Действовать сообща, особенно в опасной ситуации? Слепо доверять друг другу? Может быть, это ярко выраженный идеализм? Прежде чем вы меня окончательно прикончите, позвольте выдвинуть тезис: вы можете существовать и действовать только в команде, примерно так же, как и полиция, которая лет этак через шестьдесят-семьдесят возьмется за вас, - представьте себе полицейских в женской одежде, с оружием, выдаваемым гражданским лицам, и с тремя черными полосками на обуви, как у всех штатских. Или как те же пожарные, что все еще верят в свое дело, далее если оно сводится к усмирению случайно вспыхнувшего бунта - вспучивания в шланге? Упругим шланг делает только вода. Моя кровь вряд ли заставит его функционировать как надо, сосуды сразу сделаются непроницаемыми. Пилить ножом не имеет смысла, надо сразу колоть. Вы, когда стали членом этой шайки, должно быть исполнили свою детскую мечту? И она до сих пор не утратила для вас своего очарования? Ах, если бы и мне стать чьим-нибудь сообщником! Тогда подельник мог бы вникнуть в мою проблему, вытащить из меня смерть и отбросить ее как можно дальше! Но так, чтобы вы могли ее найти, когда понадобится. Вот тогда я с удовольствием встал бы на вашу сторону, поверьте!
Чаша весов элегантно склоняется, но не в мою, а в вашу сторону. Тут уж ничего не поделаешь. История вынесет свой приговор, промолвит его бранными словами, резкими и точными, как удары кнута, содрогаясь от холода, который все еще будет господствовать на земле. Как и сегодня. Он, холод, возьмет на себя право назвать то, что вы со мной делаете, ваши пинки и удары, "господством". "Господство", "господа" - красивые слова! Что вы так за них уцепились, немедленно верните их мне! Их звуки, словно шум далекого моря, касаются моего слуха, но перелетают через меня и мчатся дальше. Эти слова ни разу не настигали меня, потому, видимо, что меня просто не было дома. О вас я могу сказать следующее: раз вы, судя по всему, не в состоянии подготовить свое тело для спорта, вы, вместо спорта, делаете то, что приходит вам в голову, отделываете мое тело, уже наполовину размятое вашими пинками, и обрезаете неповторимую, любовно сплетенную судьбой нить моей надежды! В магазине национальной одежды уже с нетерпением ждут меня, ждут новой партии товара. Ждут моего товарного знака, он пришит в потайном месте, вы, конечно же, его не заметили, когда отправляли меня в небытие. Ну да ничего. Никто вас за это не осудит. Да, вы забыли указать отправителя. Что ж, возможно, художники, мастера слова, что уже спешат сюда, не захотят иметь с вами дело. Вы, дорогой убийца, не что иное, как брешь, в которую потоком вливается небытие, и пока вы с сияющими от восторга глазами плаваете от газеты к газете, откуда ни возьмись появляется вокальная группа со своими наспех состряпанными опусами и пронзительными, как у дверного замка, звуками музыкальных инструментов. Она-то, эта группа, и обуздает ваш аппетит! Но вот часы бьют тринадцать! Ну и пусть себе бьют, зато теперь вы можете вступить в любое другое сообщество.
Не верю я и в то, что вы будете в чем-то раскаиваться. Позавчера один парень, катаясь на лыжах, разбился насмерть, но уже после обеда его товарищи снова поднимались по канатке в гору: надо же использовать свой отпуск до конца. Точно такие истории случались и прежде. Группа просто не замечала потери. Само собой, их, как и вас, прежде всего интересует, настоящие ли эти бугры, эти холмы, эти, как мы говорим, тортики под туго облегающей тенниской, или они все же поддельные, естественна ли вон та выпуклость в джинсах, или туда засунули бутылку из-под колы. Чтобы узнать правду, достаточно задать один стандартный вопрос, который до сих пор всегда приводил к должному эффекту. После него в любом случае все становится ясно. Таким чаще всего и бывает начало. В спорте мы имеем дело с массовым феноменом, под воздействием которого люди ведут себя не так, как обычно. Под влиянием спорта они вдруг начинают разбираться в его тонкостях, это превращается в манию. Как вы считаете, это смягчающее или отягчающее обстоятельство? Позвоните нам или напишите! Но будет лучше, если вы этого не сделаете. Вообще-то ваше мнение нас не интересует. К тому же лично я уже не смогу услышать ваши слабые голоса. Но ответственная редакторша после окончания передачи будет еще по крайней мере два часа принимать ваши звонки. Пока трубка не выскользнет у нее из рук и не свалится на пол. Напряжение, которое вы испытываете, убивая меня, для моего тела означает угнетение и уничтожение. И наоборот: будь вы профессиональным спортсменом, это угнетение вы почувствовали бы на собственной шкуре. Вот тогда вы наконец успокоились бы.
