– Да умер я, умер. Это дух мой с тобой разговаривает. – Теперь в голосе явно слышался дурашливый пафос. – Свободный и неприкаянный. Скажи опять, что у вас, математиков, чего нельзя посчитать, того и нет…
Сенька принюхался – в воздухе явно запахло Old Spice, любимым Лёшкиным одеколоном. И во рту он тут же почув ствовал вкус Jack Daniels – его же любимый сорт виски.
Сеня сглотнул слюну.
– Лёха! Умоляю! Покажись! – взмолился Семён. – Не своди с ума!
– Не могу. Не положено.
– Кем не положено?
– Сам не знаю кем. Не положено, и всё тут.
– Небось опять одна из твоих штучек! И в гробу вон ворочался. И чёрт-те что нёс моими устами! И номера же у тебя…
– …смертельные. В прямом смысле слова.
– Это, Лёха, жестоко.
Раздался тяжёлый, явно нарочитый вздох.
– А сковырнуться вот так, как ты справедливо заметил, ни с того ни с сего – это не жестоко?! И смотреть на всех вас теперь отсюда, сверху?.. И увидеть всё то, чего раньше не видел?.. Из всех щелей такое повылазило… Приличных душ – раз, два и обчёлся. Поговорить не с кем… после смерти Ганди. Разве что с тобой.
– Правда, похоже что он… – сказал сам себе Сенька и покрутил головой. – А где ты, Лёх?!
– Где, где… Везде… Но в основном наверху. Озираю просторы.
– Ну, знаешь! – Сенька собрал всю решимость, на которую был способен. – Если ты – это действительно ты, тогда покажись! Материали зуйся!
– Соображаешь, что говоришь? Как это дух может материализоваться? Не положено! Здесь свои правила. Небесный устав.
– Да ладно, "не-по-ло-о-жено"! Как будто ты всегда делал только то, что положено. Ни за что не поверю, если не увижу своими глазами! Отпросись у них там. Хоть на галлюцинации!
– Отпросись… Тебе что здесь, урок физкультуры? Так бы тут все поотпрашивались!
В воздухе повисло молчание. И тут Сеня, сложив руки в молитвенном жесте, медленно сполз со скамейки на колени:
– Э… Ну это уж ты того… слишком…
– Ну, ладно, ты же знаешь мой принцип, если нельзя, но очень хочется, значит, немножко можно. Чем чёрт не шутит! Зажмурься!
Сенька честно зажмурился, прикрыв для верности глаза ладошками.
Лёшка непринуждённо, как если бы стоял там уже давно, вышел из-за берёзы:
– Можешь открыть глаза.
Сеня открыл один глаз, потом другой и, увидев перед собою Лёшку, снова зажмурился.
– Ну что, теперь своим глазам не веришь? Поднимайся давай, нечего в пыли коленки полоскать.
Сенька разом распахнул оба глаза и, покачиваясь, держась за землю, за скамейку, поднялся на ноги.
Затем сделал неуверенный шаг в сторону Лёши и осторожно протянул руку, пытаясь его потрогать. Рука наткнулась на невидимое препятствие.
– Да не лапай ты меня, – фыркнул Лёшка, передвинувшись ровно на такой же шаг назад и не выказав при этом никакого видимого усилия, – Фома Неверующий. Мало тебе, что ты меня видишь и слышишь. Повторяю, я сугубая метафизическая реальность и преподношу тебе эту реальность в ощущениях. Понял?
Сенька открыл было рот, но, так и не придумав, что сказать, закрыл его обратно.
– Самолёт летит,
Колёса стёрлися,
Вы не ждали нас,
А мы припёрлися! -
неожиданно затянул Лёшка частушку.
Затем, слегка подпрыгнув и на мгновение зависнув в воздухе, опустился на землю и выписал ногами несколько кренделей, как если бы собрался сплясать "барыню".
– Лёха-а-а… – хрипло проклокотал Сенька, с трудом вытолкнув воздух из гортани. – Если ты здесь, то кто же тогда там? В этом… в гробу?
