- Ну, погоди, - сказал он рассудительно, чтобы сбить ее с драматической волны. - В конце концов, это не трагедия. Со всеми женщинами бывает. Сугубо практическая вещь - надо ее практически и решать.
Она усмехнулась с досадой:
- Да нет, вы не то думаете. Я не беременна. Будь дело в этом… Пять рублей, день в больнице - и вся любовь.
Это было произнесено с такой легкостью, что Батышев сразу понял - приходить в больницу с пятирублевой квитанцией ей не приходилось ни разу.
Он сказал со вздохом:
- Слушай, у меня голова пухнет от твоих загадок. Расскажи лучше толком, а? С начала до конца. Как на комсомольском собрании.
Она засмеялась:
- Ну что тут рассказывать? Все очень примитивно. Познакомились в турпоходе, он был с женой, но весь вечер с ней не разговаривал. Представляете: ночь, костер, гитара, ну и вино, конечно. Всем весело, дурака валяют, танцы устроили под собственный визг - кто в купальнике, кто в тренировочном. А он сидит в сторонке на бревне и молчит. К нему, естественно, лезут, он отшучивается - он вообще остроумный, а в глазах такая тоска. Ну а мне семнадцать лет. Та еще дура была! Кривляюсь вместе со всеми, а сердце - только что не разрывается! Ну вот не могу терпеть, что рядом хороший человек мучается… Потом села в сторону и тоже давай молчать - из солидарности. Сижу и придумываю, какой он тонкий, ранимый, как больно ему сейчас, как противен весь этот бардак…
Грубое слово она произнесла просто, словно обычное.
- Ну и, разумеется, как жена его не любит и только сосет кровь… Знаете, такое было настроение! Тем более пить не умела, а в тот вечер - что я, глупей других?.. В общем, в лепешку бы расшиблась, только бы ему стало хорошо.
- Сколько ему лет? - спросил Батышев.
- Сейчас тридцать пять. А тогда - тридцать один.
- Красивый?
- Нет, - без раздумий ответила она.
- Но?..
- Обаятельный. Худой, нелепый, руки болтаются. И очень умное лицо.
- Ну, значит, сидишь ты, жалеешь его, - напомнил Батышев.
Девушка кивнула:
- Ну да. Молчу и придумываю, как бы ему помочь…
Она усмехнулась, словно вспомнив что-то.
- Короче, подошла к нему и все это высказала.
- А он? - спросил Батышев.
- Погладил по плечу. "Спасибо", - говорит… Пошли на речку, там берег песчаный, низкий. Я ни о чем не спрашиваю, несу какую-то чушь. А он - ни слова. Потом вдруг говорит: "Ладно, малыш, не тревожься. Все будет нормально. Хочешь, стихи почитаю?" Думаете, я случайно сегодня для гадания Элюара вытащила? Четыре строчки с тех пор помню.
Батышев посмотрел на нее вопросительно, и она прочла:
На двух половинках плода -
На спальне, продолженной в зеркале,
На кровати - пустой ракушке
Я пишу твое имя.
- Хорошие стихи, - сказал Батышев.
- Вы представляете, как они мне тогда?
Она вновь усмехнулась виновато и грустно.
- В общем, ходили, ходили по берегу, за мыс ушли. Ночь теплая, август. Ну что, говорит, будем купаться?.. Ему-то хорошо, он в плавках, а мой купальник у костра сушится. Но вот понимаете - не могу сказать ему "нет"… Ничего, говорит, разденешься и в воду, а я отвернусь… Разделась, оборачиваюсь - стоит лицом ко мне.
Марина улыбнулась, качнула головой:
- А я ну дура дурой. Вот поверите: не то что зубы - колени стучат друг о друга.
Она задумалась, и лицо у нее стало такое, что Батышев отвел глаза: смотреть на нее в тот момент было стыдно, как подглядывать. Так, глядя в сторону, и спросил:
- А он?