К сожалению, вы для меня нечто вроде исторического придорожного столба. Я слишком поздно вас заметил и слишком быстро отправился дальше. Прошу вас, расскажите о своих ощущениях, а потом прочтите о моих! К сожалению, я слишком поздно понял, что вы страдаете от недостатка эмоций. Отсюда ваше чувство неполноценности. Вместо того чтобы решительно перекрыть дорогу туда, где вам нечего делать, к моему черепу и моим почкам, к моей грудной клетке и моему животу, который я затянул после еды ремнем, эти ваши изъяны, похоже, лишь подстегивают вас. Вам бы честно признаться, что ваша истинная мотивация - желание стать главарем банды, так нет же… О господи! Вы словно нехотя набрасываете на меня горящий ковер, тьма кромешная, пуповину, которая нас связывает, вы тянете себе за спину, моя ночная рубашка с пятнами крови элегантно топорщится. Вам подавай только ваше удовольствие и вашу работу. Для меня же ваша работа - убийство, уж поверьте. Я для вас всего лишь доказательство того, что вы хорошо делаете свое дело. Похоже, вы находите успокоение только в глубине моего тела. Вы проникаете в меня, вместо того чтобы приняться за себя самого, ого, я вижу, как заметно ослабевает контакт между вами и вашими сообщниками, должно быть, ваши коллеги по ремеслу отваливают, заметив, что именно ваш контакт с моим телом послужит позже надежным доказательством в уголовном деле.
Ваша беременная жена или деревенская подружка, не важно, все еще прыгает вокруг и украшает свою первобытную пещеру цветными фонариками и гравюрами, чтобы подстегнуть вас еще больше и усилить натиск на меня. И впрямь все получается как нельзя лучше! Или вы другого мнения? Я все еще думаю, ну почему я не догадался обо всем по вашей физиономии, когда вы посмотрели на меня так, будто между нами есть какая-то связь. В вашем взгляде были отчужденность и симпатия. Просто я слишком поздно и слишком медленно отреагировал. Я далее представить себе не мог, что такое возможно. Что вы сжались в кулак, превратились в женщину, убивающую своего мужа, в мужчину, стреляющего в свою жену, в женщину, запихивающую своего ребенка в ящик и затыкающую отверстия в крышке, чтобы со временем он задохнулся в собственном дерьме. Но, опять же, осмотрительность и спокойствие подобает иметь Богу, а не смертному.
Едва вы сблизились со мной, контакт между нами стал улетучиваться с быстротой молнии. В то же время я заметил, как стремительно нарастает ваше отвращение ко мне, человеку постороннему. С чего бы это? Пожарную часть, то есть учреждение, которое не сравнишь с живым организмом, нельзя обойти, как нельзя обойти полицию или службу спасения. Но меня-то вы могли обойти без труда, неужели это не пришло вам в голову? Всего шажок в сторону, и вы бы прошли мимо, я бы для вас просто не существовал. Такое происходит с каждым из нас постоянно, в течение всей жизни. Я оказался бы у вас за спиной, вам пришлось бы замедлить шаг и резко повернуть назад. Еще немного, и вы спросили бы меня, который час. Но времена изменились. Теперь вы хотите во что бы то ни стало обзавестись новой кухней, выбирай любую! Когда дикие животные начинают жить в своих тесных квартирах-клетках, словно пчелы в улье, это штука отнюдь не безобидная. Все могла бы решить одна секунда - секунда между здесь и там, между сейчас и никогда! Увы! Ее-то и не хватило! Еще секунда-другая - и завеса над нашей почти непостижимой связью на мгновение поднялась бы. Не хватило одного шага между слишком мало и слишком много.
Зато хватило нескольких ударов, отмеренных вашим сердцем самому себе, прежде чем оно обратилось ко мне, чтобы, словно управляемое невидимым передатчиком, настроиться на нужное время и упрямо двигаться дальше. Ни один мускул не дрогнул на вашем лице, должно быть, на это у вас просто не нашлось времени, вас торопили ваши часы, которые вы носите со времен конфирмации, ведь вы еще совсем ребенок! Внутренне вы все теснее сближались со своей группой, а внешне все больше отдалялись от меня. Свое оружие - бутылку с отбитым донышком, дубинку, бейсбольную биту вы, вероятно, уж не знаю каким образом, стащили у блюстителей порядка, ах да, разумеется, вы теперь сами намерены наводить порядок, вот почему вы нарядились в этот костюм и сделали себе эту прическу! Хотели так искромсать мне лицо, чтобы мои ближайшие родственники узнали меня только по одежде. И что вы этим доказали?
