Хейз проснулся в тот момент, когда за Енохом Эмери захлопнулась дверь. Обнаружив, что Шабаш в комнате нет, он вскочил и принялся спешно одеваться. Он был захвачен идеей, возникшей столь же внезапно, как и решение купить автомобиль: надо немедленно уехать в другой город и проповедовать Церковь Без Христа. Там он начнет все сначала: снимет комнату и заведет женщину. Главное, что есть машина, которая спокойно и без чужого вмешательства может довезти тебя куда угодно. Он посмотрел в окно на "эссекс". Автомобиль стоял под проливным дождем, большой, надежный. Хейз даже не заметил ливня - он видел только машину; если бы его спросили, он даже не смог бы сказать, что идет дождь. Почувствовав прилив сил, он отошел от окна и полностью оделся. Утром, когда он в первый раз проснулся, он решил, что заболел туберкулезом; чахотка словно росла всю ночь и хлюпала откуда-то снизу, кашель доносился до него точно издалека. Потом его засосало в бессильный сон, но проснулся он с этим планом и чувствовал, что в силах немедленно его воплотить.
Он вытащил из-под стола армейский рюкзак и принялся запихивать вещи. Их было немного, и часть уже лежала в рюкзаке. Его руки умудрялись складывать все, не дотрагиваясь до Библии, которая уже несколько лет камнем лежала на дне рюкзака, но, нашаривая место для запасной пары ботинок, он наткнулся на какой-то маленький продолговатый предмет. Это была коробочка с материнскими очками. Он совсем забыл, что у него есть очки. Он надел их, и тут же стена, перед которой он стоял, подступила совсем близко и пошла волнами. На двери висело зеркальце в белой раме,
он подошел к нему и взглянул на свое отражение. Расплывчатое лицо было темным и возбужденным, все черты углубились и исказились. Крохотные очки в серебряной оправе смазывали остроту взгляда, точно были призваны скрыть некий бесчестный план, запечатленный в глазах. Хейз нервно защелкал пальцами, - он вдруг забыл, что собирался сделать. В отраженных в зеркале чертах ему вдруг почудилось материнское лицо. Он отшатнулся и поднял было руку, чтобы снять очки, но тут дверь открылась, и перед ним появились еще два лица, одно из которых произнесло:
- Теперь зови меня мамочкой.
Второе лицо, маленькое и темное, прямо под первым, только жмурилось, словно человечек старался не смотреть на старого друга, который собирается его убить.
Хейз стоял неподвижно, по-прежнему держа одной рукой дужку очков, вторая же застыла в воздухе на уровне груди, а голова склонилась так, точно он научился смотреть всем лицом сразу. Он стоял в пяти шагах от пришельцев, но казалось, будто они подошли к нему вплотную.
- Спроси-ка своего папочку, куда это он собрался такой больной, - сказала Шабаш. - Спроси, не хочет ли он и нас взять с собой?
Зависшая в воздухе рука дернулась и попыталась схватить перекошенное личико, но промахнулась; дернулась и опять поймала воздух; наконец, рванулась вперед, вцепилась в скрюченное тельце и шмякнула его об стену; голова раскололась, выпустив легкое облачко пыли.
- Ты разбил его, - завопила Шабаш, - а он был мой! Хейз поднял человечка с пола, открыл дверь, которую хозяйка называла пожарным выходом, и швырнул его туда. Дождь хлестнул в лицо, он отпрыгнул назад и недоуменно застыл, словно готовясь к удару.
- Не надо было его выбрасывать,- взвизгнула Шабаш.- Я бы его починила!
Он снова подошел к двери и взглянул на серую пелену. Капли падали на шляпу, громко шлепая, точно на кусок жести.
- Как я тебя увидела, я сразу поняла, какой ты плохой и злобный, - произнес позади яростный голос. - Сразу поняла, что ты никому ничего не позволишь. Я знала, ты такой гадкий, что можешь ударить ребенка о стену. Я знала, что ты никогда не будешь веселиться и другим не дашь, и все потому, что тебе никто не нужен, кроме Иисуса!
