Мальчик гордился тем, что с самого первого вечера он отвечал на учителевы вопросы хитро, как негр, ничего толком не рассказывал, работал под дурачка и всякий раз умудрялся вывести учителя из себя, покуда злость не начинала бело-розовыми пятнами проступать у него под кожей. Нужно было дать всего два-три порядочных ответа - и учитель уже был готов плюнуть на все и переходить к следующей теме.
Они еще глубже зашли в парк, и он опять почувствовал приближение тайны. Он снова был готов развернуться и удрать, но через мгновение все прошло. Дорожка стала шире, и они вышли на открытое пространство в центре парка, круглую асфальтовую площадку с фонтаном посреди. Вода била из пасти каменной львиной головы в мелкий бассейн, и когда слабоумный мальчонка увидел фонтан, он издал дикий вопль и поскакал к нему, размахивая руками, как будто его только что выпустили из клетки.
Таруотер сразу сообразил, что к чему. Он абсолютно точно знал, что нужно делать.
- Слишком поздно, черт подери, - пробормотал учитель. - Уже залез.
Ребенок, оскалившись, стоял в бассейне и медленно поднимал и опускал ноги, словно ему нравилось ощущение проникающей в ботинки воды. Солнце, которое торопливо перебегало от облака к облаку, появилось теперь прямо над фонтаном. Его ослепительный свет залил замысловато вырезанную из мрамора львиную голову, бьющая из пасти вода стала золотистой. Затем солнечный луч осторожно, словно ладонь положили, указал на белую голову малыша. Солнце как будто нарочно остановилось, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркале, и этим зеркалом было лицо малыша.
Таруотер шагнул вперед. Он чувствовал, как напряглась залегшая вокруг тишина. Было похоже, что старик притаился где-то поблизости и, затаив дыхание, ждет таинства. Друг молчал, как будто не осмеливался подать голос в присутствии деда. С каждым шагом мальчик все сильнее чувствовал, как что-то тянет его назад, но тем не менее продолжал двигаться к бассейну. Подойдя к краю, он уже занес было ногу, готовый шагнуть в бассейн, но как только его нога коснулась воды, учитель перегнулся через край и выхватил недоумка из воды. И тут же малыш прорезал тишину диким воплем.
Таруотер медленно поставил занесенную было ногу на край бассейна и, оперевшись на нее, стал смотреть в воду, где его разбитое рябью лицо, казалось, пытается собраться воедино. Постепенно оно стало ясным и отчетливым, вытянутым, крестообразным. Где-то глубоко в глазах таилось жестокое чувство голода, и мальчик его заметил. Не собирался я его крестить, молча выкрикнул он молчаливому лицу в бассейне. Я б его лучше утопил, чем крестить.
Ну, так утопи его, ответило ему лицо.
Таруотер отшатнулся в ужасе. Нахмурив брови, он выпрямился и пошел прочь. Солнце спряталось, и в ветвях деревьев зияли черные дыры. Пресвитер лежал на спине, его красное искаженное лицо испускало вопли, а учитель стоял над ним и смотрел куда-то вдаль, как будто откровение было явлено ему, а не Таруотеру.
Да уж, это всем знакам знак, заговорил друг, - солнце вышло из-за тучки и осветило недоумку голову. Такое, может, сто раз на дню происходит, жаль, что никто не догадывается, в чем тут дело. Слава богу, хоть учитель этот тебя спас, как раз вовремя. Кабы не он, ты бы уже все обстряпал и угодил бы прямиком черту в лапы. Слушай, может быть, хватит путать Божий дар с обычной придурью? Нельзя же всю жизнь такого дурака валять. Соберись и не поддавайся искушениям. Окрестишь раз - и будешь делать это всю оставшуюся жизнь. Сегодня идиот, завтра какой-нибудь черномазый. Позаботься о себе, пока спасение в твоих руках.