– Там тело моё бренное. Оболочка, выставленная на обозрение любопытствующим. Профанация. Я ведь даже не крещённый. А при жизни ни в Бога, ни в чёрта не верил – атеист сраный. Но распоряжений отдать времени не случилось. Раз, и отбросил копыта в одно мгновение.
Сенька, находившийся в состоянии полного оцепенения, не в силах произнести ни звука, так и стоял, вытаращив глаза и бессознательно придерживая рукой челюсть, чтобы не отвалилась.
– А неслабую ты речугу толкнул, – продолжал Лёшка. – Хочется спросить тебя на чисто русской латыни: и не стыдно тебе было такое нести, бля?
– Это не я – это ты!
– Не-е-т, это подкорка твоя с моей помощью проговорилась. Мне особенно понравилось про "широту душищи" и "глубину умища", которыми предполагается возместить недостаток роста. Ну, во-первых, я хорошего среднего роста, – приосанился Лёшка. – И длина моего трупа, как опре делил гробовщик, "нормальная". А какой нежный и трепетный, даже в лежачем положении! И потом у нас сейчас, чем мельче персонаж, тем больше у него возможностей.
– Эх, Лёха! Как же ты можешь шутить в твоём положении? – выговорил наконец закадычный дружок. – Сейчас тебе должно быть не до шуток!
– Смех – это вызов судьбе. Мы смеёмся, сознавая свою беспомощность… Смеёмся, чтобы не сойти с ума, – с важным видом процитировал Лёха кого-то. – Шутить можно в любом положении. А уж в моём-то, как говорится, сам Бог велел. Так как Сам, судя по всему, большой шутник. А вот Сын его – нет. У Иисуса Христа всё есть – страдания, гнев, скорбь, доброта, любовь. У Него нет только одного – Он ни разу не пошутил. Тебе это в голову не приходило?
– Наверное, Ему было не до шуток, – предположил Сенька. – Он-то знал, чем всё кончится. А может, боялся, что если начнёт шутить, то уж не сможет остановиться?..
– Или боялся, что главное послание человечество всерьёз не воспримет. Что, собственно, и случилось, – задумчиво произнёс Лёшка. – А может, то, что могут себе позволить боги, не могут позволить Мессии? Вон ваш-то, иудейский, дык и вовсе суровый деспот. А пошутить, похоже, любил.
– Ну, это смотря с каким выражением Ветхий Завет читать!
– Да как не читай, – ухмыльнулся Лёшка. – Это ж надо было из всех бесконечных возможностей, из ничего, в котором уже было всё, сотворить такую несовершенную и, прямо скажем, малосимпатичную тварь, как человек, чья история полна крови, ненависти, преступлений и страшных несправедливостей – чем хуже, тем лучше, – да ещё уверять, что создан он по Его собственному образу и подобию.
– Большим шутником надо быть! – подтвердил Сенька.
– Ну уж, не знаю, был ли ОН шутником, с таким-то характером!
– Ну вот как это Создателю пришло в голову… интересно кстати, у Бога есть голова или ОН – одно целое? Так вот, как Его сподобило разместить органы любви и главного чуда – деторождения – в такой непосредственной близости с "грязными" органами, предназначенными для самых неаппетитных функций? Это ж каким циником надо быть, чтобы не делать никакой разницы между актом любви и физиологическим отправлением организма? Или весельчаком. – Сенька от возбуждения покраснел и размахался руками. – Ой! – спохватился вдруг он. – Может, я не ко времени сейчас со всеми этими вопросами?
– На то ты и учёный, чтоб не ко времени с вопросами. Давай спрашивай дальше.
– А может, это он из экономии, чтобы других дырок не делать? – предположил Сенька.
– Дык, никакого ж деторождения не предполагалось – тока Адам и Ева. Этта они потом уж сами додумались, что для чего использовать, – напомнил Лёшка.
Тут Сенька вдруг осознал, что происходит нечто совершенно из ряда вон выходящее, не объяснимое никакими известными ему законами, ни физическими, ни естественными: он разговаривает с покойником. Причём речь у того вполне связная, мысль чёткая, реакция быстрая (на какие темы провоцирует!) – покойники такими адекватными не бывают. И челюсть у Семёна всё-таки отвалилась.
– Закрой рот, дружок, а то вид у тебя малость придурковатый, не соответствует торжественности момента.
