошли к замку, а я смотрел, как они уходят плодовым садом и скрываются из глаз. Долгое еще время, я, точно завороженный, оставался на дереве. Потом спустился и вернулся в замок, на дворе которого уже начинали перекликаться петухи.
Королева выходит каждую ночь и ждет Тристана под яблоней. Король не может не знать об этих походах.