Через пару недель на военной службе, когда у него появились друзья - не настоящие друзья, просто ему пришлось жить с ними рядом,- он получил долгожданную возможность: приглашение. Он достал из кармана материнские очки и надел их. Потом сказал, что не пойдет с ними даже за миллион долларов и пуховую перину в придачу; сказал, что он из Истрода, Теннесси, и не собирается обрекать свою душу на погибель ради правительства или какой бы то ни было заграницы… Но тут его голос сорвался, и он умолк. Только смотрел на них, стараясь казаться непреклонным. Друзья сказали, что никому не нужна его дурацкая душа, кроме священника, и он вынужден был ответить, что ни один священник, будь он хоть самим Папой, ничего не сможет поделать с его душой. Они сказали, что нет у него никакой души, и отправились в свой бордель.
Прошло немало времени, прежде чем он поверил им, потому что хотел им верить. Больше всего на свете он хотел поверить им и отделаться от всего раз и навсегда, и тут появилась возможность сделать это, оставшись неразвращенным: поверить в ничто, а не во зло. Армия забросила его на край света и забыла о нем. Он был ранен, и о нем вспомнили только для того, чтобы извлечь шрапнель из грудной клетки, - ему сказали, что вынули ее, но не показали, и он все время чувствовал ее внутри, ржавую и ядовитую. Потом его перебросили в другую пустыню и снова забыли. У него было достаточно времени, чтобы изучить свою душу и убедить себя, что ее не существует. Полностью уверившись в этом, он понял, что знал об этом всегда. Беда только в том, что он скучал по дому, - к Иисусу это отношения не имело. Когда армия наконец его отпустила, ему было приятно думать, что его так и не развратили. Он хотел одного - вернуться в Ист-род, Теннесси. Библия в черном переплете и материнские очки лежали на дне рюкзака. Он уже вообще ничего не читал, но хранил Библию, потому что она напоминала ему о доме. Очки остались на случай, если зрение вдруг ухудшится.
Два дня назад армия освободила Хейза в городе на три сотни миль севернее места, где он хотел оказаться, и он тут же пошел на вокзал и купил билет до Мэлси - ближайшей к Истроду станции. До поезда оставалось четыре часа, и Хейз заглянул в темный магазин у вокзала. Это была тесная, пахнущая картоном лавка, в глубине было совсем темно. Он забрался в самый дальний конец и купил синий костюм и черную шляпу. Военную форму он положил в бумажный пакет и запихнул в урну на углу. При дневном свете новый костюм оказался ярко-голубым, а шляпа словно окостенела от ярости.
В Мэлси он добрался в пять дня и больше половины дороги до Истрода проехал на грузовике с хлопком. Остаток пути преодолел пешком и добрался в девять вечера, когда только стемнело. Дом был черен как ночь, которой был открыт; хотя Хейз заметил, что забор местами повалился, а сорная трава проросла сквозь настил крыльца, он не сразу понял, что перед ним не дом, а лишь его остов. Он смял конверт, поднес к нему спичку, прошелся по пустым комнатам, поднялся на второй этаж, спустился вниз. Когда конверт сгорел, он поджег другой и обошел все комнаты еще раз. Ночь он провел на кухонном полу, доска свалилась ему на голову с потолка и поранила лицо.
В доме ничего не осталось - только шкаф на кухне. Его мать всегда спала на кухне, и там стоял ее ореховый шкаф. Когда-то она заплатила за него тридцать долларов и уже никогда больше не покупала ничего столь внушительного. Кто-то забрал все вещи, а этот шкаф оставил. Он открыл ящики. В самом верхнем лежали два мотка шпагата, остальные были пусты. Он удивился, что никто не позарился на такой шкаф. Он взял шпагат и привязал ножки шкафа к половицам, а в каждом ящике оставил записки: "ЭТО ШКАФ ХЕЙЗЕЛА МОУТСА. НЕ ТРОЖЬ - ПОЙМАЮ И УБЬЮ".