Но мальчик был слишком взволнован. Уходя все дальше в парк по дорожке, которую едва замечал у себя под ногами, он почти не слышал то, что говорил ему голос. Когда наконец он немного пришел в себя, то понял, что сидит на скамейке и смотрит на свои ноги, а рядом, как пьяные, ходят кругами два голубя. На другом конце лавки сидел мужичок ничем не выдающейся наружности. Он внимательно изучал дырку на своем ботинке, но как только на лавку сел Таруотер, тут же бросил свое занятие и принялся так же пристально рассматривать мальчика. В конце концов он пододвинулся ближе и дернул Таруотера за рукав. Мальчик поднял голову и увидел два блеклых глаза в желтой нездоровой окантовке.
- Слышь, парень, бери пример с меня,- сказал чужак, - нечего всяким болванам указывать тебе, что делать. - Он ухмыльнулся так, словно действительно знал, что к чему в этом мире, а глаза у него были злые и навязчивые. Голос звучал привычно и знакомо, но выглядел он неприятно, как пятно на рубашке.
Мальчик встал и поспешил уйти. Какое забавное совпадение, сказал друг. Он сказал то же самое, что и я тебе все время твержу. Тебе кажется, что Господь расставил для тебя ловушку. Так вот: нет никакой ловушки. Есть только те ловушки, которые ты сам для себя расставил. Ты Господа не интересуешь, он знать о тебе не знает; да если бы и знал, все равно ничего бы для тебя не сделал. В этом мире у тебя никого нет, кроме себя самого, и только самому себе ты можешь задавать вопросы, судить или благодарить - только самого себя. Только себя. Ну, и меня еще. Уж я-то тебя не оставлю.
Первое, что попалось ему на глаза, когда он вылез из машины у мотеля "Чероки", было маленькое озеро. Оно, как зеркало, отражало кроны деревьев и бесконечный небесный свод. Оно выглядело так необычно, что, казалось, лишь секунду назад его здесь установили четыре сильных ангела, чтобы ему было где окрестить ребенка. Появившаяся в коленях слабость доползла до живота, а потом, поднявшись еще выше, продернула дрожью челюсть. Спокойно, сказал друг. Куда бы ты ни пошел, везде будет вода. Ее не вчера придумали. Только не забывай, что вода предназначена для чего угодно. Ну, как ты думаешь, не пришло еще время? Разве не пора уже показать, на что ты способен? Разве время сомнений еще не прошло?
Они пообедали в темном углу того же вестибюля. Еду подавала сама хозяйка мотеля. Таруотер ел жадно. Он был напряжен и сосредоточен, съел шесть сандвичей с мясом и выпил три банки пива. Он как будто готовился к долгой поездке или еще к какому-нибудь делу, которое потребует всех его сил. Рейбер заметил этот внезапный аппетит к некачественной пище и решил, что это нервное. Он думал, что пиво поможет развязать Таруотеру язык, но и в лодке мальчик был, как обычно, мрачен и угрюм. Он сидел, сгорбившись, надвинув шляпу на лоб, и, сдвинув брови, смотрел туда, где исчезало в воде его отражение.
Они успели отплыть от мостков, прежде чем Пресвитер вышел из мотеля. Женщина потащила его к холодильнику, извлекла оттуда зеленый леденец на палочке и протянула ему, не сводя глаз с его загадочного лица - как зачарованная. Они успели доплыть до середины озера, когда Пресвитер взобрался на мостки: женщина тут же бросилась за ним следом и вовремя успела его схватить, чтобы он не упал в воду.
В лодке Рейбер вскрикнул и отчаянно схватил руками пустоту перед собой. Потом покраснел и нахмурился.
- Не смотри туда, - сказал он, - она за ним приглядит. А нам нужно отдохнуть.
Мальчик мрачно смотрел на мостки, где только что едва не случилось несчастье. В той ослепительно яркой картине, которую он видел перед собой, малыш был единственным черным пятном. Женщина развернула его и уводила назад к мотелю.
- Не велика была бы потеря, если бы и утонул, - обронил он.
Рейбер вдруг на мгновение увидел, как сам стоит по грудь в океанской воде и держит в руках безвольное тело сына. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. И тут же понял, что от Таруотера его минутное замешательство не ускользнуло. Мальчик внимательно смотрел на него, словно видел насквозь и был в шаге от разгадки какой-то тайны.