Мне своевременно удалили пломбированные зубы, выбили из челюстей особым ударом, за то, видно, что были не из чистого золота. Вы специально для этого подобрали себе костюм. Самая ценная его принадлежность - сапоги с забавными оковками на носках. На вашей тенниске красуются надписи, сделанные огромными буквами, чтобы ошеломить того, кто на вас смотрит, хотя люди в известных ситуациях делаются отнюдь не свободнее, а скорее вжимают голову в плечи. Жаль, что все это вы потратили именно на меня. Поступи вы так с кем-нибудь другим, я бы понял, но со мной?! Кто я, собственно, такой? Я отношусь не к избранным, а скорее к отбракованным, я был таким еще до того, как попал к вам в лапы. Кстати, я вас хорошо понимаю, я ведь тоже не лишен тщеславия.
ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ОТЧЕТ
На сцене вспыхивает сияющий ореол святости. В нем - своего рода изображение Девы Марии с телом Христа: на стуле сидит другая женщина в старомодном нижнем белье, в комбинации, в ортопедической обуви и т. п. Она держит на коленях мертвое тело своего сына Христа, которого в этой пьесе зовут Анди. На покойнике только трусики культуриста. Но его можно одеть и как младенца-грудничка. Эту роль может играть и женщина, так как Анди должен походить на бесполое существо. В глубине ярко освещенная фотография Арнольда Шварценеггера. Можно также проецировать на экран короткие отрывки из фильмов с его участием. Перед женщиной с сыном на коленях лежат траурные венки с лентами, уже полусгнившие. Монолог Анди женщина то и дело прерывает одними и теми же словами: "Алло, кто говорит? Алло, кто говорит?" При желании оба больших монолога можно давать вперебивку.
Пожилая женщина(ей примерно 65 лет, на ней старомодное нижнее белье, на коленях у нее Анди). Алло кто говорит что нового.
Раз уж вы обращаетесь ко мне в таком доверительном тоне, мне остается только натянуть на свой голос коньки и без промедления въехать в вас! Что-то вы вдруг присмирели. Нет, вы не ошиблись: то, что так послушно витает в непосредственной близости от меня, да-да, то, что вечно задерживается, и вы начинаете верить, что оно вообще не придет, - это и есть смерть. У меня она выступает в виде богатства, в виде дарующего блаженство труда; у других - в виде бездеятельности. Ну, разве мне не повезло? Я тружусь беспрестанно. Как электрический ток: он кажется нам чем-то необычным, но вот он приводит в действие бытовые приборы - и мы воспринимаем его как нечто очень близкое и понятное. Если я не убиваю, то размышляю об умерщвлении или тренируюсь на самых простых предметах. Я убиваю, это та работа, которую я произвожу. Другие работают, чтобы поддерживать в форме свое тело, посредством еды или спорта, никогда посредством того и другого вместе. Чтобы исправить то, что не поддается исправлению с помощью одежды. Да, жизненные силы все еще есть, но они уже не переходят в силу духа. Ничего, кроме смерти, я вокруг себя не терплю, только ее, всепожирающую смерть, которая вычищает все кругом лучше самой трудолюбивой домохозяйки. Я не могу просто повесить своего Алоиса на бельевую веревку и ждать, когда он сам приведет себя в форму. У него ведь уже не осталось никаких желаний. Я, как женщина, больше даю, чем беру, а беру я, если не намечается ничего другого, - жизнь. Я выравниваю то, что другие имеют в избытке: природу. Природе подавай исключения из правил, но в конечном счете все должно проходить один и тот же путь. Большинство женщин раздают жизнь как чаевые, просто швыряют ее, как жетоны на ломберный стол. Или как куриный корм на поле битвы. Я же играю лучше! Правда, не в казино, где уже много лет постоянный клиент. Там я проигрываю, когда отдаю все. До чего неумело я играю! Но я выигрываю, когда отбираю. Большинство женщин считают, что умеют кое-что расточать. Они растрачивают все, вытряхивают из себя, оставляют за спиной. А потом на ушах у них снова повисает лапша. Правда, уже почти готовая к употреблению. Этих глупых баб интересует только жизнь. Пустая трата времени и саморасточительство. Каждый человек когда-нибудь начинает воспринимать свое тело как помеху. Тогда прихожу я. Отбирая жизнь, я отвоевываю пространство. Они кричат и зовут маму, мои милые старички, не понимая, что уже находятся на пути к ней. Бегут с распростертыми объятиями навстречу кому-то, например мне, стараются как можно скорее добраться до меня. Бросаются мне на грудь, украшают реку смерти, словно роскошно убранные пароходы, но капитан на этом пароходе только я и никто больше! Да, этим пароходом командую только я. Желанная профессия, увиденная глазами женщины. Должно быть, они любят свои страдания, мои ребятки. Мать всегда радуется движениям своего малыша, но если движение исходит от нуждающегося в уходе, это требует работы, работы и еще раз работы. Кто будет ее делать? Как они жаждут моих объятий, эти замечательные парни! Но я-то совсем не такая.