В полусне он думал о шкафе и решил, что его матери легче теперь лежать в могиле, - она знает, что шкаф под охраной. Если она придет ночью, то сразу увидит. Он размышлял, ходит ли она по ночам и навещает ли дом? Она придет с тем же выражением лица, неуспокоенным и настороженным, которое он видел сквозь щель в гробу. Он видел ее лицо в щель, когда начали опускать крышку. Тогда ему было шестнадцать. По ее лицу пробежала тень, опуская уголки рта, словно и смертью она была так же недовольна, как прежде жизнью, - точно хотела выпрыгнуть, откинуть крышку, вылететь наружу и, наконец, получить удовольствие: но тут гроб закрыли. Может быть, она хотела вылететь оттуда, может быть, хотела прыгнуть. Он видел ее во сне - жуткую, словно гигантская летучая мышь; она пыталась вырваться оттуда, но на лицо бесконечно наползала тень, и крышка закрывалась. Он видел, как крышка закрывается
изнутри, опускается все ниже, отрезая свет и комнату. Он открыл глаза - крышка приближалась, он рванулся в щель, протиснул голову и плечи, завис, чувствуя тошноту, в тусклом свете, падающем на ковер на полу. Протиснувшись над занавеской полки, он заметил в другом конце вагона проводника - белый неподвижный силуэт в темноте, не сводивший с него глаз.
- Мне плохо, - позвал он. - Я не могу взаперти в этой штуке. Выпусти меня.
Проводник все так же смотрел на него, не шелохнувшись.
- Господи Иисусе, - сказал Хейз, - Господи Иисусе. Проводник не двигался.
- Иисус давно отвалил отсюда, - произнес он с горьким торжеством.
ГЛАВА 2
Хейз попал в Толкинхем только на следующий день, в шесть вечера. Утром он вышел из вагона на какой-то платформе подышать свежим воздухом, на что-то загляделся, и тут поезд тронулся. Он погнался за ним, но шляпу сдуло ветром, и пришлось бежать за ней. К счастью, он взял с собой рюкзак, опасаясь, что в него залезут и что-нибудь стащат. Пришлось прождать шесть часов на этой платформе, пока не подошел нужный поезд.
Сойдя в Толкинхеме, он сразу увидел вывески и рекламы: "АРАХИС", "ВЕСТЕРН ЮНИОН", "АЯКС", "ТАКСИ", "ОТЕЛЬ", "КОНДИТЕРСКАЯ". Большинство были электрическими - загорались и гасли или залихватски подмигивали. Хейз шел очень медленно, держа рюкзак за лямку. Он смотрел по сторонам, вглядываясь то в одну вывеску, то в другую. Прошел всю платформу, потом вернулся, словно снова собирался сесть в поезд. Под тяжелой шляпой его лицо было строгим и решительным. Никто из прохожих не догадался бы, что ему некуда идти. Несколько раз он обошел забитый народом зал ожидания, но ему не хотелось сидеть там на скамейке. Надо было найти укромное место.
Наконец он толкнул дверь со скромной черно-белой табличкой: "МУЖСКОЙ ТУАЛЕТ. ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ".
Он вошел в тесное помещение: с одной стороны тянулся ряд умывальников, с другой - деревянные кабинки. Стены, некогда выкрашенные в жизнерадостный ярко-желтый цвет, теперь позеленели и были покрыты надписями и детальными изображениями частей как мужского, так и женского тела. Некоторые кабинки запирались, на одной дверце чем-то вроде цветного мелка было крупно написано: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ" - и три восклицательных знака, а также рисунок, похожий на змею. Сюда Хейз и вошел.
Некоторое время он просидел в тесной кабинке, изучая надписи на стенах и двери, пока слева от рулона туалетной бумаги не заметил одну любопытную. Кто-то вывел явно нетрезвой рукой:
Миссис Леора Уоттс!
Проезд Бакли, 60.
Самая гостеприимная постель в этом городе!
Брат.
Поразмыслив, он вынул из кармана карандаш и записал адрес на конверте.
На улице Хейз поймал желтое такси и назвал шоферу адрес. Шофер был низкорослый, в большой кожаной кепке; изо рта, точно посередине, торчал окурок сигары. Они проехали несколько кварталов, пока Хейз не заметил, что шофер наблюдает за ним в зеркальце.
- Вы ведь не из ее друзей, а? - спросил шофер.
- Никогда ее раньше не видел.