- С такими детьми никогда ничего не случается, - сказал Рейбер. - Может, лет через сто до людей дойдет, что их нужно усыплять сразу после рождения.
На лице у мальчика явственно отразилась жестокая внутренняя борьба, настоящая война между искушением согласиться и очередной вспышкой ярости.
Кровь горела у Рейбера под кожей. Он изо всех сил пытался подавить в себе желание признаться во всем. Он подался вперед, его рот открылся, потом закрылся, и наконец он сказал сухим тоном:
- Однажды я пытался его утопить, - и жутким образом ухмыльнулся мальчику прямо в лицо.
Губы Таруотера разомкнулись, как будто только они и услышали эти слова, но он ничего не сказал.
- У меня нервы сдали, - сказал Рейбер. Он смотрел на воду, и всякий раз, когда переводил взгляд вверх или в сторону, ему казалось, что он видит на поверхности отблеск бледного пламени. Он стал крутить в руках шляпу.
- У тебя кишка тонка, - сказал Таруотер таким тоном, как будто изо всех сил старался быть вежливым. - Он мне всегда говорил, что ты ничего не можешь сделать, не можешь действовать.
Учитель наклонился к нему и сказал сквозь зубы:
- Я устоял против него самого, вот что я сделал. А что сделал ты? Может, ты и выбрал самый быстрый способ от него избавиться, но, чтобы по-настоящему пойти против его воли, этого никак не достаточно. Ты действительно уверен, - спросил он, - ты уверен, что действительно справился с ним? Сомневаюсь. Сдается мне, что он и сейчас держит тебя, словно цепями прикованным. И еще мне сдается, что ты не сможешь освободиться от него без моей помощи. И что у тебя есть проблемы, с которыми самому тебе справиться не под силу.
Мальчик нахмурился и промолчал.
Яркий свет ударил Рейберу в глаза. Он понял, что переоценил свои силы и на целый день его не хватит. Но его словно кто-то подталкивал в спину и заставлял продолжать этот разговор.
- Ну, и каково тебе снова оказаться за городом? - проворчал он. - Напоминает Паудерхед?
- Я приехал порыбачить, - сварливо сказал мальчик.
"Чтоб тебя черти взяли, - подумал дядя. - Я просто пытаюсь сделать так, чтобы ты не вырос полным уродом". Вода горела отраженным солнечным светом; удочку он забросил, даже не наживив. На него нашло совершенно безумное желание говорить о старике.
- Помню, в первый раз, когда я его увидел, - сказал он, - мне было лет шесть или семь. Я играл во дворе, и вдруг что-то встало между мной и солнцем. Я посмотрел вверх и увидел его, увидел эти сумасшедшие рыбьи буркала. Знаешь, что он сказал мне - семилетнему ребенку? - Учитель попытался сымитировать голос старика: - "Послушай, мальчик, - сказал он, - Господь наш Иисус Христос велел мне найти тебя. Ты должен принять второе рождение". - Он рассмеялся и свирепо уставился на Таруотера. Его глаза были похожи на два волдыря. - Иисус Христос так переживал за мое благополучие, что послал ко мне личного полномочного представителя. Так в чем же беда? А беда была в том, что я ему поверил. И это длилось пять или шесть лет. Кроме этой веры, у меня ничего не было. Я служил Господу нашему Иисусу. Я думал, что родился заново и теперь все пойдет по-другому или уже идет по-другому, ибо Господь наш Иисус лично во мне заинтересован.
Таруотер пошевелился. Он слушал учителя как будто сквозь стену.
- Все дело было в этих его глазах, - сказал Рейбер. - Взгляд сумасшедшего детей просто завораживает. Взрослый человек может устоять. Ребенок - нет. Проклятие детей в том, что они всему верят.
До мальчика вдруг словно дошло, о чем речь.
- Есть такие, что и не верят. Учитель хитро улыбнулся.
- А есть такие, которым кажется, что они не верят,- сказал он и почувствовал, что снова может полностью владеть собой. - Выкинуть это из головы не так легко, как тебе кажется. Знаешь ли ты, к примеру, что некая часть твоего разума постоянно работает, а ты об этом даже не подозреваешь? И что она управляет твоим поведением, а ты об этом не имеешь ни малейшего представления?