– А может, ты всё-таки не умирал? – выдавил из себя Сенька поразившую его догадку. – А там… – указал он в направлении церкви. – Я даже не знаю, что там… Да ещё и хулиганит, задницу голую показывает…
– Нет уж, как говорится, умер – так умер… А гаерствовать – так уж по полной программе! И вообще… каждую вещь и событие стоит подозревать в вероятности более чем одного толкования, – проговорил Лёшка, на этот раз важным голосом.
– Как это?
– А так. Я же с тобой говорю…
– Ну…
– Значит, я мыслю…
– Ну…
– А если я мыслю, следовательно, я существую. Согласно Декарту. Сознание определяет бытие. Или наоборот. Правда, в моём случае это скорее небытие… Сознание, оно ведь, как ветер, невидимо – судить о нём можно только по результатам. А результат в том, что ты со мной сейчас общаешься. И неважно, сознательно или бессознательно.
– Чёрт, совсем запутал. – Сенька задумчиво поскрёб в затылке. – А ты что-нибудь чувствуешь? Ну там… боль или жалость?..
– Всё чувствую. Только… как бы тебе объяснить… теоретически. Вот, например, чувствую сбой в эндокринно-гормональной системе – чего-то очень хочется, а чего – не помню… так, неясное томление в области позади живота и немного пониже глаз. Хотя ни того, ни другого больше не существует – фантомные боли.
– А вообще что-нибудь помнишь?
– Ну, а как бы я тебя узнал, если нет? Конечно, всё помню, даже то, что при жизни забыл. И к тому же мне отсюда сверху видно намного лучше и дальше. Кстати, в обоих направлениях – вперёд и назад.
– Да?! А будущее предсказать можешь?
– Ну, кое-что могу…
– Войны не будет?
– Войны и не прекращались никогда, ни на одну минуту, где-нибудь в мире всегда идёт война. А теперь вот СИЗИРК наступает.
– Кто это?
– Не кто, а что. Догадайся, гений хренов. Скоро накроет всех медным тазом. Финансовым.
– А… а… – догадался Сенька прочесть слово наоборот. – У нас уже поговаривают – никто не верит.
– Скоро поверят! Ка-а-к шарахнет!
– И что же делать?
– Ну тебе-то волноваться нечего. Денег у тебя больших нет, а значит, и терять будет нечего. Зато голова на плечах, а с этим багажом никакой сизирк не страшен.
– Да я и не боюсь. – Сенька замолчал. Поскрёб щёку. Потом спросил осторожно: – Ну, а ты-то?! Как тебе ТАМ? Что ты чувствуешь?
– Хм-м… – хмыкнул Алекс. – Ты ещё спроси, как я тут поживаю… как моё здоровье… имеет ли место пир духа…
– Да я не в том смысле, – смутился Сенька. – А в смысле, как вообще… ТАМ?!
– Да не знаю я. Я ещё не совсем ТАМ. Болтаюсь пока между небом и землёй, ни ТУДА не пускают, ни ОТСЮДА не отпускают. Похоже, что ЗДЕСЬ ещё не всё закончено – дали последнюю возможность прокрутить плёнку. Туда-сюда. Как в кино.
– И ты сможешь что-нибудь изменить?
– Нет, конечно. А вот осмыслить…
– И много там таких, как ты, "болтается"?.. – Сеньке, с одной стороны, неловко было задавать все эти вопросы – всё-таки момент "перехода в лучший мир" подразумевал некую торжественность, но, с другой стороны, как не задать главных вопросов, над которыми веками бьются философы, тому, кто уже в этом "лучшем" мире пребывает.
– Пока никого не встретил. Похоже, здесь каждый на своём месте разбирается со своей жизнью. А места тут много…
– И что? Теперь тебе всё позволено?
Лёшка посмотрел на него почти с сожалением:
– Ровно наоборот! Это при жизни всем всё позволено. А здесь в лучшем случае позволят осмыслить – если, конечно, есть что осмысливать.
– А трубный глас ты слышал? Огненный меч видел? Ну, или хотя бы свет в конце туннеля?
– Ни света, ни туннеля. А трубные гласы и мечи оставь фантастам.
