Эльфи Электра(теперь уже сама, добровольно въезжает на своем новеньком горном велосипеде, хотя вид у нее несколько потрепанный, говорит на ходу, задыхаясь). Извините, я, к сожалению, не могу слезть с велосипеда, не устроив изрядной суматохи. Поэтому скажу коротко: моя мамочка похоронила отца, как собаку, кое-как зарыла в землю, перед этим она снова вырыла его, хотя в этом не было никакой необходимости, и в зубах оттащила вонючий труп в сумасшедший дом. Ну да, сперва в частный приют, где в одной комнате спали двенадцать человек, владельцы этого приюта, который, собственно, был самым обычным домом для одной семьи, правда, с десятью кроватями в каждой комнате, гм, бац! в совершенстве овладели искусством встречать, принимать и быстренько избавляться от клиентов. Зато какая дисциплина! Черт побери! Курить в спальне запрещается. За завтраком разговаривать с соседом по столу не разрешается.
С разговорчивой партнершей трахаться - ни-ни. Выходить на прогулку в хорошую погоду не положено. В приют проворно принимают идиотов, из приюта медленно увозят невесомый товар, невесомее пустоты. Туда-то и доставили мы, мама и я, очередной человеческий товар. Папу! Он кончает свои дни не в ванне, он ведь не король, он умирает на больничной койке. Бедный папочка! Как случилось, что ты можешь жить, оставаясь невидимым? Поразительно! Сюда бы более известную особу, чем я, о, у меня уже есть такая, это я сама! Ты еще раскаешься, мама, чтобы не пришлось раскаиваться мне. На людях ты так участливо о нем говорила, а потом скоренько запихивала его в кое-как сколоченную нами клетку для кроликов. Чтобы он, наконец, перестал что-то лепетать и хныкать. Его надо убрать, по-другому не получается! Давай-ка позвоним сестре Йемене, пусть хоть немножко поможет с похоронами! Будь у мамы велосипед, она добралась бы туда быстрее. Сегодня она уже слишком стара для велосипеда. А раньше гоняла очень даже прилично. Многие катались с ней, выезжали на прогулки, но так и не отделались от ее злосчастных сексуальных пристрастий.
Ненавидела сестру, ненавидела отчима, ненавидела своячениц! Одно жулье! Значит, бежать от них подальше. В горы, в Венецию, на Большой венецианский склон, нет, он слишком высокий для велосипеда. Она разделала, расчленила папу, как кролика за то, что у него был один изъян. Лучше бы он погиб на войне, но его не взяли в армию, на почве так и не выясненного до конца расового происхождения. Но еще и сегодня община продает эту почву, эти земельные участки, отцы общины до сих пор видят в этих участках нечто зловещее и предпочитают селить на них как можно больше людей. Чтобы потом было с кого спросить, когда снова встанет вопрос о почве. Ну, это я опять сильно преувеличиваю. Но послушайте сами, что говорит бургомистр! Все вокруг должно стать приветливее, светлее и возвышеннее, тогда и мы будем приветливее, светлее и возвышеннее.
Луч света, входи и садись! А ведь для папы, как мужчины, был проложен такой замечательный путь! Его могила могла бы стать таким же утешением, как и выздоровление Ники Лауда, помните, как мы все за него переживали!
Мой папа был король, а умер такой жалкой смертью. Ему бы, укрощенному, спокойно лежать под моим письменным столом, а вместо этого я, его убийца, сижу здесь и так молочу по клавишам, что кровь брызжет из-под ногтей! Правда, крупинку истины я все же нашла. Это ты убил маму, братец, признавайся! Возможно, я тоже в этом участвовала, ну и что. Никто так и не узнал, что тут произошло. Итак, я, сонный, ленивый грудничок, насосавшийся материнского молока, лежу у груди мамы, я была и остаюсь ребенком, с зубами или без зубов. Людям мои зубы не нравятся, но я старая и опытная кусака, мне они еще нужны, я имею в виду зубы, ну, и люди, разумеется, тоже. Я не могу без публики! Мама, значит, положила папу в больницу, а рядом с ним пристроила и его рассудок, словно внутренности курицы, и теперь я должна до конца дней своих жить в ее доме с ней вместе. Я и пачка моих мозгов в морозилке. Может быть, мама наделает из них кубиков и швырнет их в стакан, чтобы мы, две ошпаренные бабы, наконец выяснили свои отношения. Неудивительно, что я никак не могу оттаять!
