Тем не менее вор не стал рассказывать о предстоявшем деле своим четверым сыновьям. Они, к великому его огорчению, все четверо выросли слишком благочестивыми и не раз, бывало, даже заговаривали о паломничестве в Мекку. "Чушь! - смеялся отец. - Подумайте хоть, как вы туда дойдете!" Всякий раз, когда у них появлялся на свет очередной ребенок. Шейх Син - в самовластии отцовской любви полагавший, будто тот родился для лучшей жизни - при рождении его калечил, и теперь все его сыновья просили в городе милостыню, чем отлично зарабатывали себе на жизнь.
Дети у него были вполне в состоянии позаботиться о себе самостоятельно.
Так что Шейх собирался оставить их и уйти с женой навсегда. Лишь одной своей редкой удачливости он был обязан тем, что к ним, в его часть города, на задворки, пришла прекрасная, хотя избитая, девушка.
В ту ночь весь дом на берегу озера затаился в ожидании вора, и сгустившаяся тишина будто повисла в углах его комнат. Ночь наступила вполне воровская: небо закрылось тучами, а над холодной зимней водой расстилался туман. Ростовщик Хашим ушел к себе и уснул, единственный из всей семьи, кто мог в ту ночь спокойно спать. В соседней с ним спальне без сознания, в коме, с внутричерепной гематомой, метался, страдая от боли, Атта под неусыпным присмотром матери, которая распустила в знак скорби длинные, едва начинавшие седеть волосы и, не желая смириться со своей беспомощностью, меняла сыну теплые компрессы. В третьей спальне, не раздеваясь, в ожидании вора сидела Хума, выставив перед собой шкатулки с драгоценностями, которые были их последней надеждой.
Наконец в саду под ее окном тихо запел соловей и Хума потихоньку прокралась по лестнице вниз и отворила дверь этой птичке, чье лицо украшал рубец в форме буквы "син" насталического письма.
Бесшумно следом за Хумой птичка взлетела по лестнице. Там, в коридоре, они разошлись в разные стороны, конспирации ради не взглянув друг на друга.
Шейх проник в комнату ростовщика с легкостью профессионала и тут же увидел, что план дома, полученный им от Хумы, соответствует истине до мельчайших подробностей. Хашим спал раскинувшись, чуть ли не поперек постели, подушка сбилась на сторону, так что достать из-под нее вожделенный фиал было пустячным делом. Осторожно, медленно, шаг за шагом. Шейх подкрадывался к нему.
В эту минуту в соседней спальне за стеной молодой Атта вдруг резко сел на постели, чем изрядно перепугал мать, и неожиданно - возможно, от того, что росшая гематома надавила на мозг, - вдруг завопил пронзительным голосом:
- Вор! Вор! Вор!
Возможно, в эту минуту его несчастный разум слился воедино с отцовским, однако этого никто не знает и никогда не узнает наверняка, ибо выкрикнув "вор" три раза, молодой человек умолк, снова упал на подушки и тут же умер.
Мать его зашлась таким криком, стоном, таким раздирающим слух воем, что довершила дело, начатое Аттой, - иными словами, ее рыдания проникли сквозь стену в мужнюю спальню, и Хашим проснулся.
Шейх не знал, что лучше - то ли нырнуть под кровать и спрятаться, то ли дать ростовщику по черепу, но Хашим тем временем схватил свою украшенную полосами трость, где, как в ножнах, был вправлен длинный стилет, который с недавних пор по ночам держал под рукой возле постели, и поспешил в коридор, не заметив грабителя, стоявшего в темноте с другой стороны постели. Тот сию же секунду нагнулся и моментально выхватил из-под подушки фиал с волосом пророка.
А Хашим в коридоре выхватил стилет из полосатых ножен. Он его держал в правой руке и вращал им, как сумасшедший. А в левой зажал саму трость и потрясал ею в воздухе. В это мгновение из ночной темноты коридора появилась некая темная фигура, и Хашим, еще не совсем проснувшись, но исполненный гнева, пронзил ее, по роковому стечению обстоятельств случайно угодив в сердце. Тогда он включил свет и обнаружил, что перед ним лежит бездыханно его собственная дочь, и в ужасе перед содеянным он обернул клинок против себя, приставил его к своей груди и налег всем своим весом, сведя таким образом счеты с жизнью. Тут в коридор выбежала его жена, единственная, кто остался в живых из всей семьи, и при виде двух трупов немедля сошла с ума, о чем позже врачи выдали свидетельство, и ее родной брат, заместитель комиссара полиции, пристроил ее в психиатрическую лечебницу.
Шейх Син мгновенно смекнул, что дело расстроилось.