Он обернулся и угрожающе занес руку, едва не потеряв равновесие в дверном проеме. По стеклам очков стекали капли, ползли по красному лицу, блестели на краях шляпы.
- Мне нужна только правда, - крикнул он. - И то, что ты видишь, и есть правда, и я тоже ее вижу.
- Обычные штучки проповедника, - сказала она.- Куда это ты собрался бежать?
- Я вижу одну-единственную правду! - снова крикнул он.
- Куда это ты собрался бежать?
- В другой город, - произнес он громко и хрипло, - чтобы проповедовать правду Церкви Без Христа! У меня есть машина, на которой я могу… - Но тут он закашлялся. Это был даже не кашель - он звучал, точно слабый призыв о помощи со дна каньона, но цвет и выражение понемногу стали исчезать с лица Хейза, пока оно не стало таким же безликим и пустым, как текший за его спиной дождь.
- И когда же ты хочешь ехать? - спросила она.
- Вот только чуть посплю.- Он сорвал очки и вышвырнул их за дверь.
Ничего у тебя не выйдет, - сказала она.
ГЛАВА 12
Несмотря ни на что, Енох не мог отделаться от мысли, что новый иисус как-то его отблагодарит. Эта благая надежда состояла на две трети из подозрений и на одну из страстного желания. Весь день, после того как он ушел от Шабаш Хокс, мысль эта преследовала его. Он не очень ясно представлял, какого вознаграждения хочет, амбиций у него хватало: он стремился многого добиться в жизни. Ему хотелось жить все лучше и в конце концов достичь совершенства. Он надеялся стать Молодым Человеком Будущего - как герои реклам страховых компаний. Он хотел, чтобы когда-нибудь выстраивались очереди желающих пожать ему руку.
До вечера он просидел дома в беспокойстве; кусал ногти, ободрал остатки шелка с зонтика домохозяйки, а потом выломал и спицы, так что осталась черная палка с острым стальным наконечником и ручкой в виде собачьей головы, походившая на инструмент для какой-то особой старомодной пытки. Енох походил взад-вперед по комнате с этой палкой и решил, что на бульваре она придаст ему достоинства. Часов в семь вечера он надел пальто, взял палку и направился в ресторанчик по соседству. У него было ощущение, что его ждет какая-то награда, но он нервничал, опасаясь, что придется не получить ее, а вырвать силой.
Енох никогда не принимался за какое-нибудь дело, предварительно не поев. Ресторан назывался "Парижская еда"; это был закуток футов шесть в ширину, между обувной мастерской и химчисткой. Енох забрался на самый дальний табурет у стойки и заказал гороховый суп и молочный коктейль с шоколадом.
За стойкой стояла высокая женщина с большими желтыми зубами и такого же цвета волосами, затянутыми черной сеткой. Одну руку она постоянно держала на бедре, а управлялась при помощи второй. Хотя Енох появлялся здесь каждый вечер, она так и не научилась относиться к нему с приязнью.
Вместо того чтобы обслужить его, женщина принялась жарить на сковороде ветчину; в ресторане сидел только один посетитель, но он уже поел и теперь читал газету: следовательно, ветчина предназначалась ей самой. Енох перегнулся через стойку и ткнул женщину палкой в бедро.
- Слушай, - сказал он, - мне надо идти. Я тороплюсь.
- Ну так иди, - отрезала она и заработала челюстями, сосредоточившись на содержимом сковородки.
- Пожалуй, я возьму кусок вон того торта,- сказал Енох, указывая на половину розово-желтого торта, лежавшую в круглой витрине. - Вообще-то мне нужно кое-что сделать. Надо бы мне идти. Накройте мне рядом с ним. - Он указал на человека, читающего газету, сполз с табурета, подошел к соседу и стал рассматривать газетный лист с обратной стороны.
Человек опустил газету и взглянул на Еноха. Енох улыбнулся. Человек поднял газету.
- Можно одолжить у вас странички, которые вы не читаете? - попросил Енох.