- А откуда про нее знаете? Обычно она не водит компанию с проповедниками. - Когда он говорил, сигара не шевелилась; слова вылетали изо рта, огибая ее с двух сторон.
- Я не проповедник, - нахмурился Хейз. - Увидел ее имя в туалете.
- А смахиваете на проповедника,- сказал шофер,- У вас шляпа, как у проповедника…
- Неправда. - Хейз наклонился вперед и крепко стиснул спинку переднего сиденья. - Шляпа как шляпа.
Они остановились возле небольшого домика между заправочной станцией и пустырем. Хейз вышел и сунул деньги в окно такси.
- Не только шляпа, - сказал шофер. - И в лице у вас что-то такое…
- Слушай,- сказал Хейз, сдвигая шляпу набок. - Я не проповедник.
- Я понял, - сказал шофер. - Ничего нет совершенного на Господней земле - ни проповедников, ни кого бы то ни было. Можете рассказывать людям о мерзости греха на собственном примере.
Хейз просунул голову в окошко, ударившись шляпой, которая от этого опять села ровно. Казалось, он и лицом ударился, потому что оно потеряло всякое выражение.
- Запомни, - сказал он, - я ни во что не верю. Шофер вынул изо рта окурок.
- Совсем ни во что? - Задав вопрос, он так и не закрыл рот.
- Не люблю повторять дважды, тем более невесть кому, - ответил Хейз.
Шофер закрыл рот и секунду спустя снова вставил в него сигару.
- Вот в чем беда с вами, проповедниками,- сказал он. - Слишком вы праведные, чтобы во что-нибудь верить.- И укатил с выражением справедливого негодования на физиономии.
Хейз повернулся к дому, в который ему предстояло войти. То была, скорее, лачуга, но в одном окне приветливо горел свет. Он поднялся на крыльцо и заглянул в удобную щель между шторами: прямо перед ним торчало большое белое колено. Посмотрев немного, он отошел от окна и дернул дверь. Она оказалась не заперта, и Хейз очутился в маленькой темной прихожей с двумя дверьми по бокам. Та, что слева, была приоткрыта, выбивалась полоска света. Он заглянул в комнату.
Миссис Уоттс в одиночестве сидела на белой железной кровати и большими ножницами стригла ногти на ноге. Это была крупная женщина с ярко-рыжими волосами и ослепительно белой кожей, лоснящейся от крема. На ней была розовая ночная рубашка, которая скорее подошла бы для более скромной фигуры.
Хейз щелкнул дверной ручкой, и женщина, подняв голову, оглядела его, стоящего у приоткрытой двери. Взгляд ее был смелым и проницательным. Через минуту она отвернулась и снова принялась стричь ногти.
Он вошел и огляделся. В комнате были только кровать, бюро и заваленное грязным бельем кресло-качалка. Он подошел к бюро, покрутил в руках пилку для ногтей и пустую вазочку от желе, разглядывая в мутном зеркале слегка искаженное отражение миссис Уоттс, ухмылявшейся ему. Его нервы были напряжены до предела. Он быстро повернулся, подошел к кровати, сел в дальнем углу. Втянул воздух одной ноздрей и стал осторожно продвигать руку по простыне.
Розовый кончик языка миссис Уоттс прошелся по нижней губе. Казалось, она рада видеть Хейза, словно они давно знакомы. Но она не произнесла ни слова.
Он взял ее за ногу, оказавшуюся тяжелой и теплой, сдвинул примерно на дюйм, и рука его замерла.
Рот миссис Уоттс расплылся в широкой улыбке, показались зубы - мелкие, острые, нечистые, очень редкие. Она протянула руку, схватив его повыше локтя.
- Ищешь чего-то? - протянула она.
Если бы она не держала его так крепко, он бы выпрыгнул в окно. Его губы пытались произнести: "Да, мэм", - но ему не удалось издать ни звука.
- Что у тебя на уме? - спросила миссис Уоттс, притягивая к себе его неподвижную фигуру.
- Слушайте, - сказал он, пытаясь управлять своим голосом, - я пришел за обычным делом.
Рот миссис Уоттс округлился еще больше, словно ее смущала лишняя трата слов.
