- Наверно, он американец, - говорил Майк. - Коммивояжер какой-нибудь. Гоняет по шоссе в какой-нибудь городишко, что-нибудь там продает и возвращается дамой не торопясь.
- Может быть, - говорил я.
Но я так не думал. Скорее всего это был просто парень, которому нравится гнать по шоссе сломя голову, просто так, из лихачества.
То были времена автомобильных гонок: Дарио Реста, Джимми Мэрфи, Джимми Шевроле и другие ребята, которые в конце концов погибли при катастрофе на гоночном треке. То были дни, когда вся Америка увлекалась идеей скорости. Мой брат Майк все помышлял о том, чтобы раздобыть где-нибудь денег, купить подержанный автомобиль, подремонтировать его и гонять во всю прыть. Миль этак шестьдесят в час. Тут было из-за чего потрудиться. Не хватало только одного - денег.
- Вот так куплю себе авто, - говаривал Майк, - увидишь тогда настоящую скорость.
- Никакого авто тебе не купить, - говорил я. - На какие деньги, хотел бы я знать.
- Денег как-нибудь раздобуду, - говорил Майк.
Автострада проходила прямо против нашего дома, на Железнодорожной улице, в полумиле на юг от склада сухофруктов компании Розенберг. Их, Розенбергов, было четверо братьев; они покупали винные ягоды, сушеные персики, абрикосы, изюм, паковали их в картонные ящики и рассылали но всей стране и даже за океан, в Европу. Каждое лето они нанимали людей из нашей части города, и женщины паковали товар, а мужчины делали работу потяжелее, с ручными вагонетками. Майк ходил наниматься, но один из братьев Розенберг сказал ему подождать годик-другой - надо, мол, еще подрасти и окрепнуть.
Это было лучше, чем ничего, и Майк не мог дождаться, когда вырастет. Он выискивал в журналах объявления таких силачей, как Лайонел Стронгфорт или Эрл Лидермен, этих гигантов физической культуры, этих богатырей, которые могли одной рукой поднять над головой мешок муки или еще что-нибудь. Майк только о том и думал, как они этого добиваются; он стал ходить на спортивную площадку "Космос" и подтягиваться на перекладине и каждый день делал пробежку, чтобы развить мускулы ног. Майк здорово окреп, но нисколько не вырос. Когда наступило лето, он перестал тренироваться. Было слишком жарко.
Целыми днями мы просиживали на ступеньках нашего крыльца, наблюдая за проезжающими автомобилями. Между нами и шоссе пролегали железнодорожные пути, и нам все было видно далеко на север и на юг, потому что местность была ровная. Нам было видно, как из города катит на юг паровоз, мы сидели на ступеньках и смотрели, как он подходит все ближе и ближе, мы слышали, как он пыхтит, а потом глядели ему вслед и видели, как он исчезает. Мы занимались этим все лето во время школьных каникул.
- Вот идет паровоз "С.П. 797", - говорил Майк.
- Да, - соглашался я.
- А вот, гляди-кa, "Санта-Фе 485321", - говорил я. - Как по-твоему, что в этом вагоне, Майк?
- Изюм, - говорил Майк. - Розенберговский изюм, или винные ягоды, или сушёные персики и абрикосы. Братцы мои, как же я буду рад, когда придет наконец будущее лето и я смогу работать у Розенбергов и куплю себе авто!
- Братцы! - восклицал и я.
Одна мысль о работе у Розенбергов возбуждала Майка. Он вскакивал на ноги и начинал боксировать с воображаемым противником, пыхтя, как профессиональный боксер, подтягивая время от времени штаны, сопя и хрюкая.
Братцы! Чего он только не станет делать у Розенбергов!
Для Майка было просто ужасно, что он не работает у Розенбергов и не может скопить денег, чтобы купить себе старый автомобиль, наладить мотор и выжимать из него шестьдесят миль в час. Сидя на ступеньках крыльца и наблюдая за проезжающими автомобилями и поездами, он целыми днями только и говорил, что о своем будущем старом авто. Когда на шоссе показывалось желтое купе Форда, Майк сразу сникал: уж больно быстрой была эта машина. Он завидовал этому парню в машине, гнавшему по автостраде со скоростью пятьдесят миль в час.