Самой судьбе было угодно, чтобы папа превратился в идиота, а теперь мама хочет лежать с ним в одной могиле, уже давно оплаченной на сто лет вперед! Мертвецов тоже можно покупать. Разве убийство спорт? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве бог враг? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве смерть всего лишь сон, чтобы люди и под землей могли совокупляться? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Я лишь хочу сказать, что тело моего отца всю жизнь находилось в миллиметре от стального лезвия моей матери. Но ничего так и не произошло. Далее я хочу сказать, что я все время что-то говорю, вы же сами слышите, но у меня такое впечатление, будто я обращаюсь к спящим. (Пошатываясь, уезжает на велосипеде.)
Другой громила(будто ничего не произошло). Они наблюдают за нами даже на улице, с помощью видеокамер, чтобы мы не собирались вместе в публичных местах. А этой можно свободно ходить там, где ей захочется!
Под стадионом они даже вылепили из глины камеры для заключенных! Чтобы не возить нас куда-нибудь подальше. Мы на видеокамеры ноль внимания. Но они нас, тем не менее, видят. Они выбирают для нас стадион посовременнее, чтобы охрана могла высосать из нас всю кровь. Мы цепляемся за камни, с трудом переводим дыхание, наши бока, как осы, жалят всех вокруг, но все усилия оказываются бесполезными. Нас пинают и топчут; даже если мы где-нибудь спрячемся.
Первый(пинает его). Мы маскируем наши действия, говоря, что идет война. Я всего себя отдаю борьбе. Не пропускаю ни одной схватки. Как раньше бог хотел заполучить мою душу, так и я теперь жажду жертв! (Обращаясь к своей Жертве.) Отдайте мне свое тело, чтобы я мог снова превратить спорт, который раньше был культовым действием, в скромное, но все же достаточно интересное культуристское представление. Которое, я говорю это просто так, наобум, могло бы многим кое-что принести. При условии, что мы их заинтересуем. Да наверняка заинтересуем! Иначе вы не включали бы ваш аппарат. Красное пятно на вашем ковре, то, что перед телевизором, где вы на прошлой неделе пролили вино, скоро поблекнет на солнце, которое вы в изобилии каждый день впускаете к себе в комнату. А меня, своего убийцу, вы хотите оставить за дверью? Вы еще живы, но уже кормите меня! Голубые блики на оконных стеклах доказывают, что вы включили телевизор, свисток судьи! Еще одно доказательство - то, что на улицах в определенные часы совсем мало людей. Другой причины, почему на улицах так мало людей, я не вижу.
