Музыка всхлипнула в последний раз, подростки, толкаясь, пробились к своему столику и развалились на стульях. Рейбер включил слуховой аппарат и вздрогнул, когда ему в голову ворвался трубный рев Пресвитера. Малыш подпрыгивал на стуле и вопил от разочарования. Когда танцоры увидели его, он прекратил шум, встал по стойке смирно и принялся пожирать их взглядом. За их столиком воцарилась раздраженная тишина. Вид у них был такой, словно их оскорбила в лучших чувствах какая-то ошибка мироздания, что-то такое, что надлежало исправить, прежде чем показывать им. С каким наслаждением Рейбер подскочил бы к ним сейчас и заехал в эти дурацкие рожи стулом. Они встали и, угрюмо подталкивая друг друга, упаковались в открытый автомобиль, который тут лее взревел и умчался, возмущенно окатив мотель волной полетевшего из-под колес песка и гравия. Рейбер выдохнул так, словно воздух у него в легких был острым и мог его поранить. И тут ему на глаза попался Таруотер.
Мальчик смотрел прямо на него и улыбался едва заметной, но вполне ясной по смыслу улыбкой, словно видел его насквозь. Эту улыбку Рейберу и раньше доводилось видеть у него на лице. Она издевалась над ним, опираясь на какое-то глубинное, нутряное знание, которое с каждым разом становилось все глубже и, по мере приближения к самой его сокровенной сути, все отчетливей перерастало в полнейшее к нему безразличие. Рейбера вдруг как током ударило, он понял смысл этой улыбки, и его охватила такая злоба, что на мгновение он лишился сил. "Убирайся, - хотелось крикнуть ему, - и чтобы я больше не видел твоей проклятой наглой рожи! Убирайся к дьяволу! Проваливай и крести хоть целый мир!"
Женщина уже какое-то время стояла рядом с ними и ждала, когда учитель сделает заказ, но внимания он на нее обращал не больше, чем на невидимку. Она принялась постукивать меню по стакану, а потом просто сунула его Рей-беру под нос. Не читая, он сказал:
- Три гамбургера с гарниром,- и оттолкнул меню прочь. Когда она ушла, он сухо проговорил:
- Я хочу раскрыть перед тобой кое-какие карты.
Он посмотрел мальчику в глаза и, натолкнувшись на знакомый ненавистный в них блеск, попытался взять себя в руки.
Таруотер перевел взгляд на стол, как будто ждал, что сейчас Рейбер достанет карты и начнет их раскладывать.
- Это значит, что я хочу поговорить с тобой начистоту, сказал учитель, стараясь скрыть раздражение. Он изо всех сил старался сделать так, чтобы его взгляд и голос казались такими же безразличными, как у его визави.- Мне нужно кос что сказать тебе, и тебе придется это выслушать. Что тебе после этого делать - решай сам. Я не собираюсь больше руководить твоими поступками. Я хочу просто рассказать тебе все как есть,- Его голос звучал нервно и зло. Он будто читал выдержку из газеты. - Я заметил, что ты уже вполне в состоянии смотреть Пресвитеру в глаза. Это хорошо. Это значит, что ты уже сделал шаг вперед. Однако не думай, что теперь, раз ты можешь смотреть ему в глаза, той опасности, которая тебя подстерегала, больше не существует. Вовсе нет. Старик все еще крепко держит тебя. Не думай, что ты уже свободен.
Мальчик продолжал смотреть на него все с той же понимающей улыбкой.
- Это в тебя он заронил свое семя, - сказал Рейбер. - И ты ничего не можешь с этим поделать. Оно упало на дурную почву, но корни пустило глубоко. А во мне, - с гордостью сказал он, - оно упало на камень, и ветер унес его прочь. - Учитель ухватился за стол, как будто собирался швырнуть его в мальчика. - Черт тебя подери! - сказал он хриплым прерывистым голосом. - Оно сидит и в тебе, и во мне. Разница в том, что я о нем знаю и могу его контролировать. Я выдираю его с корнем, а ты слишком слеп, чтобы увидеть и распознать его в себе. Ты даже не знаешь, что руководит твоими поступками.
Мальчик злобно сверкнул глазами, но ничего не ответил.
"По крайней мере,- подумал Рейбер,- я стер с его физиономии это дурацкое выражение". Несколько секунд он молчал, обдумывая, что сказать дальше.
Женщина вернулась и принесла три тарелки. Она поставила их на стол медленно, чтобы хватило времени отследить происходящее. Лицо у мужчины вспотело и выглядело утомленным, совсем как у мальчика. Последний бросил на нее раздраженный взгляд. Мужчина сразу стал есть, как будто хотел побыстрее с этим покончить. Ребенок быстро схватил булку и стал слизывать с нее горчицу. Старший мальчик посмотрел на свой гамбургер так, словно мясо в нем было несвежее, и не прикоснулся к нему. Она ушла и, на несколько секунд задержавшись на пороге кухни, бросила на них возмущенный взгляд. Наконец мальчик взял свой гамбургер. Он почти донес его до рта, но потом положил обратно. Он дважды брал его и дважды возвращал на тарелку, так и не откусив. Потом он стянул с головы шляпу и скрестил руки на груди. Она решила, что с нее хватит, и закрыла за собой дверь.