- Когда у меня будет своя машина, - говорил Майк, - я покажу этому малому, что значит настоящая скорость.
Иногда мы ходили в город. Точнее говоря, ходили мы туда каждый день, не меньше одного раза в день, но дни-то были такие длинные, что всякий день тянулся для нас как неделя, и нам все казалось, что вот уже неделя, как мы не были в городе, хотя на самом деле мы были там не далее как вчера. Мы ходили в город, гуляли по улицам, потом шли домой. Ходить нам, в сущности, было некуда и незачем, но мы любили слоняться у гаражей и складов подержанных автомобилей на Бродвее, особенно Майк.
Однажды мы вдруг увидели желтое купе Форда в гараже Бена Маллока на Бродвее, и Майк схватил меня за руку.
- Это она, Джо, - сказал он. - Та самая, гоночная. Зайдем туда.
Мы вошли и остановились возле машины. Никого не было видно вокруг, все тихо.
Потом вдруг из-под машины высунулась голова ее владельца. У него был вид самого счастливого человека на свете.
- Хелло! - сказал Майк.
- Здорово, ребята, - сказал владелец желтого купе.
- Что-нибудь сломалось? - спросил Майк.
- Ничего серьезного, - сказал тот. - Просто старушка требует ухода.
- Вы нас не знаете, - сказал Майк. - Мы живем в белом доме на Железнодорожной улице, возле Ореховой. Мы каждый день видим, как вы едете из города по автостраде.
- Да, да, - сказал этот человек. Кажется, я вас, ребята, где-то видел.
- Мой брат Майк, - сказал я, - говорит, что вы коммивояжер.
- Он ошибся, - сказал тот человек.
Я ждал, что он нам скажет, кто он такой, раз он не коммивояжер, но он ничего не сказал.
- Я сам думаю купить машину на будущий год, - сказал Майк. - Наверно, быстроходный "шевроле".
При мысли о машине он сделал легкий боксерский выпад, но тут же оконфузился, а наш новый знакомый громко рассмеялся.
- Блестящая идея, - сказал он. - Блестящая идея.
Он вылез из-под автомобиля и закурил сигарету.
- По-моему, вы делаете около пятидесяти миль в час, - сказал Майк.
- Пятьдесят две, чтобы быть точным, - сказал автомобилист. - В ближайшие дни надеюсь дойти до шестидесяти.
Я видел, что Майку этот человек очень нравится, как и мне. Он был моложе, чем мы думали. Ему было, вероятно, не больше двадцати пяти, а держался он с нами, как парень лет пятнадцати-шестнадцати. Нам он казался прямо великолепным.
- Как вас зовут? - спросил Майк.
Он умел задавать такие вопросы и при этом не выглядеть дураком.
- Билл, - сказал этот парень. - Билл Уоллес. Меня прозвали Уоллес Быстроход.
- А меня зовут Майк Флор, - сказал Майк. - Рад с вами познакомиться. А это мой брат Джо.
Майк и Уоллес обменялись рукопожатием. Тут Майк опять сделал боксерский выпад.
- А не прокатиться ли нам, ребята, немножко? - сказал Уоллес Быстроход.
- Братцы! - воскликнул Майк.
Мы вскочили в желтое купе. Быстроход повел машину по Бродвею. Он пересек железнодорожные пути напротив складов Розенберга и выехал на автостраду. Там он дал газу, чтобы показать нам настоящую езду. Мгновенно мы пронеслись мимо нашего дома и помчались по шоссе со скоростью сорок миль в час, потом сорок пять, потом пятьдесят, затем спидометр стал показывать пятьдесят одну, пятьдесят две, пятьдесят три, и машина загремела вовсю.
К тому времени, когда скорость дошла до пятидесяти шести миль в час, мы были уже в Фаулере. Уоллес замедлил ход и остановился. Было очень жарко.
- А не выпить ли нам чего-нибудь прохладительного? - сказал Уоллес.
Мы вышли из машины и зашли в какой-то магазин. Майк выпил бутылку клубничной воды, я тоже, и тогда Быстроход предложил нам по второй. Я отказался, а Майк выпил вторую.