– А что же есть?
– Ничего нет. Пустота. Переходный период – с этого света на тот. И ты наедине со своей совестью. Если таковая имеется.
– А если не имеется?
– Для них, наверное, своя программа. Может, и перехода никакого нет – был, да сплыл. Из ниоткуда – в никуда.
Сенька опять глубоко задумался. Опять пару раз открыл и закрыл рот. И наконец решился:
– А как же ты… сам себя называл "атеист сраный", а сам вон… вроде умер… и это… со мной тут… общаешься.
– Сам не знаю.
– Значит, душа-то есть! Остаётся после смерти? И про "бессмертие души" не попы выдумали?
– Да, говорю же, не знаю. Но попы к этому самому "бессмертию" уж точно никакого отношения не имеют, они просто профессиональные спекулянты, члены мафиозных группировок – Бога не могут поделить между собой.
– Ну, а веровать-то надо? Есть в КОГО? Хоть это тебе там наверху дали понять?
– Здесь никто никому ничего не даёт. А веровать или не веровать нужно было раньше, до того как коньки откинешь. И наедине с тем, в кого веруешь, без посредников.
– Так веровать? Или не веровать?
– Ну, что ты меня пытаешь? Это каждый должен сам для себя решить. Говорила же твоя башка: Бог – это самое важное, независимо от того, есть Он или нет. Человек ведь эгоцентрик – придумал Бога для того, чтобы Тот ему служил. А сегодня Спасителя бы и вовсе записали в лохи и лузеры.
– Но мне-то что думать, имея тебя перед собой, – тут уж поверишь не только в загробную жизнь, но и в инАКопланетян, как говорила моя бабка. Да и вообще, как сохранить в себе надежду, что жизнь устроена правильно, а "не вообще никак". Ты вон сам уже ТАМ, а тоже толком ничего сказать не можешь.
– На эту тему совета даже с того света не получишь. А уж если тебе моё мнение интересно, так вера и неверие никакого отношения к вопросу существования Бога не имеют – это выбор самоощущения, сознательный или бессознательный. Вопрос внутреннего комфорта. Вот ты, например, собственно, от Бога чего хотел бы?
Сенька глубоко задумался.
– Понять, чего Он хочет от меня, – наконец сформулировал он.
– Глубоко. Бедный Господь Бог, в каких целях Его только не использовали! И моё теперешнее присутствие перед собой воспринимаешь как доказательство Его существования! Немного же тебе надо. А может, я тебе и вправду только кажусь? Галлюцинации. Ты же всегда был впечатлительным.
Сенька опять задумался. Он так хорошо знал Лёшку, что действительно мог представить этот диалог во всех деталях – с запахом любимого Лёшкиного одеколона, со вкусом виски из вечной фляги, даже с его дурацкими частушками, которых тот знал несметное количество на все случаи жизни. Да и в церкви – только что – никто, кроме него, Сеньки, не заметил Лёшкиных фокусов в гробу.
А Сеня был не просто впечатлительным – до девятнадцати лет он был лунатиком. Настоящим. Правда, гулял не по крышам, а по ночным улицам. Находил ключи, куда бы их ни прятали родители, открывал дверь и уходил гулять, как был, в пижаме и тапочках, в любое время года. При этом никогда не простужался и не болел. Сколько беспокойства причинял он семье этими странностями! Бабка втайне от родителей его даже к раввину водила. Но тот сказал, что он только раввин, а не Господь Бог, и посоветовал оставить Сеньку в покое. "Может, это он нормальный, а не мы. Всё зависит от позиции. Как заявил тот пациент в сумасшедшем доме: "Жалко, что нас так мало, а то бы мы им показали, кто здесь сумасшедший"", – сказал рабби напоследок. А врачи уверяли, что с возрастом пройдёт. И оказались правы – в один прекрасный день прошло, как отрезало. Правда, случилось событие, которое, возможно, повлияло на это чудесное исцеление.
Вот и сейчас, может, ему и вправду Лёшка только мерещится?