Учитель подался вперед через стол, буравя мальчика светлыми и острыми, как два стальных сверла, глазами.
- Ты даже есть не в состоянии, - сказал он, - потому что что-то гложет тебя изнутри. И я намерен сказать тебе, что это такое.
- Глисты, - прошипел Таруотер так, словно больше был не в состоянии сдерживать кипящее в нем отвращение.
- Что, выслушать кишка тонка? - спросил Рейбер. Мальчик подался вперед, будто ни с того ни с сего весь превратился во внимание.
- Ты не можешь сказать мне ничего такого, что у меня кишка тонка будет выслушать, - сказал он.
Учитель выпрямился.
- Хорошо, - сказал он, - тогда слушай. - Он скрестил руки на груди и, прежде чем начать, секунду смотрел на мальчика. Потом заговорил холодным тоном: - Старик приказал тебе окрестить Пресвитера. Этот его приказ крепко засел в твоей голове и, как валун на дороге, мешает тебе двигаться дальше.
Кровь отхлынула от лица Таруотера, но глаз он не отвел. Все понимающий блеск в них пропал, и теперь он смотрел на Рейбера с яростью. Учитель говорил медленно, аккуратно подбирая слова, словно перебирался через горную речку и нащупывал камни поустойчивей.
- Пока ты не избавишься от своего маниакального желания окрестить Пресвитера, ты не сможешь стать нормальным человеком. В лодке я сказал, что ты вырастешь уродом. Мне не следовало этого говорить. Я имел в виду, что у тебя есть выбор. Я хочу, чтобы ты понял, между чем и чем выбирать. Я хочу, чтобы ты сделал этот выбор сам, а не просто шел как лунатик, одержимый манией, которой он даже не в силах понять. То, что нам понятно, мы можем держать под контролем, - сказал он. - Ты должен понять, что тебе мешает. Не знаю, хватит ли у тебя сообразительности разобраться в этом. Это непросто.
Лицо у мальчика казалось высохшим и старым, как будто он уже давным-давно во всем разобрался, и теперь это было частью его самого, как невнятный ток смерти в его кроим. Факты он принял молча, лицом к лицу, и учителя это тронуло. Злость как рукой сняло. В холле было тихо. Из окон на стол упал розовый свет. Таруотер перевел взгляд с дяди на Пресвитера. Волосы у ребенка стали розовые, светлее лица. Он сосал ложку; глаза его потонули в нависшей тишине.
- Есть два способа решения этой проблемы, - сказал Рейбер. - Какой из них тебе ближе - решай сам.
Таруотер снова посмотрел на него - без насмешки, без блеска в глазах, но и без интереса, словно для него все было уже решено окончательно и бесповоротно.
- Крещение - пустой ритуал, не более того, - сказал учитель.- Есть единственный способ по-настоящему родиться заново, и он состоит в том, чтобы постоянно совершенствоваться, понять самого себя. На это уходит много времени и много сил, не спорю. Но, пролив немного воды и произнеся пару слов, ты ничего не добьешься от вечности. То, что ты хочешь сделать, бессмысленно, а потому простейшее решение проблемы состоит в том, чтобы взять и сделать это. Прямо здесь и сейчас, вот этой водой из стакана. Я разрешаю тебе сделать это, чтобы вся эта дурь больше не мучила тебя. Если все дело только во мне, так крести его прямо сейчас.
Он подтолкнул стакан с водой к мальчику. Взгляд у него был терпеливый и насмешливый.
Мальчик посмотрел на стакан и тут же отвел глаза. Его рука, лежавшая на столе рядом с тарелкой, дернулась. Он сунул ее в карман, отвернулся и стал смотреть в окно. Сама манера его движения, казалось, говорила о том, что он потрясен до глубины души, что он сам не свой и просто не знает, что ему делать дальше.
Учитель взял стакан и поставил его на прежнее место, прямо перед собой.
- Я знал, что ты на это не купишься, - сказал он. - Я знал, что ты не станешь совершать глупых поступков, недостойных той смелости, которую ты уже проявил.
Он взял стакан и выпил остатки воды. Потом поставил его обратно на стол. Казалось, еще секунда, и он рухнет без сил, как альпинист, который дни и ночи напролет взбирался на вершину горы и буквально только что ее покорил.
Через некоторое время он сказал:
- Другой путь куда сложнее. Этот путь я выбрал для себя. Здесь ты рождаешься заново по-настоящему, потому что прилагаешь к этому все свои силы. Все свои умственные способности. - Он говорил сбивчиво. - Другой путь состоит в том, чтобы встретить сбою одержимость лицом к лицу и бороться с ней, выпалывать этот сорняк всякий раз, когда чувствуешь, что он снова пошел в рост. Неужели я должен объяснять это тебе? Умному молодому человеку, который вполне мог бы и сам до этого додуматься?