Здесь (показывает на Жертву) вы видите частичку духа, она умирает и вытекает из уголков рта вместе со слюной, а у ее владельца в это время еще дергаются ноги и голова, как у замечтавшегося пса. Блевотина с шипением вылетает из него, окружает его, валяющегося на земле, теплым, нешироким валом. Это ему было нужно? Да, нужно! Он просто не мог без этого обойтись, как и каждый не может обойтись без других. Возможно, позже он снова будет жить в ладу с ними, с немецкими народными песнями. Следующая передача из Южной Африки, да, даже оттуда! Другой радуется, но он все же недоволен. Он выскальзывает из своей руки, как х…, когда пописаешь. Но рука остается сухой. Зато глаза у всех на мокром месте. Вина смывается, это ведь один из современных писсуаров, вода в нем начинает литься, едва отойдешь, и при этом орошает тебя легкой музыкой. Никто не заразится и не разразится проклятием. Никто не свалится с ног. Без повиновения нет командира, отдающего приказы: бег рысцой, бег задом наперед, бег боком, бег с подтягиванием пяток к ягодицам, колени выше, перейти на шаг, делая круговые движения плечами, бег рысцой, шире шаг, колени поднимать энергичнее, садиться на пятки энергичнее, короткие пробежки, пятки к ягодицам, переходим на шаг, положить ногу на скамейку (перед собой), положить ногу на скамейку (в сторону), круговые движения плечами, круговые движения верхней частью туловища, закончить упражнения, быстро обдумать их положительные и отрицательные стороны. После бега и ходьбы мысленно подготовиться к соревнованиям, удлиненная программа. К сожалению, не всегда удается продемонстрировать истинные возможности команды. Причина: слишком велико нервное напряжение.
Другой. Ты считаешь, нашей жертве следует вывернуть перед нами свое тело, как Дед Мороз выворачивает мешок с подарками? Но это ей все равно не поможет. Мы руководствуемся только ситуацией, в которой оказались. Мы показываем руки: они чисты. Итак, слушайте: у меня тоже есть мать, но мне и в голову не придет расчленять ее ножом и потом выставлять ее голову в витрине магазинчика, где она торговала бельем. В надежде, что мать, может быть, еще и споет мне, ее убийце, песню, которая, как многое в ней, придется мне не по нраву. Аккомпанировать ей на этот раз буду не я, а CD-плеер. Как, она и впрямь спела бы, если бы могла? И это была бы песнь мести, пронзительная песнь смерти? В ней говорилось бы о том, что нельзя убивать кровных родственников, что слепых нужно переводить через дорогу и что нужно слегка вытягиваться и потягиваться, когда тебя начнут отмывать в пожарной части, куда ты, после нескольких попыток, наконец попадешь? Этой песни я не знаю. И CD-плеера у меня нет.
Я придерживаюсь мнения, что люди не должны ходить поодиночке. Нам больше не нужны объединительные идеи, не нужны эмоции, не нужны планы! Нам достаточно безмолвного, как в пантомиме, жеста, немого взгляда, легкого движения руки - и, как это часто бывает, мы с невероятной быстротой, хотя нас не связывают какие-либо общие интересы, пинаем, толкаем, а потом смываемся, причем так стремительно, что наши достижения в спринте никто не станет отрицать. Я думаю, слепым все равно, когда выходить из дома, днем или ночью. Я вырву тебе глаз, разве не говорил так твой папа, Эльфи? Ну да ничего! Столпившиеся вокруг нас быстро сообразили, что мы их убийцы, уже подъезжают грузовики, чтобы сопровождать их вниз. Они окончательно исключены из наших веселых праздников, эти 80 тысяч, вцепившихся в сползающий горный склон, чтобы послушать плохонький концерт, который сам по себе не состоялся бы. Мы, густой осадок этой страны, идем навстречу друг другу и, как всегда, рассчитываем на встречную предупредительность. Чтобы не попасть под колеса наших преступных деяний, все эти люди убегают, их рвет по дороге к грузовикам, они становятся неаппетитными, но и сами не получают никакой еды. Всевышнему не нужда наша еда, он пожирает нас!
Но мы его все же не боимся. Пусть наши церкви стоят в деревнях, ни о чем не тревожась. Наши жертвы боятся нас, хотя видят, что мы за люди. Они считают нас кровожадными. Помилуйте, к чему все это, ведь мы, когда все произошло, были уже в другом месте, так мы ответим, когда нас спросят через год или лет через пятьдесят. Мы гоняемся за ними, набрасываемся на них, стираем их с экранов телевизоров. А потом все вместе оказываемся в другом месте. Да, мы были совсем в другом месте, к тому же свою жертву мы не считали человеком. Она, правда, выглядела, как человек, но просто не могла им быть, иначе бы мы ее так не разделали! Вы слышали эти крики? Жалобы на то, что человек погибает от детских рук, вы это слышали? Должно быть, темнота случайно окутала дом жертвы, и его теперь не видно? Не видно и нас, мы сделали свое преступное дело, мы подобны горной львице, что в ярости рыщет по дубовой роще, уничтожая все живое.