Сам Быстроход выпил четыре бутылки клубничной. Потом мы опять сели в машину, и Уоллес повел ее обратно очень медленно, не более десяти миль в час, и все время говорил о машине и о том, как чудесно мчаться по автостраде со скоростью пятьдесят миль в час.
- Вы здорово зарабатываете? - спросил Майк.
- Ни гроша, - сказал Быстроход. - Но скоро я обзаведусь гоночной машиной, буду участвовать в гонках на Окружной ярмарке и тогда немножко подработаю.
- Братцы! - сказал Майк.
Уоллес высадил нас возле самого дома, и мы с Майком разговаривали о поездке добрых три часа подряд.
Это было восхитительно. Уоллес Быстроход - замечательный парень.
В сентябре открылась Окружная ярмарка. Там был земляной трек длиной в милю. В афишах на заборе мы прочли, что вскоре состоятся автомобильные гонки.
Однажды мы обратили внимание, что желтое фордовское купе не проезжало по шоссе вот уже целую неделю.
Майк так и подскочил, когда вдруг понял, в чем дело.
- Этот парень - на гонках, на ярмарке, - сказал он. - Пошли скорей.
И мы пустились бежать по Железнодорожной улице.
Было девять часов утра, а гонки начинались в два тридцать дня, и все-таки мы бежали.
Нам нужно было поспеть на ярмарку как можно раньше, чтобы суметь проскользнуть за ограду. Полтора часа нам понадобилось, чтобы то шагом, то бегом добраться до ярмарки, и еще два часа, чтобы туда проникнуть. Два раза нас ловили, но в конце концов мы все-таки пролезли.
Мы забрались на трибуну и чудесно устроились. На треке были две гоночные машины: одна черная, а другая зеленая.
Немного погодя черная двинулась по кругу. Когда она просажала мимо нас, мы оба так и подпрыгнули, потому что за рулем сидел он, Быстроход, владелец желтого купе. Мы были в восторге. Братцы, уж как быстро он гнал, а гремел-то как - ужас! И пыли-то что напустил, когда на углах заворачивал…
Гонки начались не в два тридцать, а в три часа. Трибуны были полны народа. Семь гоночных машин выстроились в линию. Их завели рукоятками, и они отчаянно затарахтели. Но вот они тронулись, и Майк сразу стал как сумасшедший: разговаривал сам с собой, боксировал и прыгал во все стороны.
Это был первый заезд, короткий, на двадцать миль, и Уоллес Быстроход пришел четвертым.
Второй заезд был на сорок миль, и Уоллес Быстроход пришел вторым.
Третий и последний заезд был на семьдесят пять миль, семьдесят пять кругов по треку, и на тридцатом кругу Уоллес Быстроход вырвался вперед, на самую малость, но все-таки вырвался, - и тут вдруг случилось что-то неладное, левое переднее колесо отскочило, и машина бешено перекувырнулась в воздухе.
На глазах у всех Уоллеса выбросило из машины. На глазах у всех машина ударила его о деревянный забор.
Майк бросился со всех ног вниз по трибуне, чтобы оказаться поближе. Я побежал за ним и слышал, как он чертыхается.
Гонки не прекращались, только несколько рабочих убрали с дороги разбитую машину, а самого Уоллеса отнесли в карету скорой помощи. Когда остальные машины проходили семидесятый круг, какой-то человек обратился к зрителям и сообщил, что Уоллеса Быстрохода убило на месте.
Господи боже!
- Этот парень, - сказал Майк, - он убит. Этот парень, который гонял по шоссе в своем желтом "форде", он убит, Джо! Этот парень, который прокатил нас в Фаулер и угощал клубничной.
Когда стемнело, по дороге домой Майк заплакал. Что он плачет, я мог догадаться только по его голосу.
Конечно, он не плакал по-настоящему.
- Подумай только, такой чудесный парень, Джо, - сказал он. - Вот его-то как раз и убило.