И все же, все же. Теперь я понимаю: я именно такая. Потому что продемонстрировала силу, о которой другие не догадывались. Вот если бы я могла стать своей собственной женой! Это единственное состояние, когда притязания другого тела, особенно уже превратившегося в развалину, не вызывали бы во мне дикой ярости. Тогда я стала бы работать только на себя, радовалась бы каждому дню. Готовила бы пищу. Да, моя специальность - слабые, больные, дряхлые. Чтобы убрать их с лица земли, я должна быть как можно ближе к месту событий, то есть к тому или иному телу, которым хочу заняться. Но приближаться ко мне не смеет никто. Вблизи себя я терплю только себя самое, свой импозантный образ, который я хочу передать другим и одновременно сохранить для себя. Мне, как женщине, надо бы настраиваться на чужие образы, позволять себя беспрерывно описывать и при этом вести себя спокойно. Но это не по мне. Меня пришлось бы вакцинировать образами, которым я никогда не смогла бы соответствовать. Признаю свое поражение. Лучше я буду отбирать. Моей болезни, имя которой женщина, никак из меня не вырваться! Потому что я ей этого не позволю. Я в дикой ярости оттого, что у меня самой отнюдь не безупречная идентичность, и раз уж она бестелесна, мне приходится разрушать другие тела, прежде всего слабые, дряхлые, но обязательно наделенные собственным разумом, я избавляю их от старости и страданий только в том случае, если они мне доверятся. Я женщина и одновременно ее противоположность, я одна имею право смотреть, причем мой взгляд должен быть направлен только на меня самое. Чужой взгляд, что смерит меня, и не чувствуя себя в полной безопасности, я решительно отвергаю. Чтобы избавить свою идентичность от последнего изъяна, я сегодня же помещу в газете объявление: отныне я не буду бродить по миру со своим зеркалом. Я сама стану зеркалом, которое будет показывать мне мое лицо. И я сама буду решать, смотреть мне на него или нет. Каждый раз, когда я кого-нибудь отправляю на тот свет, я как бы рождаюсь заново. Я хорошо себя знаю и только тогда бываю уверенной в себе, когда устраняю других, тех, что считают, будто подошла их очередь предстать передо мной. Вот этого я не допускаю! Эти господа ценят меня, но не им решать, когда мне появляться. Я каждый день гуляю в парке возле казино и жду, не подбросит ли мне случай кое-что в виде маленькой пули прямо в сердце. Но чаще всего я исключаю любую случайность. Никто не должен принимать решение за меня. Никаких помощников! Деньги для того и существуют, чтобы их проигрывать. Женщины для того и существуют, чтобы иметь что проигрывать. Вот так. И больше никаких инстанций, которые бы меня контролировали.
Так как женщина измеряется, во-первых, мужчиной, а во-вторых, любой другой женщиной, мне приходится стирать с лица земли все вокруг, чтобы не быть измеряемой другими, чтобы самой стать мерой всего. Кроме того, я и себя измеряю своей собственной мерой. Это значит: меня не устраивает никто, кроме меня самой! Тех, кто не довольствуется только собой - их называют вдовами - нужно безжалостно устранять, им нужно искать новые взгляды, как ищут грибы в лесу. Да, я профессиональная вдова. Мой первый муж тоже умер с моей помощью. Второго, смертельно больного, я на всю ночь заперла в комнате с открытым окном, а потом посадила в ванну. Я отказываюсь каждый раз быть другой, не такой, какая есть, поэтому мне плевать на желания других. Что я могу сказать по поводу смерти Пихлера? Я должна была просто убрать этого человека, как и всех других людей. Я должна их ликвидировать. У меня руки чешутся. Объявление уже в почтовом ящике. Одинокая. Добросердечная. Любит копаться в огороде. Водит автомобиль. С удовольствием занимается домашним хозяйством. Иногда встретишь и другое, но все же домашнее хозяйство прежде всего, разве нет? Кончиками пальцев я прикасаюсь к своей блестящей кофте из чистой синтетики, к своим вставным зубам, к своим очкам, наконец, к своей шестимесячной завивке, похоже, более податливой, чем я. Да, я вдова самой себя, поскольку не выношу рядом с собой никого другого. Я женщина, которая долго скрывала свою ранимость, но теперь решила говорить правду в глаза, чтобы каждый мог увидеть нанесенную мне рану Прямо в лицо. Теперь мне плевать на всё и на всех, теперь я забочусь только о себе самой, ведь никто другой обо мне не позаботится. Но я еще не до конца себя знаю! Тут один говорит, что готов сделать для меня все.