Все мы всего лишь люди! Мы разбрызгиваемся, как пенки под половником, как брызжет слюной полковник, подчиняясь приказу свыше, ибо мы не позволяем себя помешивать, и уж тем более бить! Бить мы предпочитаем сами! Наши успехи зависят от возраста, чем ты моложе, тем большего можешь добиться. Время для нас - это вызов, требование жить как можно веселее. Быть веселым ничего не стоит. Мы смотрим в глаза людям, которым выворачиваем назад руки, смотрим молча, ищем три исходные точки, обеспечивающие нашу собственную безопасность, а потом отрываемся в свое удовольствие, потому что нам, качкам с вздутыми мускулами, за это все равно ничего не будет. Мы избегаем дорог, на которые нас толкают. Это может стать своего рода таинством. Или ритуалом! Священным превращением жизни в смерть. Но Бог имел в виду нечто прямо противоположное, а именно то, что его призовут к жизни после смерти. Что ж, теперь он знает, что из этого ничего не выходит. Вот смотри: у человека течет кровь из ран, которые мы ему нанесли, он испытывает страшную боль, он сам откровенно признавался мне в этом в редкие минуты, когда ему становилось легче. Но с некоторых пор он уже не говорит ничего. Во всяком случае, с того момента, когда мы испытали на нем свой последний, проверенный на практике прием. Высокий прыжок! Мощный удар в заключительной фазе! Нет, эта фраза мне, к сожалению, не удалась. А если бы и удалась, то сочинил бы ее кто-нибудь другой. Остальное годится.
Другой. Но нельзя же человека избавить от его изъяна! Вспомни о целибате католической церкви! Кто готов принять обет безбрачия? Пожалуй, только гомосексуалисты! Если эти бедолаги, правда, стоящие во главе своих общин, чего-то не могут делать, они наделяют своей неспособностью и бога. Своего бога. Это вызывает в них восхищение, правда, не у их бога, личные достижения которого, если внимательнее присмотреться к его представителям в подержанных "Хондах" и "Мицубиси", сильно ужались. Много успехов, мало понта! Да и с чего бы это представителю чего-то требовать? Он не требовать должен, а давать! Как можно успешно представлять того, кто прибит гвоздями к своему собственному фитнес-снаряду? Нелегкое это дело. Вот мои аргументы: вопреки всему есть люди, у которых нет ничего, кроме их религии, но это "ничего" или "ничто" все же лучше, чем нечто, что существует, но ничего не значит. Видите ли, прямая противоположность этому - спорт, музыка и религия! Они нечто значат! Мы тоже что-то значим, но что? Да все равно что. Мы целиком встаем на одну точку зрения, а потом сворачиваем на другую. Мы смотрим футбольный матч, потом смотрим бег на сто метров у мужчин, потом бег на двести метров, тоже у мужчин, я полагаю, женщины эту дистанцию не бегают, или? Ах да, простите, спасибо за подсказку, ну, разумеется, что могут мужчины, то могут и женщины. Стоит только назвать Диверс, Отги, Торренс. Я думаю, они в состоянии прихватить и увлечь за собой даже самого Господа Бога, если он не очень прочно пришуруплен к своему снаряду.
Другой. К сожалению, сегодня мы должны бороться с секундами, а не со вкусом партнера, который нас не выбирал. Катаетесь ли вы верхом на бурях? Скорее нет? Но вы, госпожа авторша, давно уже на чем-то катаетесь. На чем? Бросьте это дело! Оставьте его мне! В спортивных состязаниях мы чаще всего участвуем не собственной персоной. Даже если выступаем мы сами, другие делают это лучше нас. Поэтому мы позволяем другим бороться вместо нас на экранах телевизоров. Спорт - ничто, это мое глубокое убеждение. Но он существует и делает людей злыми, потому что большинство из них обречено сидеть перед своими ящиками в бездействии, с которым они хотели бы так или иначе покончить, разумеется, силой. Иначе ничего не выйдет.