Тот снова опустил газету и уставился на него мутными немигающими глазами. Потом неторопливо перелистал страницы, вытащил одну с комиксами и дал Еноху. Это была любимая страница Еноха - он неизменно читал ее каждый вечер. Поедая торт, который женщина швырнула перед ним на стойку, он разглядывал комиксы и чувствовал, как его наполняют доброта, смелость и сила.
Изучив одну страницу, он перевернул лист и стал разглядывать рекламы кинофильмов. Пробежав глазами три колонки, он наткнулся на рекламу Гонги - Гигантского Владыки Джунглей; указывались кинотеатры, которые тот посетит во время турне, и время, когда он там будет. Сегодня турне заканчивалось; в последний раз Гонга должен появиться в кинотеатре "Виктори" на Пятьдесят седьмой улице. До этой встречи оставалось полчаса.
Если бы кто-то в этот момент наблюдал за Енохом, он был бы поражен внезапной переменой в его облике. Его лицо по-прежнему сияло полученным от комиксов вдохновением, но проступало и нечто иное: прозрение.
Официантка повернулась взглянуть, не ушел ли он.
- Чего сияешь? У тебя будет ребенок?
- Я знаю, чего хочу, - пробормотал Енох.
- Я тоже знаю, - мрачно откликнулась она. Енох нащупал папку и положил на стойку мелочь:
- Мне пора.
- Не буду тебя удерживать, - сказала она.
- Вы, наверное, больше меня не увидите, - произнес Енох. - По крайней мере, в таком виде.
- Это меня очень радует, - кивнула она.
Енох ушел. Был чудесный прохладный вечер. На тротуаре сверкали лужи, запотевшие витрины магазинов блестели всяким барахлом. Енох свернул в переулок и быстро пошел по темным задворкам, лишь пару раз останавливался и озирался. "Виктори" был маленьким семейным кинотеатром в одном из ближних кварталов; Енох прошел через освещенный район, потом снова по темным переулкам, пока не оказался в торговом районе возле кинотеатра. Тут он замедлил шаг. Он увидел впереди сверкавший в темноте подъезд. Он не стал переходить улицу и шел по противоположной стороне, не спуская глаз с ярких огней. Он остановился точно напротив кинотеатра и спрятался в темном проходе между домами.
Фургон, на котором приехал Гонга, стоял у входа, звезда иод навесом пожимала руку старушке. Следом подошел господин в рубашке с короткими рукавами и энергично потряс звезде руку. За ним мальчик лет трех в сползшей на глаза ковбойской шляпе; его подтолкнул следующий в очереди. Лицо Еноха перекосилось от зависти. За мальчиком последовала дама в шортах, следом пожилой мужчина: пытаясь привлечь к себе внимание, он пустился в пляс, вместо того чтобы идти ровно. Енох внезапно перебежал улицу и тихо залез в открытую дверцу фургона.
Рукопожатия продолжались до начала фильма. Затем звезда забралась в фургон, а зрители вошли в кинотеатр. Водитель и распорядитель церемонии залезли в кабину, грузовик тронулся, очень быстро пересек город и выбрался на шоссе.
Вскоре из фургона донеслись какие-то шлепающие звуки, которые вряд ли способна издать нормальная горилла, но они утонули в шуме мотора и шорохе шин. Ночь была светлой и тихой, ничто не нарушало ее тишины, кроме редкого уханья совы или приглушенного свиста далекого поезда. Когда грузовик замедлил ход на перекрестке, из фургона выскочила темная фигура, чуть не упала и поспешно захромала к лесу.
Оказавшись в темноте сосновой рощи, человек бросил на землю острую палку и какой-то громоздкий растрепанный сверток и стал раздеваться. Снимая вещи, он аккуратно складывал их в стопку, а, раздевшись полностью, подобрал палку и принялся копать яму.
Тьму сосновой рощи нарушили бледные пятна лунного света, несколько раз скользнувшие по человеку, и открывшие, что это Енох. Он преобразился: от губы до кадыка тянулась глубокая ссадина, а под глазом налился синяк, придававший ему вид хмурый и неотзывчивый.