Она то ли усмехнулась, то ли вздохнула:
- Подошел, поцеловал в лобик… Ладно, говорит, девочка, одевайся. И пошел по берегу. Уж как я тогда оделась - не помню. Иду за ним, он молчит, и я слова сказать не могу. Так и приплелась к костру на три шага позади, как побитый пес… В город возвращались - не то что заговорить, посмотреть на него не могла. А стали прощаться - сам подошел, взял за руку… "Спасибо, малыш". И все.
- А жена? - напомнил Батышев.
Марина качнула головой:
- Не помню. Я с той поездки больше ничего не помню. Вот как увидела, что он один на бревне сидит и ему плохо… Все. Кранты. Только он и я.
- Да, - проговорил Батышев, - полная невменяемость.
Она согласилась:
- О чем и речь. Как доской по голове.
- Ну а потом?
Глаза у девушки потухли, она заговорила почти без выражения:
- Потом я стала его ждать. Он с моим братом работал, телефон узнать ничего не стоит. День жду, неделю жду. Нет! Тогда потащилась к нему сама. Идея была такая: объяснить, чтобы он не подумал чего-нибудь не то. Мол, просто увидела, что ему плохо, и хотела помочь… Ну, поймала его после работы, объяснила с грехом пополам. "Я, говорит, только так и понял". - "И если, говорю, вам когда-нибудь будет плохо или что-нибудь понадобится, просто позвоните и скажите: "Это я". Посмотрел - и тихо так: "Я знаю, малыш"… Тут как раз его автобус подошел…
Она вдруг прервалась и подозрительно уставилась на Батышева:
- Вам не скучно все это слушать?
- Ты давай дальше, - сказал он.
- Ну, в, общем, высказала я ему все это - и так легко стало. Словно освободилась. Сказала, и все… Но прошла неделя, другая - и, оказывается, ни от чего я не освободилась.
Марина снова свела брови и не сразу выговорила:
- В общем - влипла. Стала ждать, что он позвонит. А это уже - все…
Голос у нее стал деловитым, как у врача, который в ординаторской рассказывает коллегам об обреченном больном.
- Он мне, естественно, не позвонил и никакая моя помощь не потребовалась. Ну, тут уж я повела себя совсем глупо: стала за ним бегать. Причем самым примитивным образом. Хоть бы предлог какой придумала! А то приду, смотрю на него, как теленок, и молчу. Анекдот!
- И как он это воспринимал?
- Как будто так и надо. Он вообще был на высоте. Выйдет: "А, Марина, привет! Ну что, проводишь немного?" И шлепаем до его дома. Вот такие хорошие приятели.
- Тебя это устраивало?
Она подумала немного, вспоминая:
- Да. Тогда устраивало. Вижу его, говорю - чего еще надо!.. Как-то привел домой. Жену ведь я тогда в турпоходе тоже видела, - она усмехнулась, - в общем, возобновили знакомство. Очень мило поговорили, пригласили еще бывать…
- Ну и?..
- Ну и стала бывать. Когда с ним приходила, а то и сама. В гости уходят - меня с собой: "Познакомьтесь, это наша Марина". В магазин - бегала, в прачечную. В общем, друг дома, свой человек в семье! Как уборка - тут уж я душу отводила. Паркет у них только что языком не вылизывала…
Она замолчала, уставилась в свою невидимую стенку, и Батышев испугался, что вот сейчас она опять замкнется…
- Ну и как долго тебе этого хватало? - спросил он, спокойной "преподавательской" интонацией как бы отделяя ее рассказ от них сегодняшних, отодвигая его в безопасное, остывшее прошлое, откуда факты доходят до нас обкатанными, лишенными эмоций, растерявшими свои болезненные шипы.
Это подействовало - она подняла взгляд.
- Сейчас вспомню… Пожалуй, долго, почти год. - Она отвечала, морща лоб, старательно, как врачу больная, не понимающая логики и цели вопросов и озабоченная лишь одним: ответить точно.
- Ведь я его видела часто, раз в неделю, а то и больше. По крайней мере, знала, что могу увидеть, когда захочу. И Света мне звонила - это его жена.