Мы по-прежнему просиживали целые дни на ступеньках крыльца и наблюдали за проезжающими автомобилями, но нам было грустно. Мы знали, что человек в желтом "форде" никогда больше не появится на шоссе. Время от времени Майк вскакивал и начинал боксировать воздух, только это было уже не то. Он больше не был счастлив, ему было тяжко, и, казалось, он хочет нокаутировать к черту что-то такое на свете, из-за чего с такими парнями, как Уоллес Быстроход, происходят такие ужасные вещи.
Воскресный цеппелин
Люк держал меня за руку, а я держал за руку Маргарет. У каждого из нас было по монетке в пять центов, чтобы пожертвовать на церковь, и Люк мне говорил:
- Смотри, Марк, не забудь опустить деньги в кружку, а то опять припрячешь и купишь себе мороженого.
- Сам не забудь, - отвечал я.
В прошлый раз Люк не опустил свою монету в кружку, и я это заметил. Днем тогда было очень жарко, и я купил себе мороженого. Шульц дал мне целых две ложечки. Люк увидел, что я ем мороженое под китайской яблоней в школьном дворе.
Он действовал быстро, как сыщик из кино.
- Ага, - сказал он. - Где ты достал деньги, Марк?
- Сам знаешь где, - сказал я.
- Нет, - сказал он. - Где? Говори!
- Да это на церковь, - сказал я. - Я их не опустил.
- Это грех, - сказал Люк.
- Ладно, - говорю. - Ты тоже не опустил.
- Нет, опустил, - говорит Люк.
- Нет, - говорю я. - Я видел, как ты пропустил кружку, не бросив монетки.
- Я коплю деньги, - сказал Люк.
- Копишь? На что?
- На цеппелин.
- А сколько стоит цеппелин?
- Да это в "Мире школьника". Доллар стоит. Из Чикаго пришлют.
- Настоящий цеппелин?
- На нем вдвоем подняться можно. Я полечу с Эрнстом Вестом.
Я проглотил последний кусочек мороженого.
- А меня не возьмешь? - спросил я.
- Тебе нельзя, - сказал Люк. - Ты еще маленький. Совсем ребенок. А Эрнст Вест одних лет со мной.
- Какой же я ребенок! - сказал я. - Мне уже восемь, а тебе десять. Возьми меня полетать на цеплелине, а, Люк?
- Нет, - сказал Люк.
Я не заплакал, но мне стало горько. А тут еще Люк начал меня дразнить.
- Ты влюблен в Алису Смол, - сказал он. - Совсем еще ребенок.
Это было верно. Мне и вправду нравилась Алиса Смол, но тон, которым говорил об этом Люк, меня разозлил.
Мне стало горько и одиноко. Алиса Смол мне очень нравилась, но разве все было так, как мне хотелось? Разве я с ней когда-нибудь гулял? Разве держал ее за руку и говорил, как я ее люблю? Произнес ли я хоть раз ее имя так, как хотел, чтобы она поняла, как много она значит для меня? Нет. Я слишком перед ней робел. У меня даже не хватало смелости смотреть на нее долго. Я робел перед ней, потому что она была такая красивая, а когда Люк заговорил о ней таким тоном, я разозлился.
- Сукин ты сын, Люк, - сказал я. - Ублюдок паршивый.
Я не мог больше вспомнить других слов, которые слышал от старших мальчишек, и поэтому заревел.
Потом мне стало очень стыдно, что я обозвал родного брата такими словами. И вечером я попросил у него прощения.
- Не морочь мне голову, - сказал Люк. - Ругань не дубинка, костей не переломит.
- Да не хотел я ломать тебе кости, - сказал я.
- Зато ты обругал меня такими словами, - сказал он.
- Я нечаянно, Люк. Честное слово. Ты ведь сказал, что я влюблен в Алису Смол.
- Ну да, влюблен. Сам знаешь, что влюблен. Все на свете знают, что влюблен.
- Неправда, - говорю. - Ни в кого я не влюблен.
- Ты влюблен в Алису Смол, - говорит Люк.
- Сукин ты сын, - говорю я.
Меня услышал папа.
Он сидел в гостиной и читал книгу. Тут он вскочил и вошел к нам в комнату. Я заревел.
- Что это значит, молодой человек? - сказал он. - Как ты назвал своего брата?
- Ругань - не дубинка… - начал было Люк.