Пока в коридоре разыгрывалась описанная выше кровавая драма, он, и думать забыв о ларцах с драгоценностями, до которых было рукой подать, в той же спальне Хашима выбрался через окно и кинулся бежать. Дома он появился затемно, растолкал жену и сказал, что вернулся с пустыми руками. Теперь придется, сказал он ей шепотом, исчезнуть на некоторое время. Жена его выслушала, не открыв глаз.
А тем временем из-за шума, поднявшегося в доме ростовщика, проснулись не только слуги, но и сторож, который до того спал - ничуть не менее крепко, чем обычно, - у себя в будке возле ворот на улице. Все сообща они вызвали полицию, а там тотчас же доложили о происшедшем заместителю комиссара. Узнав о гибели Хумы, высокопоставленный родственник опечалился и немедленно вскрыл запечатанный конверт, где прочел предназначенное ему послание, после чего немедля встал во главе крупного вооруженного отряда и повел его в темные закоулки самой грязной, известной своей дурной славой, части города.
Некий дерзкий ночной налетчик шепнул ему на ухо имя Шейха, другой некий тщеславный взломщик ткнул пальцем на дверь, где жил соратник Хумы, а сам он нажал на курок, и пуля от этого выстрела угодила в живот престарелому вору, когда тот как раз выбрался через чердачный люк, и он бесформенной массой рухнул с крыши к ногам заместителя комиссара полиции, утолившего таким образом гнев.
Из кармана у вора при этом выкатился небольшой сосуд темного стекла, оправленный в серебряную филигрань.
О возвращении волоса пророка в результате полицейской операции объявили по "Радио Индия". Через месяц в долину, в Хазрабал, сошлись все имевшиеся в стране святые люди, которые подтвердили его подлинность. Драгоценный фиал и по сей день находится под надежной охраной в той самой мечети на берегу одного из самых прекрасных озер, в сердце той самой долины, которая более всех прочих мест на земле напоминает рай.
Однако мы не закончили бы своей истории, если бы не рассказали про четверых сыновей Шейха, которые, сами того не ведая, провели несколько минут в том же доме, где оказался священный сосуд, и в утро гибели своего отца проснулись, обнаружив, что с ними свершилось чудо и руки и ноги их вновь обрели подвижность и крепость, будто отец и не искалечил каждого при рождении. Все четверо с тех пор страшно гневались на судьбу, ибо доходы у них против прежнего снизились, при самых скромных подсчетах, процентов на семьдесят пять, так что они едва сводили концы с концами.
Лишь у одной вдовы Шейха появился повод для радости, поскольку та, потеряв мужа, вновь обрела зрение, и с тех пор до конца дней любовалась прекрасной Кашмирской долиной.
ЗАПАД
Йорик
Поблагодарим же Бога - или, возможно, усердие древних бумагоделов - за то, что есть на земле материал под названием крепкий пергамент, который - как земля под ногами, на коей, смею думать, он и существует (хотя, если следовать фактам, контакты его с terra firma случаются всего реже; естественные места его залегания - полки, деревянные или не деревянные, порой покрытые пылью, порой в совершенном порядке, почтовые ящики, ящики выдвижные, старые чемоданы, самые потайные карманы счастливых любовников, магазины, мусорные корзины, чердаки, подвалы, музеи, картотеки, сейфы, столы адвокатов, стенки врачей, дом любимой двоюродной бабушки на берегу моря, театральные мастерские, волшебные сказки, переговоры на высшем уровне, туристические конторы), как и земля - повторяю на случай, если вы успели забыть, о чем речь, - благородный этот материал всё терпит и стерпит, всегда и везде, и если не вечно, то по крайней мере до тех пор, пока его нарочно не уничтожат мужчины, рваньем или комканьем, при помощи кухонных ножниц или же крепких зубов, огнем или смывом в сортире, ибо - и сие есть установленный факт - мужчины получают равное удовольствие, уничтожая и землю, которая носит их, пока они живы, и сей материал (я имею в виду бумагу), хотя с его помощью могли бы обеспечить себе бессмертие прежде, чем та самая земля уйдет из-под ног, вырастая в холмик ровнехонько над головой; и такой же установленный факт, что полный перечень способов его уничтожения занимает больше страниц той же самой бумаги, чем перечень потребляемых мной продуктов, так что к черту перечисления - пора начать повествование, которое, как я уже попытался сказать, есть рассказ о старинном пергаменте и рассказ, на пергаменте же написанный.