Таруотер оглянулся, как будто в бесплодных поисках способа выбраться из лодки и смыться.
- Думаю, что по большому счету с головой у тебя все в порядке, - сказал дядя. - И ты прекрасно понимаешь то, что тебе говорят.
- Я не в школу на урок пришел, - грубо сказал мальчик. - Я приехал порыбачить. Мне плевать, что там делает мой другой ум. Я знаю, о чем я думаю, когда делаю дело, и если я готов что-то сделать, я времени на то, чтоб говорить слова, не трачу. Я просто иду и делаю. - В его голосе звучала приглушенная ярость. Он начал понимать, что слишком много съел за завтраком. Еда, как свинцовая колонна, давила ему на желудок, а голод, который она всего лишь растревожила, выталкивал ее обратно.
Учитель секунду смотрел на него, а потом сказал:
- Как бы то ни было, если бы речь шла только о крещении, старик мог бы себя не утруждать. Я уже был крещен. Моя мать так и не смогла встать выше той среды, где была воспитана, и сама сделала это. Но последствия того, что со мной это сделали еще раз, в семилетнем возрасте, оказались воистину ужасными. Это новое крещение оставило шрам, который долго не затягивался.
Мальчик вдруг резко поднял глаза, словно кто-то дернул вверх удочку.
- А этот, там, - сказал он и мотнул головой в сторону пристани, - его еще не крестили?
- Нет,- сказал Рейбер и пристально посмотрел на мальчика.
Он подумал, что если бы смог сейчас подобрать нужные слова, то сумел бы помочь ему, преподать урок и не причинить при этом боли.
- Чтобы утопить его, у меня, может, кишка и тонка. Зато у меня хватило сил не уронить свое собственное достоинство и не совершать над ним никаких дурацких обрядов. У меня хватило сил не стать жертвой суеверия. Он - это он, и нет такого мира, в который ему следовало бы рождаться заново. Моя сила, - закончил он, - не в кишках, а в голове.
Мальчик сидел и смотрел на него, и глаза у него затягивались мутной пленкой тошноты.
- Величие человека в том, - продолжал дядя, - что он может сказать: я рожден лишь раз. Мой удел в этой жизни в том, что я сам могу сделать для себя и своих близких, и этим уделом я вполне доволен. Этого достаточно, чтобы быть человеком. - Голос учителя еле слышно звякнул. Он внимательно посмотрел на мальчика, пытаясь понять, удалось ли ему затронуть хоть какую-то чувствительную струну.
Лицо Таруотера абсолютно ничего не выражало. Он повернулся и посмотрел на деревья, которые ровным строем росли вокруг озера. Казалось, что он смотрит в пустоту.
Рейбер снова умолк, но смог выдержать лишь несколько минут. Он докурил сигарету и зажег новую. Потом он решил, что навязчивые идеи надо пока оставить в покое и поговорить о чем-нибудь другом.
- А знаешь, чем мы займемся недельки через две? - спросил он тоном едва ли не дружеским. - Полетаем на самолете. Хочешь?
Он уже давно вынашивал эту идею, но держал ее про запас, как козырь в рукаве. Ему казалось, что чудеснее этого и придумать ничего невозможно и что такая волшебная возможность уж точно вытряхнет из оцепенения даже самого замкнутого мальчишку.
Ответа не последовало. Глаза у мальчика были как стеклянные.
- Полет есть величайшее достижение человеческой инженерной мысли, - сказал Рейбер раздраженно. - Неужели воображение у тебя настолько бедное, что даже мысль о возможности подняться над землей тебя не возбуждает? Если так, то, боюсь, с тобой что-то неладно.
- Я уже летал, - сказал Таруотер, подавив отрыжку. Он был полностью сосредоточен на тошноте, которая усиливалась с каждой минутой.
- Как это? Где ты мог летать? - сердито спросил дядя.
- Мы с ним раз на ярмарке доллар отвалили, чтобы прокатиться, - сказал он. - Дома были - как спичечные коробки, а людей вообще не видно - как микробы. Все эти самолеты гроша ломаного не стоят. Канюк, вон, и тот летает.