- А он?
- Ни разу, - сказала Марина.
- Ну и как думаешь - почему?
Она пожала плечами:
- Наверное, боялся, не так пойму. Что-нибудь лишнее подумаю.
- А про тот случай на берегу вспоминал?
- Ни разу.
И опять в голосе ее не было ни горечи, ни обиды - только желание точно ответить на вопрос.
- Что с тобой происходит, конечно, догадывался?
Она улыбнулась, и Батышев подумал, что для девушки с такими красивыми зубами она улыбается довольно редко.
- Дурак бы догадался, - сказала она. - Я как-то пыталась заговорить - и двух слов не дал сказать. "Малыш, не надо, я все знаю. Не надо об этом". И все.
Батышев вдруг поймал себя на том, что смотрит на происшедшее ее глазами. Только он и она, вокруг пусто. А ведь в драме по меньшей мере три лица…
- Жена младше его? - спросил он.
- Да, ей сейчас двадцать восемь. Мне двадцать один, ему тридцать пять, ей двадцать восемь.
- Она к тебе как относилась?
- Хорошо. В основном хорошо. Наверное, жалела - не знаю.
- Ну а дальше?
- Что дальше?
- Рассказывай!
- Так нечего рассказывать, - невесело возразила она. - Так и тянется до сих пор.
- В каком смысле тянется?
- Люблю его.
- И дома бываешь?
- И дома бываю.
- Детей у них нет?
- Мальчишка, - сказала Марина, и губы ее растянулись от удовольствия.
- Сам-то он кто? По профессии?
- Конструктор. Хороший, но не ах!
- И никто другой тебе за это время не нравился?
- Если бы! - с горечью бросила она.
- Так, - сказал Батышев, - ясно. Дай-ка сообразить… И опять она посмотрела на него, как больная на врача - с доверием и надеждой.
Батышев задумался, но ненадолго. Теперь, когда он знал все или, по крайней мере, основное, девушка не казалась такой уж сложной. Двадцать один год - просто молода. Вполне нормальная первая любовь - безрассудная, безнадежная, все как положено. Только нелепо затянулась. Хотя и это естественно: ведь тогда, на берегу, у девчонки был сильнейший эмоциональный шок. Еще бы! Ночь, костер, река, странный, умный, грустный мужчина - и на песчаной косе голая дрожащая девочка, у которой все впервые. От одного количества впечатлений можно получить нервный сдвиг! Кстати, при такой шикарной декорации мужчине вовсе не обязательно быть умным и странным. Вполне достаточно просто - быть. Хорошо еще, парень удовлетворился эстетическим удовольствием…
- Чему вы улыбаетесь? - спросила девушка.
- Так, - сказал он. - Мне бы твои заботы вместе с твоими годами.
Теперь, когда девушка была ему ясна, она сразу стала проще и ближе. И у драмы ее непременно должен был отыскаться благополучный конец. Все-таки прекрасная вещь первая любовь, особенно если удается вовремя от нее избавиться.
Батышеву уже не думалось о сне, его тянуло к дальнейшему разговору, как умелого шахматиста, стоящего за спиной новичка, тянет подсказать выигрывающий ход.
Он снова улыбнулся, и Марина спросила:
- Я какую-нибудь глупость выдала, да?
- Знаешь что? - сказал Батышев. - Там еще вроде по сухарю осталось. Поставь чайник, а?
Девушка прошла на кухню, и он, не дождавшись, пошел за ней, встал рядом и начал объяснять то, что ему самому в общем было уже ясно.
- Видишь ли, - начал он мягко, - может быть, дело вообще не в нем. Только в тебе. Семнадцать лет! Ну, не попадись тебе тогда он - все равно бы в кого-нибудь влюбилась. Возраст такой! Через месяц, через год… Ты просто была обречена на любовь, а он оказался в нужном месте в нужный момент.
Она слушала внимательно, не протестуя.