Мы входим в дома, выходим из них. Ничто появляется среди нас незаметнее, чем разум, разум все еще много болтает, как я, но ничего нам не сообщает, как и я вам. Его прикончат раньше, чем он успеет что-то высказать. Он кланяется и показывает, как бы все было, если бы ему позволили выступить на льду в одиночном катании. Он вышел на финишную прямую в группе других спортсменов, и только фотофиниш покажет, чья грудь коснулась ленточки первой.
Эльфи Электра (ненадолго высовывается снизу, ее пинают, и она опять исчезает). Но не моя, свою я куда-то засунула, не помню, куда. Я ее уже давно не видела. Никак не могу найти! Иной уже и не чувствует, что падает. Нам бы надо спокойнее на это реагировать. Или?
Первый(не обращая на нее внимания, говорит другому). Ты считаешь, они, эти ничтожества, преподносят в качестве жертв самих себя? И в этом их высшее достижение? Не знаю, не знаю… Мы можем предложить больше. Мы, во всяком случае, предлагаем в качестве жертвы настоящего человека. Это мы умеем делать. Когда тут и там слышны стоны, это наша работа. Ну и что? Надеюсь, когда-нибудь делать людей станет веселее, чем то, что мы делаем. Чем их уделывать! Всевышний судия все равно отнимает у нас каждого, кого бы мы ни произвели на свет. У него нет критериев отбора. Но мы-то все еще можем подать кассационную жалобу или произвести нового человека. Боюсь только, он тоже будет ужасно страдать от оскорбленного самолюбия. Что бы такое вживить в него против этой болезни?
Другой. Честолюбие - самый сильный инстинкт человека. Прежде чем сказать что-то, мы просто таем у себя на языке. Нас злит, если нас никто не слушает. Мы не избегаем друг друга, для этого мы должны бы быть очень разными, только разные по складу люди пытаются дать оценку другим. Выяснить, кто сильнее, кто быстрее. А мы все на одну колодку. Один за всех. Мы даже не привязаны к человеческим телам. Мы увлекаем их за собой, когда мчимся на своих скейтбордах или взбираемся наверх, а потом скатываемся вниз на своих горных велосипедах. Поэтому мы заранее отвязываемся от людей, а потом бросаемся в белую пропасть. В то время как автобусы, словно акулы, плывут по нашим улицам, выплевывая кровавые ошметки.
Первый. Если колеса наших опасных снарядов начинают вдруг крутиться с сумасшедшей скоростью, словно шаловливые собаки, и, скользя, подпрыгивая и вертясь в воздухе, создают новую ситуацию, когда нужно вызывать горных спасателей, чтобы из этой ситуации выйти, это еще абсолютно ничего не значит. В том, разумеется, случае, если выходить из нее нет желания! Иногда оно у нас пропадает. За Бога ведь тоже говорит его снаряд, без креста за спиной его, возможно, никто бы и не узнал. Это мог бы быть любой длинноволосый молодой человек, не успевший сделать из своей растительности на голове прическу "конский хвост".
Другой. Просто удивительно, как долго наша жертва сопротивлялась смерти, вы тоже обратили на это внимание? А мы, как черные вороны, нависли над ней, над тенью, умеющей так пронзительно кричать! И что это ей дало? Она не смогла взять нас с собой!
Другой(вонзает в сверток нож, сверток перестает шевелиться). Спокойно, это тебя не касается!
Первый. Ну, теперь-то его уже можно было и не колоть. Ему ведь, когда он нас увидел, было с самого начала ясно, что он не в кругу друзей.