Речь пойдет, конечно, о Йорике и о рукописи, которая лет этак двести тридцать пять тому назад попалась в руки некоему - впрочем, отнюдь не некоему, а наоборот коему - Тристраму (который не имеет отношения к сраму, тем более номер три, и вовсе не тот, что с Изольдой), бывшему болтуном и называвшему себя Шенди, чьи слова весят не более пены, оседающей в пивной кружке; а недавно попала ко мне, но при обстоятельствах настолько темных и странных, что едва ли стоит на них задерживать внимание любознательного читателя. Истинность ее не представляет сомнения, а история, в ней рассказанная, сама по себе является щедрой наградой для исследователя, обученного применять на практике самые что ни на есть высочайшие материи, и потому намерение мое заключается в том, чтобы пересказать ее, отбросив несущественные детали, но попутно кое о чем потолковать, кое-что растолковать, правильно истолковать, передекламировать, забальзамировать и мумифицировать. Итак, чернильнорукие и пыльноносые, здесь вам представят юных прекрасных жен, старых дураков, рогоносцев, покажут ревность, убийство, сок проклятой травы, череп, кости и казни, а также полный набор вопросов Гамлета из Вильяма Шекспира, того самого малохольного принца, который, похоже, и знать не знает, как на самом деле звали его отца.
Итак, мы начинаем:
В Дании, в конце, кажется, царствования славного короля, кажется, Горвендиллюса, случилось так, что старший королевский шут, некий мастер Йорик, взял себе в жены некую сиротку- бездомную, светленькую, гладенькую - по имени Офелия, и вот с этого-то все и началось… Как? Меня уже перебивают? Разве я еще не сказал, что наш воспетый всеми поэтами Гамлет - Амлетус, с вашего позволения, Датский - ошибся, решив, будто Призрака зовут вроде бы тоже Гамлет? Ошибка сия является не только противообычной, сколько противосыновней, и не только противосыновней, а, я сказал бы, противосаксонограмматической, поскольку противоречит ни более ни менее чем такому авторитетному источнику, как Саксонус Грамматикус с его "Историей Дании"! Однако, сиди вы спокойно и слушай внимательно, то уже поняли бы, что никакая это не ошибка, а скрытый ключ, благодаря которому мы оказываемся в состоянии моментально раскрыть смысл всей этой темной истории.
Повторяю:
Короля звали Горвендиллюс. Horwendillus Rex… Есть ли еще вопросы? Ну разумеется, сэр, у шута была жена; возможно, роль ее в пьесе пера великого драматурга и малозаметна, но не кажется ли вам, что коль скоро мужчина решает продолжить род, так тут без женщины не обойтись - и каким же еще, позвольте спросить, образом сумел бы тот самый исторический Дурак произвести на свет ту самую ветвь, на которой торчит подобно сучку наш достопочтенный Йорик, этот архиерейский нос, описанный столь малоприемлемым для нас Тристрамом? Безусловно. Не думаю, что для того чтобы признать истинность этого утверждения, нужно рыться в древних пергаментах… Бог ты мой, как звали ее?! Вот тут, сэр, вам придется поверить мне на слово. Что вас так удивляет? Черт возьми, неужели, по-вашему, Офелия было такое уж редкое имя - это в стране-то, где мужчин называли Амлетусами, Горвендами и так далее?.. Ну да, уж конечно, и Йориками. Нет слов. Однако продолжим.
Йорик взял в жены Офелию. У них родился ребенок. И оставим споры на эту тему.
Офелия была вдвое моложе мужа и вдвое его красивее, а все случившееся в дальнейшем есть производная от того, что одно разделилось, а другое умножилось. В итоге мы получили арифметическую трагедию. Печальный рассказ, какой в самый раз для юдоли глубокой печали.
Как же могло так произойти, чтобы такой бутончик достался седому старому дураку? Листы пергамента шевелит сквозняк. Это дыхание Офелии. Запах гнили распространяется по всему Датскому королевству, по нему разливается вонь остывшей крысиной печени, жабьей мочи, высокопоставленной дичи, гнилых зубов и гангрены, вспоротых животов, паленой ведьминской плоти, сточных канав, уверений политиков; Дания дышит могилами, падалью, а также парами крепких рассолов из Вельзебулькающих бочонков в распахнутой Преисподней. Потому всякий раз, когда это хрупкое создание, это юное совершенство, при взгляде на кое от умиления увлажнялись глаза не одного мужчины, раскрывало, набравшись храбрости, рот, то пространство вокруг нее немедленно пустело в радиусе футов этак на пятьдесят. И наш бедный дурак дошагал до венца беспрепятственно, получив таким образом ту жену, какую ему уготовила судьба.
Когда он за ней ухаживал, то зажимал нос деревянной прищепкой. А в день свадьбы король, любивший шута, заботливо преподнес ему в подарок серебряные пробки искусной работы. Так вот все и произошло: сначала прищепили, потом заткнули: и вид у него, у влюбленного дурака, стал вполне соответствующий, то есть дурацкий.
С этим разобрались.
(Входит принц, маленький Амлетус, с хлыстиком для верховой езды в руках.)