- Чувствуй себя как дома, - просто ответила она. Они глядели друг на друга с минуту, не двигаясь. Потом он произнес неожиданно высоким голосом:
- Я вот что хочу сказать: я не какой-нибудь там чертов проповедник.
Миссис Уоттс продолжала пристально смотреть на него с легкой ухмылкой. Потом по-матерински погладила по щеке.
- Ладно, сынок. Мамочка не против, коли ты не проповедник.
ГЛАВА 3
Второй свой вечер в Толкинхеме Хейз провел, гуляя по центру города. Он шел мимо магазинов, не глядя на витрины. Черное небо подбивали длинные серебристые полоски облаков, похожие на строительные леса, а за ними скрывались бездны с тысячами звезд, двигавшимися медленно, точно они выполняли кропотливую строительную работу, в которой участвовала вся вселенная и для завершения которой требовалось все время на свете. Но никто не обращал ни малейшего внимания на небо. По четвергам магазины в Толкинхеме открыты допоздна, и люди используют лишнюю возможность, чтобы сделать покупки. Тонкая тень Хейза на асфальте то отставала, то опережала его и поминутно прерывалась тенями других людей, но, когда она, невредимая, тянулась за ним следом, это была тонкая нервная тень, шагавшая задом наперед. Он вытянул шею, словно принюхиваясь к чему-то, постоянно ускользавшему из-под носа. В ярких огнях витрин голубой костюм казался багровым.
Вскоре Хейз остановился у столика рядом с большим магазином. Человек с тощим лицом демонстрировал картофелечистки. На торговце была маленькая соломенная шляпа и рубашка, разрисованная гроздьями висящих вверх ногами фазанов, перепелок и бронзовых индюшек. Его высокий голос, перекрывая уличный шум, долетал до слуха всех, кто шел мимо. Собралось несколько человек. На столике стояли два ведерка: одно пустое, другое - полное картошки. Между ними высилась пирамида зеленых коробок - верхняя открыта, чтобы можно было рассмотреть машинку. Продавец стоял перед этим алтарем, тыча пальцем в зевак.
- Эй, - указал торговец на прыщавого паренька с зализанными волосами, - смотри, ты ведь не хочешь упустить такую штуку? - Он засунул коричневую картофелину в машинку - жестяную квадратную коробку с красным рычагом. Едва он нажал на рычаг, картофелина заскочила в коробку и тут же вылезла с другой стороны, уже белая. - Нет, ты не можешь упустить такую штуку.
Паренек грубо расхохотался и посмотрел на других зрителей. У него были рыжие волосы, а лицо походило на лисью мордочку.
- Как тебя звать? - спросил торговец.
- Звать меня Енох Эмери, - ответил парень, шмыгнув носом.
- Молодой человек с таким очаровательным именем просто обязан иметь такую штуку.- Продавец закатил глаза, пытаясь развеселить публику.
Никто, кроме парня, не рассмеялся. Но тут раздался смех человека, стоявшего наискосок от Хейзела Моутса, но то был не радостный, а едкий, колючий смех. Человек походил на мертвеца - высокий, в черном костюме и черной шляпе. Он был в черных очках, а по щекам тянулись странные полосы, словно их провели краской, и кожа обесцветилась. Из-за этих полос его улыбка казалась обезьяньим оскалом. Не переставая смеяться, он неторопливо пошел вперед, позвякивая железной кружкой и постукивая перед собой белой палочкой. За ним шла и раздавала брошюры девочка в черном платье и низко надвинутой на глаза черной вязаной шапочке, из-под которой выбивалась прядь каштановых волос; у нее были вытянутое лицо и короткий острый нос. Торговца взбесило, что внимание публики переключилось на эту пару.
- А вот вы,- обратился он к Хейзу.- Вам ни в одном магазине не купить эту штуку так дешево.
Хейз смотрел на слепого и девочку.
- Эй! - Енох Эмери обогнул женщину и дернул Хейза за руку. - Он к тебе обращается! Он к тебе обращается! - Еноху пришлось снова толкнуть Хейза, прежде чем тот перевел взгляд на торговца.
- Почему бы вам не купить эту штуку для своей жены? - поинтересовался торговец.
- Нет у меня жены, - пробормотал Хейз, снова переводя взгляд на слепого.