Он проворно копал, пока не получилась яма в фут глубиной и шириной. Енох положил в нее аккуратную стопку и чуть помедлил. Похороны одежды не означали, что он похоронил себя прежнего,- просто он знал, что больше она не понадобится. Отдышавшись, он завалил яму землей и притоптал. Тут он заметил, что забыл снять ботинки. Он скинул их, отшвырнул подальше, поднял с земли сверток и энергично потряс.
В тусклом свете можно было разглядеть, как поочередно исчезают - одна согнутая белая нога, потом другая, одна рука, другая, а их место занимают другие, темные, конечности. Образовавшаяся наконец косматая фигура поначалу была с двумя головами - темной и светлой, - потом темная вытеснила светлую. Еще некоторое время существо приводило себя в порядок, пока полностью не освоилось в новом облике.
Минуту-другую фигура стояла молча и недвижно. Потом принялась рычать и колотить себя в грудь, запрыгала, расправила руки и нагнула голову. Поначалу рычание было слабым и неуверенным, но потом стало громче. Затем - тихим и угрожающим, снова громким, опять тихим и угрожающим, и вдруг прекратилось. Фигура вытянула руку, пожала пустоту, энергично потрясла, убрала руку, снова вытянула, сжала и потрясла пустоту. Так она сделала четыре или пять раз. Потом подняла острую палку, залихватски прижала к боку и понеслась в сторону шоссе. Ни одна горилла на свете - в африканских джунглях, в Калифорнии или в роскошной нью-йоркской квартире - в этот момент не была так счастлива, как эта, получившая наконец награду от своего бога.
Парень и девушка, что сидели, прижавшись друг к другу, на большом камне у шоссе, любовались видом и не заметили появившуюся из леса косматую фигуру. Трубы и фасады зданий сливались в темную зубчатую стену, уходившую в небо, то тут, то там вспарывал облако шпиль. Молодой человек обернулся в тот момент, когда жуткая черная горилла уже стояла с протянутой рукой буквально в двух шагах от него. Он убрал руку с плеча подруги и, ни слова не говоря, скрылся в лесу. Девушка вскочила и, вопя, понеслась по шоссе. Удивленная горилла опустила руку, забралась на камень, где только что сидела пара, и погрузилась в созерцание неверных очертаний далекого города.
ГЛАВА 13
За второй вечер работы с наемным Пророком Святой Церкви Христа Без Христа Гувер Шотс выручил чистыми пятнадцать долларов и тридцать пять центов. Пророк за работу и прокат машины получил три доллара. Звали его Солас Лейфилд. У него были туберкулез, жена и шестеро детей; работа Пророка его вполне устраивала - он и помыслить не мог, что она может оказаться опасной. Он не заметил, что в тот вечер неподалеку от места, где он проповедовал, остановился высокий автомобиль мышиного цвета, и оттуда на него напряженно смотрит белое лицо, словно говоря: что бы ты ни сделал, то, чему суждено произойти, - произойдет.
Человек в машине почти час наблюдал за тем, как Пророк по знаку Гувера Шотса забирается на капот и произносит речь. Когда последний сеанс кончился и публика разошлась, Гувер заплатил проповеднику, они сели в машину и уехали. Автомобиль проехал кварталов десять до дома, где жил Гувер, остановился, Гувер выскочил, крикнул: "До завтра, друг" - и скрылся в темном подъезде. Солас Лейфилд поехал дальше. За ним, чуть поодаль, двигалась такая же серая машина. За рулем сидел Хейзел Моутс.
Оба автомобиля увеличили скорость и стали быстро двигаться к окраине города. Первая машина свернула на проселок, петлявший среди поросших мхом деревьев. Только лучи фар, похожие на антенны, освещали дорогу. Хейз стал понемногу нагонять переднюю машину, а потом, внезапно газанув, рванулся вперед и врезался в автомобиль Лейфилда. Обе машины остановились.
Хейз чуть отъехал назад, а Пророк выбрался из машины и остановился, щурясь в ярком свете чужих фар. Потом подошел к "эссексу" и заглянул в окно. Тишину нарушали лишь сверчки и древесные лягушки.
- Чего это вы? - нервно спросил он. Хейз смотрел на него молча, и вскоре челюсть Соласа дрогнула; он, кажется, уловил сходство одежды и, возможно, лиц. - Чего это вы? - снова визгливо спросил он. - Я ничего вам не сделал.