- Оставь, - сказал папа. - Зачем ты все дразнишь Марка?
- Я его не дразнил, - сказал Люк.
- Нет, дразнил! - вскричал я в слезах. - Он говорит, я влюблен в Алису Смол.
- В Алису Смол? - сказал папа.
Он никогда не слыхал об Алисе Смол. Он даже не знал, что есть такая на свете.
- А кто это Алиса Смол? - сказал он.
- Она из нашего класса, - сказал я. - Ее отец - священник нашей церкви. Она хочет стать миссионером, когда вырастет. Она сказала это перед всем классом.
Тут папа говорит:
- Попроси прощения у Люка, что так его обругал.
- Я очень жалею, Люк, что так тебя обругал, - сказал я.
- А ты. Люк, - говорят папа, - попроси прощения у Марка, что дразнил его Алисой Смол.
- Я очень жалею, Марк, что дразнил тебя Алисой Смол, - сказал Люк.
Но я хорошо знал, что он совсем не жалеет. Я-то жалел, когда сказал, что жалею, а он, я знаю, не жалел, когда говорил, что жалеет. Он сказал так только потому, что папа ему велел.
Папа вернулся к своему креслу в гостиной. Но прежде чем сесть, он сказал:
- Я хочу, ребята, чтобы вы занимались чем-нибудь толковым, а не трепали друг другу нервы. Понятно?
- Да, сэр, - сказал Люк.
Мы оба взяли по журналу и стали разглядывать картинки. Люк упорно со мной не разговаривал.
- Можно я полетаю на цеппелине? - сказал я.
Он только перелистывал журнал и молчал.
- Один разочек? - сказал я.
Посреди ночи я проснулся и опять стал думать о том, как бы мне полетать на цеппелине.
- Люк, а Люк? - позвал я.
Наконец он проснулся:
- Чего тебе?
- Люк, - сказал я. - возьми меня полетать на цеппелине, когда его пришлют из Чикаго.
- Нет, - сказал он.
Это было на прошлой неделе.
А теперь мы шли в воскресную школу.
Люк сказал:
- Смотри, Марк, не забудь опустить в кружку деньги.
- Сам не забудь, - сказал я.
- Делай, что тебе говорят, - сказал он.
- Я тоже хочу цеппелин, - сказал я. - Если ты не опустишь монету, я тоже не стану.
Казалось, будто Маргарет даже не слышала нас. Она молча шагала вперед, пока мы с Люком спорили насчет цеппелина.
- Я заплачу половину, Люк, - сказал я, - если ты и меня возьмешь.
- Вторую половину дает Эрнст Вест, - сказал Люк. - Мы с ним компаньоны. Еще каких-нибудь восемь недель - и цеппелин прибудет из Чикаго.
- Ладно, - сказал я. - Можешь не брать меня с собой на цеппелине. Я с тобой еще посчитаюсь. Ты еще пожалеешь об этом, когда я отправлюсь вокруг света на своей собственной яхте.
- Валяй, на здоровье, - сказал Люк.
- Пожалуйста, Люк, - сказал я, - возьми меня на цеппелин. А я возьму тебя с собой вокруг света на яхте.
- Нет, - сказал Люк. - Плыви один.
Эрнст Вест и сестра его Дороти стояли около церкви, когда мы туда подошли. Маргарет и Дороти прошли вместе в церковный двор, а я, Люк и Эрнст остались на тротуаре.
- Палька эскос, - сказал Эрнст Люку.
- Иммель, - ответил Люк.
- Что это значит, Люк? - спросил я.
- Не имею права тебе говорить, - сказал Люк. - Это наш секретный язык.
- Скажи мне, что это значит, Люк. Я никому не скажу.
- Нет, - сказал Эрнст. - Эффин онтур, - сказал он Люку.
- Гарик хопин, - сказал Люк, и они захохотали.
- Гарик хопин, - повторил, смеясь, Эрнст.
- Скажи мне, Люк, - говорю я. - Честное слово, никто кроме меня, не узнает.
- Нет, - сказал Люк. - Придумай себе свой секретный язык. Никто тебе не мешает.
- Я не умею, - сказал я.