- Правда, это длится уже четыре года, - признал Батышев. - Срок! Весьма немалый срок для первой любви. Но, в принципе, все могло кончиться куда быстрей. Знаешь, в каком случае? Если бы он пошел тебе навстречу. Пойми - это элементарная психологическая ситуация. Когда ребенку не дают игрушку, он неделю ревет. А взял в руки - и тут же бросил. В общем, - он поднял палец, - тот самый запретный плод. Прекрасно, что он к тебе не притронулся. Но поверь - если бы у тебя с ним что-нибудь было… Ты понимаешь, что я имею в виду?
- Но у меня было, - возразила она.
- То есть как - было? - растерялся Батышев.
- Было, - спокойно подтвердила она. - Уже давно. Летом - как раз через год, как познакомились.
- Но ты же говорила… - пробормотал он. - Тебе неприятно об этом рассказывать?
- До крайности, - сказала Марина. - Самая паскудная история в моей жизни. Но ведь было - значит, было, так?
- Вообще-то так, - уклончиво согласился Батышев, еще не понимая, куда она клонит. Но она просто объяснила, почему все-таки расскажет то, о чем рассказывать неприятно.
- Их тогда за город позвали, на день рождения, - начала она, - а Света не могла, Митьку отвозила к старикам. В общем - "Поезжай с Мариной". Мы и поехали. А потом, когда на даче пляски начались, я его потащила в лес. Обычно он со мной от людных мест не отдалялся. А тут выпил, что ли, - короче, бдительность потерял. Ушли за поселок, слово за слово - и все, что он всегда не давал говорить, в этот раз высказала. Даже больше. Неужели, говорю, ты не понимаешь, что со мной будет, если первым меня тронет кто-нибудь другой?..
Она увлеклась и последнюю фразу почти выкрикнула. Но затем глаза ее потухли, и дальше она говорила голосом серым, информационным.
- Из лесу возвращались, как тогда с реки, молча, и опять я плелась сзади. И в городе провожать его не пошла, прямо на остановке расстались. Только в этот раз "спасибо" не сказал. Попробовал улыбнуться напоследок - ничего у него не вышло, скривился кое-как…
Чайник закипел. Марина убавила газ, вытрясла до конца пакетик с заваркой и еще по донышку нащелкала.
- Садитесь, - сказала она и ногой подвинула к Батышеву стул.
Он сел. Девушка осталась стоять.
- А потом, - проговорила она отчужденно и холодно, - я сделала подлость. Мне, конечно, неважно было, но это же не причина… В общем, дня через три пошла к Светке и все ей выложила.
- То есть как, - поразился Батышев, - прямо в глаза?
- В чем и дело, - сдавленно вздохнула Марина.
- А она что? - спросил Батышев, невольно морща лоб. Он опять ничего не понимал.
Девушка вяло махнула рукой:
- Да весь разговор был - три фразы. Так и так, говорю, провела ночь с твоим мужем. Помолчала немного. "Одну ночь?" - спрашивает. "Одну". - "А я - каждую"… Она, по-моему, и раньше догадывалась, что к тому идет…
Батышев досадливо поднял ладонь:
- Постой! Но ты же сказала - с тех пор ничего не изменилось!
- Ничего и не изменилось.
- И бываешь у них по-прежнему?
- Конечно. Если им обоим уходить, с Митькой сижу.
- А как же тот случай?
- Ни разу не вспомнили. Тогда недели через две Светка на улице увидела: "Как дела, куда пропала, пошли блины есть".
- И ты пошла?
- Пошла.
- Да, - вздохнул Батышев, - история-то посложней… Его жена - умная?
Марина ответила убежденно:
- Я с ней рядом - просто идиотка.
Помолчали. Чай дымился и остывал.
- Ну и что же теперь делать? - растерянно спросил Батышев.
Она посмотрела на него укоризненно:
- Я думала, вы мне скажете, что делать.
Он снова вздохнул, покачал головой и ответил:
- Ладно. Там сообразим. Давай-ка чай пить.