Хейз снова нажал на газ и рванул вперед. На этот раз он так ударил машину Соласа, что она вылетела на обочину и свалилась в канаву.
Соласа отбросило в сторону, но он поднялся, опять пошел к "эссексу" и застыл в четырех футах от него, вглядываясь внутрь.
- Какого хрена ты поставил эту штуку на дороге? - спросил Хейз.
- С моей машиной все в порядке, - сказал Солас. - Зачем вы ее в канаву спихнули?
- Снимай шляпу, - приказал Хейз.
- Послушайте, - закашлялся Солас, - что вам нужно? Перестаньте так на меня смотреть. Скажите, что вам нужно.
- Ты - лжец, - сказал Хейз. - Зачем ты залезаешь на машину и говоришь, что не веришь в то, во что на самом деле веришь?
- А вам-то что? - взвизгнул Солас. - Какая вам разница, что я говорю?
- Зачем ты это делаешь? - спросил Хейз. - Вот что мне интересно знать.
- Каждый отвечает сам за себя, - ответил Пророк.
- Ты лжец, - повторил Хейз. - Ты веришь в Иисуса.
- Да вам-то что? Зачем вы столкнули мою машину?
- Снимай шляпу и костюм, - сказал Хейз.
- Послушайте, у меня и в мыслях не было вас передразнивать. Это он мне купил такой костюм. А старый я выкинул.
Хейз распахнул дверцу и сорвал с мужчины белую шляпу.
- И костюм снимай.
Проповедник попятился на середину дороги.
- Снимай костюм, - крикнул Хейз и нажал на газ. Солас вприпрыжку помчался по дороге, на ходу стаскивая пиджак.
- Все снимай, все,- орал Хейз, прижавшись лицом к ветровому стеклу.
Пророк помчался как ужаленный. Он разорвал на себе рубашку, расстегнул ремень и спустил брюки. Он стал ощупывать ноги, словно собирался снять ботинки, но тут "эссекс" сбил его и переехал. Хейз остановил машину и дал задний ход. Машина снова переехала распростертое тело и остановилась над проповедником, словно охраняя поверженного ею человека. Теперь, без шляпы и костюма, лежавший на животе мужчина был не очень похож на Хейза. Из него вытекло много крови, вокруг головы расплылась лужа. Человек лежал совершенно неподвижно, только один его палец у головы дергался, как стрелка часов. Хейз пнул лежащего ногой, тот что-то коротко прохрипел и затих.
- Две вещи не могу вынести, - сказал Хейз, - когда прут и когда передразнивают. Не надо было ко мне лезть, и я бы тебя не тронул.
Человек пытался что-то произнести, но лишь взвизгнул. Хейз присел на корточки, чтобы разобрать, что он там бормочет.
- Сколько горя принес матери, - говорил человек, булькая горлом. - Ни секунды покоя. Украл машину. Ни разу не сказал отцу правды и не дал Генри то, что он…
- Заткнись. - Хейз наклонился еще ниже, чтобы выслушать исповедь.
- Сказал, где его самогонный аппарат, и получил пять долларов, - с трудом выдохнул мужчина.
- А теперь заткнись, - сказал Хейз.
- Господи Иисусе, - прохрипел мужчина.
- Я тебе велел заткнуться.
- Господи, помоги мне, - раздался хрип.
Хейз сильно ударил Соласа ногой по спине, и тот затих. Хейз подождал, не скажет ли он что-нибудь еще, но тот уже не дышал. Хейз отошел посмотреть, нет ли повреждений на "эссексе", но, кроме нескольких пятен крови на бампере, ничего не обнаружил. Он стер пятна ветошью, сел за руль и отправился обратно в город.
На следующий день рано утром он поднялся с заднего сиденья машины и поехал на заправку - подготовиться к путешествию. Он не возвращался домой и всю ночь провел без сна в запаркованном на улице автомобиле, размышляя о том, как начнет новую жизнь, переедет в другой город и станет проповедовать там Церковь Без Христа.