На сцене бедная спальня в замке Эльсинор. В постели крепко спят Йорик с супругой. Возле постели на стуле лежат небрежно брошенные колпак, колокольчики, пестрое платье и прочие шутовские принадлежности. Где-то неподалеку сонно дышит ребенок. Теперь представьте себе маленького Гамлета: на цыпочках он подкрадывается к хозяину спальни, замирает, приседает поглубже и прыжком оказывается у того на спине! И тут:
Йор. (проснувшись). О-о-о, а-а-а! Что за подлец Пелионов, исчадие Оссы, уселся на шею, мне сон перебив?
…Тут я себя перебью сам, поскольку вдруг заметил некую противоестественность сей реплики, ибо в самом деле, действительно ли способен мужчина, разбуженный посреди ночи, вырванный из спокойного сна столь неожиданным появлением у себя на шее королевского отпрыска семи лет от роду, изъясняться фразами, полными культурно-литературных аллюзий, как нас уверяет текст? Видимо, тут либо придется с оговорками признавать достоверность манускрипта, либо датские дураки получали в высшей степени странное воспитание. Впрочем, какие-то мелочи наверняка так и останутся до конца не проясненными.
Однако вернемся к нашим баранам.
Гам. Йорик, день занялся! Давай вместе споем во славу зари!
Оф. (в сторону). Муж терпеть не может этого паршивца - вот уж чума на наши головы, избалованный щенок, который к тому же страдает бессонницей. Так вот мы и просыпаемся - наследничек коли не сядет верхом, то непременно поднимет за волосы. Был бы он мой сын… Доброе утро, мой принц, моя радость!
Гам. A-а, это ты, Офелия. Йорик, ну-ка во славу зари, ну же, пой!
Йор. Пусть ей птички поют во славу. У меня, правда, осталась на голове парочка перьев почтенного возраста. Однако годы определили их таким образом, что я стал похож то ли на ворона, то ли на сыча. Какое уж там песни петь - теперь я способен только каркнуть, или там ухнуть, да и то весьма неблагозвучно.
Гам. Не перечь! Твой принц желает песен.
Йор. Однако, Гамлет, выслушайте меня. Сфера нашей жизни подобна небесной, и потому человеку, чьи годы склонились к закату, не подобает петь утренних гимнов.
Гам. Довольно! Вставай и пой. Погоди, подсади-ка меня на плечи, поиграем как подобает.
Оф. (в сторону). В семь лет он своеволен, как Владыка морей, и только бог знает, на кого станет похож в двадцать семь!
Йор. (поет).
В юности я так любил, так любил
И знать все хотел наперед.
Время я свое торопил.
Боялся, что оно не придет.
А время подкралось тайком.
Когти вонзило в меня…
Гам. Что за кошачий концерт, немедленно замолчи!
Йор. Разве я переврал слова?
Гам. Хватит петь. Лучше давай загадывать загадки. Да, загадай загадку про кошку, про громкоголосую такую кошечку, которая поет, как ты, хотя ты, правда, громче.
Йор. (в сторону). Вот наказание. Однако придется что-то придумать. (Вслух.) Пес, которого вы, принц, оседлали, стар, конечно, но все-таки еще жив, и вот вам загадка: зачем кошке девять жизней?
Гам. Не знаю, зачем ей девять жизней, зато точно знаю, зачем тут девять хвостов, и ты тоже это быстро поймешь, если вздумаешь помедлить с ответом.
Оф. (в сторону). Наш принц скор не только на язык, а бедный Йорик с каждым днем скорей только мхом зарастает.
Йор. Ну хорошо, вот вам разгадка. Все кошки любят глядеть на монархов, а тот, кто глядит на монарха, предает свою жизнь в его руки, а жизнь, преданная в монаршьи руки, вполне может проскользнуть между пальцев. А ну-ка, принц Гамлет, сосчитайте-ка, сколько у вас между пальцами промежутков - смотрите, между этим пальцем и этим, между этим и этим, между этим и этим, и между этим и большим пальцем. Всего на двух руках восемь; итого, значит, восемь жизней! И значит, выживет только тот, у кого их девять; потому-то кошкам, которые все любят смотреть на королей, нужны девять жизней.
Оф. Отличная загадка, муж.
Гам. А теперь давайте танцевать! Закрывай свою дурацкую лавочку и спляшем веселую джигу.
Йор. А вы так и будете сидеть у меня на спине?
Гам. Буду. А ну-ка вот ты теперь отгадай: чего я хочу?
Йор. (в сторону, приплясывая). Ты, Гамлет, ничего не хочешь, но Йорик для тебя подыщет предмет желаний.
Все это время из носа как Гамлета, так и дурака торчат серебряные пробки искусной работы!