Марина порылась в кухонном столике, вытащила банку варенья. Батышев бегло глянул на часы. Половина второго. Да, пропала ночь…
Но подумал он об этом без сожаления. Пропала и пропала, бог с ней. В конце концов, можно один раз за пятнадцать лет… Тем более что по-настоящему пропадали как раз все остальные ночи. Ни черта от них не оставалось, даже сновидений. Спал он почти всегда плохо, вставал с тяжелой головой, но каждый вечер аккуратно укладывался, стараясь не поздно… А ведь, по сути, он ночной человек. Как здорово работалось по ночам в студенчестве…
- Что, прости? - поднял он голову, потому что девушка задала какой-то вопрос.
- А преподавать вам нравится? - повторила она.
Он подумал немного:
- В общем, да. При всех минусах… Пожалуй, начнись все сначала - выбрал бы то же самое. Раньше вообще шел на лекцию, как на свадьбу.
- А что с тех пор изменилось?
Он пожал плечами:
- Был молод, а теперь - нет.
- Единственная причина?
- Вполне достаточная.
- А может, просто стали равнодушней?
- Моя очередь исповедоваться? - Он улыбнулся и ответил спокойно: - Естественно. В сорок пять человеку положено стать равнодушней. Кстати, я не боюсь этого слова. Ровность души - качество совсем не плохое. В молодости человек глуп, ему хочется все переделать немедленно. А с возрастом понимаешь, что жизнь тебя намного умней, и самое разумное - предоставить ей идти своим ходом, а самому делать только то, в чем уверен наверняка.
Она посмотрела испытующе:
- А как к вам студенты относятся?
Он снова улыбнулся:
- Хорошо относятся. Принято даже говорить - любят.
- За что?
Батышев спокойно переносил этот допрос. Более того - резкость девушки ему нравилась. И приятно было отвечать так же искренне и прямо, защищая не привычные преподавательские полуистины, а то, что думаешь на самом деле.
- Считают эрудированным и смелым, - сказал он.
- Это действительно так?
- Нет, - возразил он ровным голосом, но не выдержал - опять улыбнулся. Все же это была славная роль - человека, говорящего только правду. - В общем-то, я знаю немало. Но то, что студенты считают меня эрудитом, говорит не столько о моей невероятной образованности, сколько об их собственном невежестве. А смелость… Тут просто занижены критерии… Стоит в лекции два раза уклониться от учебника или, не дай бог, ругнуть московского академика, который о твоем выпаде никогда не узнает - и ты уже Ян Гус, восходящий на костер… Нет, милая, я обычный кандидат наук… Если не случится непредвиденного, через несколько месяцев стану обычным доктором.
- Ну и что тогда изменится в вашей жизни?
- Зарплата, - усмехнулся он. - Может, уверенности прибавится.
Слушала Марина как будто внимательно. Но в вопросах ее Батышев не мог уловить порядка и логики. Казалось, она как летчик, не видящий цели, сбрасывает бомбы, просто чтобы избавиться от них.
- А зачем вам в Москву?
- У нас решается вопрос о кафедре. Заведовать предложили мне. Ну и, естественно, пошли интриги. А там в министерстве работает мой друг, еще со студенчества, с твоих лет.
- Блат? - спросила она без осуждения, просто, чтобы понять.
- Нет, дружба, - так же спокойно возразил он.
Она замолчала и принялась грызть сухарь, словно потеряв интерес к теме. Но потом привычно сдвинула брови и, не убирая сухарь от губ, поинтересовалась:
- Кета - для него?
Батышев почувствовал, что краснеет. Вопрос был неприятен даже не вторым своим смыслом, а тем, что проклятая авоська все-таки вылезла на первый план во всем своем провинциальном убожестве. В самом деле, смешно - как старуха с курочкой к "фершалу"… И опять вспыхнуло раздражение против жены - и за то, что так горячо подхватила его случайную фразу, и за то, что увязала рыбу кое-как, по-домашнему, словно ехать ему было не в Москву, а на дачу… Чтобы раздражение это не прорвалось в разговоре, он произнес академическим тоном, словно семинар вел:
- Думаешь, подношение? Взятка натурой?