– Я, между прочим, сам не уверен, что в данный момент сам себе не снюсь, – прочёл Сенькины сомнения Лёша. – Вместе со всей этой тусовкой, – махнул он рукой в сторону церкви. – И чего ей вздумалось меня, нехристя, в церкви отпевать, ведь всегда же знала, как я к этому отношусь. Мода, видите ли, у них сейчас на это.
– А я как же?! – не мог успокоиться Сенька. – Тоже себе снюсь? В твоём сне? Двойной сон? Сон с двойным дном? – Сенька от напряжения свёл брови домиком.
– Жизнь – только сон, увиденный во сне, говорят, кажется, японцы. А может, я просто твоё воспоминание? Или ты эманация моего сознания? Ну, как бабочка Чжуана Чжоу?
– Кто это?
– Однажды древнему философу Чжуану Чжоу приснилось, что он бабочка. Весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он – Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что он – Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу? Это и называют превращением вещей, тогда как между мною, Чжоу и бабочкой непременно существует различие. Китайская притча, – уточнил Лёшка. – И вообще, тот факт, что кто-то умер, не доказывает, что этот "кто-то" жил.
– Прекрати надо мной издеваться. Я могу повредиться в уме, – нахмурился Сеня.
– А вот этого не нужно – будет очень вредно для твоей работы. – Лёша постарался придать лицу торжественное выражение. – А может, мозг мой ещё не совсем умер. То есть физическая смерть наступила, коллективное бессознательное окочурилось, а вот индивидуальное… ещё того… где-то витает.
– Может, это и есть душа? Энергия души?
– Может… И эта типа душа понимает: то, что есть, это не ВСЁ, что ЕСТЬ.
– Мы именно это и пытаемся доказать у себя в Силиконке, но только в размерах Вселенной. А хочется для себя.
– Для этого, пожалуй, есть только один способ – умереть самому, дай бог тебе здоровья, конечно. Я сейчас о многом догадываюсь. Но толком всё равно ничего не знаю.
– Знаешь, – завёлся Сенька, – какую новую модель многомерной расширенной реальности предложили квантовые теоретики для описания перемещений, происходящих быстрее скорости света? Для объяснения этого эффекта используются дополнительные измерения реальности. Или французский физик Давид Бом с его объяснимой (физической) и необъяснимой (не-физи ческой) многомерной моделью реальности. Так вот, эта бомовская теория – о мире и Вселенной как необъятной голограмме. В которой "всё пронизывает всё". Где каждая частица, помимо себя самой, содержит всю голограмму в целом и неразрывно связана с остальными частицами, из которых состоит единая ткань мира. В этой суперголограмме есть абсолютно всё – энергия, материя, измерения. В ней есть все войны и революции с их победами и поражениями; есть этот прицерковный дворик, твои похороны, рождение твоего сына; есть Гитлер, Сталин и Моцарт с Толстым, все сумасшедшие гении и террористы, все боги и антихристы… и даже я, объясняющий тебе всё это. Ты понимаешь, о чём я говорю? Есть всё, видимое и не видимое простым глазом. При этом прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. И наше сознание лишь частица этого фантома. Частица, вмещающая целое. Капля воды, из которой состоит океан. Понимаешь?
– Ну что ж, ещё одна теория… – неопределённо отреагировал Лёша.
– Ты оттуда, где теперь находишься, можешь это подтвердить? Или опровергнуть?
– Нет. А если б и мог, не стал бы – у живущих свои знания, не дело мертвецов вселенскими подсказками заниматься.
– Значит, смерть не приводит к знанию, – сделал вывод Сенька. – А если некоторых приводит, так ими и поделиться нельзя! Жалко! А то бы мог совет дать, как улучшить человечество, на пример.
– Ну, советы-то давать проще некуда. На это каждый горазд, что живой, что мёртвый. И как человечество улучшить знаю – убрать агрессивную компоненту из организма человека, да и всё. Наступит полная гармония, типа всеобщая любовь. Правда, тогда футбола не будет, да и ещё много чего, войн, революций, например, инквизиции, терроризма. А у нас тут, на небесах, никакой борьбы Добра со Злом, всё полюбовно будет решаться. Непонятно только, как с животным миром быть, там ведь не нападёшь – не съешь, а не съешь, детёнышей не накормишь – лапы протянешь.