Учитель схватился за борта лодки и резко подался вперед.
- Он тебе всю жизнь испортил, - хрипло сказал он. - Ты вырастешь полным уродом, если не пустишь меня, не позволишь тебе помочь. Ты до сих пор веришь в тот вздор, которому он тебя научил. Он внушил тебе ложное чувство вины. Я тебя насквозь вижу.
Он не хотел всего этого говорить, но не смог остановиться.
Мальчик даже не взглянул на него. Он перегнулся через борт лодки, и его стошнило. Колонна, которая давила на желудок, вырвалась на волю и оставила после себя белесый круг на воде и сладковато-кислый запах. У мальчика закружилась голова, но зато чуть погодя прояснилось в голове. В животе у него, словно восстановив свои законные права, бушевала прожорливая пустота. Он зачерпнул ладонью воды из озера, прополоскал рот, а потом вытер лицо рукавом.
Рейбер вздрогнул, поняв, какой промах допустил. Нельзя было произносить слово вина. Он положил мальчику руку на колено и сказал:
- Теперь тебе полегчает.
Таруотер ничего не ответил. Воспаленными, слезящимися глазами из-под красных век он уставился на воду, словно был доволен, что ему удалось ее запачкать.
Дядя решил воспользоваться случаем и сказал:
- Очистить разум - такое же облегчение, как очистить желудок. Когда ты рассказываешь кому-нибудь о своих проблемах, они уже не так сильно тебя беспокоят, не проникают в твою кровь и не вызывают тошноты. Другой человек всегда может разделить с тобой твой груз. Мальчик мой, - сказал он, - тебе нужна помощь. Прямо здесь и сейчас тебя нужно спасать от старика и от всего, что стоит за ним. И я единственный, кто может тебе помочь.
В шляпе с опущенными полями он был похож на сельского проповедника-фанатика. Его глаза сверкали.
- Я знаю, в чем твоя беда, - сказал он. - Знаю и могу помочь тебе. Что-то гложет тебя изнутри, и я могу сказать тебе, что это.
Мальчик со злостью посмотрел на него.
- Почему бы тебе не заткнуться? - спросил он. - Почему бы тебе не вытащить из уха эту затычку и не отключиться хотя бы на какое-то время? Я приехал сюда порыбачить. Я не собирался ничего тут с тобой обсуждать.
Дядя выронил сигарету из пальцев, она упала в воду и зашипела.
- С каждым днем, - холодно сказал он, - ты все больше и больше напоминаешь мне старика. Ты совсем как он. И тебя ждет такое же будущее.
Мальчик опустил глаза. Четкими, рассчитанными движениями он поднял правую ногу и стянул с нее ботинок, потом поднял левую и стянул другой. Затем он сдернул с плеч лямки комбинезона, потянул за них вниз и остался в вытянутых, поношенных стариковых кальсонах. Шляпу, чтобы не слетела, он поплотнее надвинул на голову, а потом бросился в воду и поплыл прочь, сжатыми кулаками разбивая зеркальную гладь озера, как будто ему хотелось до крови избить ее и изранить.
"Поди ж ты, - подумал Рейбер, - задел-таки его за живое". Он не отрывал глаз от удаляющейся шляпы в судорожном водовороте воды. Пустой комбинезон лежал у его ног. Он схватил его, порылся в карманах и извлек два камня, серебряный гривенник, коробок спичек и три гвоздя.
Новый костюм и рубашку он привез с собой и положил на стул в номере, сразу по приезде.
Таруотер доплыл до мостков и взобрался на них. Кальсоны прилипли к телу, но шляпа была все так же плотно надвинута на лоб. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как дядя бросает его завязанный узлом комбинезон в воду.
Рейбер почувствовал себя так, словно только что пересек минное поле. И тут же испугался, что совершил ошибку. Застывшая тонкая фигура на пристани не шевелилась. Она казалась призрачным столбиком хрупкого, раскаленного добела гнева, который на мгновение материализовался, воплотив собой безграничное чувство возмущения. Мальчик развернулся и быстро зашагал в сторону мотеля. Рейбер решил, что лучше всего будет еще немного задержаться на озере.