- Ну а дорогая старая мамочка наверняка есть?
- Нету.
- Ну, тогда, - сказал торговец, простирая руку к толпе, - ему просто не обойтись без этой штуки. Она составит ему компанию.
Еноху Эмери это замечание показалось настолько забавным, что он скорчился от смеха и шлепнул себя по колену, но Хейзел Моутс даже не посмотрел на торговца, словно уже слышал такую шутку прежде.
- Отдам бесплатно шесть очищенных картошек первому, кто купит у меня эту машинку, - объявил торговец. - Ну, кто первый? Всего полтора доллара за машинку, которая в любом магазине обойдется вам в три доллара! - Енох Эмери стал шарить по карманам. - Вы возблагодарите день, когда здесь остановились, - продолжал торговец, - вы никогда его не забудете. Каждый, кто купит такую машинку, навсегда запомнит этот день!
Слепой медленно продвигался вперед, приговаривая на ходу:
- Помогите слепому проповеднику. Если не хотите покаяться, дайте мне монетку. Я найду ей применение не хуже, чем вы. Помогите слепому безработному проповеднику. Вы ведь хотите, чтобы я побирался, а не проповедовал. Дайте мне монетку, если не хотите покаяться.
Публика, которой и так было немного, стала расходиться. Заметив это, торговец перегнулся через столик.
- Эй, ты! - крикнул он слепому. - Ты чего это делаешь? Какого хрена разгоняешь моих покупателей?
Слепой не обратил на него ни малейшего внимания. Он шел, гремя кружкой, а девочка продолжала раздавать брошюры. Слепой обошел Еноха Эмери и направился к Хейзу, постукивая перед собой палочкой. Хейз присмотрелся к нему и понял, что линии на его лице не нарисованы - это были шрамы.
- Какого черта ты тут делаешь? - вопил торговец.- Я собрал людей, а ты чего суешься?
Девочка протянула брошюру Хейзу, и он схватил ее. На обложке значилось: "ИИСУС ПРИЗЫВАЕТ ТЕБЯ".
- Да кто вы такие, черт подери? - не унимался торговец.
Девочка подошла к нему и протянула брошюру. Он посмотрел на нее с отвращением, а потом обежал столик, опрокинув ведерко с картошкой.
- Чертовы христианские фанатики, - закричал он, выискивая глазами слепого. Вокруг, надеясь на скандал, уже собрались зеваки. - Чертовы коммунисты, иностранцы! - надрывался торговец. - Это я тут собрал людей! - Он остановился, только сейчас заметив, что окружен толпой.
- Подходите по одному, всем достанется, не напирайте, шесть очищенных картошек первому, кто ее купит. - Он спокойно вернулся за столик и стал показывать коробки с картофелечистками. - Подходите, всем достанется. Не надо толпиться.
Хейз не стал открывать брошюру. Он еще раз посмотрел на обложку и разорвал брошюру пополам. Потом сложил куски вместе и снова разорвал. Он складывал обрывки и рвал до тех пор, пока брошюра не превратилась в пригоршню конфетти. Он разжал кулак, бумажки посыпались на
землю. Затем, поднял голову: девочка стояла неподалеку и наблюдала за ним. Ее рот был приоткрыт, глаза впились в него, точно два осколка зеленого стекла: Через плечо у нее висел белый джутовый мешок. Хейз нахмурился и принялся вытирать влажные ладони о брюки.
- Я все видела,- сказала она, быстро подошла к слепому, опять остановившемуся возле столика, повернулась и уставилась на Хейза. Толпа уже почти разошлась.
Торговец перегнулся через стол и сказал слепому:
- Эй, опять ты тут. Снова хочешь втереться?
- Послушайте, - заныл Енох Эмери, - у меня только доллар и шестнадцать центов, но я…
- Да, - сказал торговец. - Но меня не проведешь. Продал восемь машинок, продал…
- Дайте мне одну,- девочка показала на картофелечистку. Торговец хмыкнул.
Она развернула носовой платок и из завязанного уголка достала две пятидесятицентовые монеты.
- Дайте мне машинку. - Она протянула деньги. Торговец скривился, взглянув на монеты.
- Полтора доллара, сестренка.