- Не надо мне ничего объяснять,- пробормотал Таруотер.
- Навязчивой идеи окрестить его у меня нет, - сказал Рейбер. - Моя мания куда сложнее, но суть одна и та лее, и способ искоренить ее - один и тот же.
- Ничего не то же самое, - сказал Таруотер, повернувшись к дяде. В его глазах снова появился прежний блеск. - Я могу раз и навсегда вытащить ее вместе с корнями. Я могу действовать, я же не как ты. Ты только и делаешь, что думаешь, что бы ты сделал, если бы смог сделать. Я - нет.
Я могу это сделать, могу действовать. - Он смотрел на дядю с презрением, но презрение это было уже другим. - Во мне, - сказал он, - все по-другому.
- Существуют определенные законы, которым подчиняется поведение любого человека, - сказал учитель. - И ты не исключение. - Он абсолютно точно понимал, что ненависть - это единственное чувство, которое вызывает у него этот мальчик. Самый его вид был ему противен.
- Погоди немного - сам увидишь, - сказал Таруотер, как будто мог что-то доказать, не выходя из этой комнаты.
- Опыт - жестокий учитель, - сказал Рейбер. Мальчик пожал плечами и встал. Он пересек комнату, подошел к дверной сетке и стал смотреть сквозь нее на улицу. Пресвитер сразу слез со стула и пошел за ним, на ходу напяливая шляпу. Таруотер ощутимо напрягся, когда малыш подошел к нему, но с места не сдвинулся, а Рейбер сидел и смотрел, как эти двое стоят рядом и смотрят на улицу - две фигуры в шляпах, нелепые и допотопные, связанные между собой каким-то общим нервным напряжением, которое исключало необходимость в нем самом. Потом он с нарастающим чувством тревоги увидел, как мальчик положил руку на шею малышу, открыл дверь и вывел его наружу. Ему пришло в голову, что под "сделать что-нибудь" мальчик имел в виду возможность превратить ребенка и своего раба, научить Пресвитера, как преданную собаку, подчиняться его командам. Вместо того чтобы избегать его, он решил полностью подчинять его себе, чтобы показать Рейберу, кто здесь хозяин.
"Вот только я этого не позволю,- подумал Рейбер.- Пели кому Пресвитер и будет подчиняться, то только мне". Он положил деньги на стол под солонку и вышел за ними.
Небо было ярко-розовым и излучало свет почти потусторонний, так что все земные цвета казались ярче. Всякий пробившийся сквозь гравий сорняк казался живым зеленым первом. Мир, как змея, менял кожу. Мальчики были уже па полпути к мосткам, они шли медленно, и рука Таруотера по-прежнему лежала у Пресвитера на шее, но Рейберу показалось, что это Пресвитер ведет Таруотера, что именно он захватил мальчика в плен. Учитель с мрачным удовольствием подумал о том, что рано или поздно уверенности в себе и в своих убеждениях у Таруотера поубавится.
Они дошли до края мостков и остановились, глядя вниз на воду. А потом, к вящей досаде Рейбера, мальчик взял ребенка под мышки, как мешок, и посадил в лодку, которая была привязана к мосткам.
- Я не давал тебе разрешения катать Пресвитера на лодке, - сказал Рейбер.
Может быть, Таруотер услышал его, а может, и нет; он не ответил. Он сел на край мостков и несколько секунд смотрел на противоположный берег озера. Половинка большого красного шара висела, почти не двигаясь, над дальней стороной озера, как будто озеро само было вытянутой в овал половинкой солнца, разрезанного в середине зубчатой полосой леса. По воде на разной глубине плыли красные и оранжевые облака. Рейберу вдруг больше всего на свете захотелось провести полчаса в одиночестве и не видеть этих детей - ни того, ни другого.
- Хотя, впрочем, давай, прокати его,- сказал он,- только, пожалуйста, будь осторожен.
Мальчик не пошевелился. Он сидел, наклонившись вперед, ссутулив худые плечи, руками вцепившись в край пристани. Он словно удерживал равновесие перед решающим прыжком.
Потом он соскочил в лодку к Пресвитеру.
- Присмотришь за ним? - спросил Рейбер.
Лицо Таруотера было похоже на древнюю маску, которая высохла и поблекла.
- Я о нем позабочусь, - сказал он.
- Спасибо, - ответил дядя.
На секунду его отношение к мальчику потеплело. Он зашагал по мосткам назад к мотелю. Дойдя до двери, он повернулся и посмотрел, как лодка удаляется от берега. Он поднял руку и помахал им, но Таруотер никак не показал, что он заметил этот жест, а Пресвитер сидел к отцу спиной.
Маленькая фигурка в черной шляпе сидела в лодке, как пассажир, которого мрачный лодочник везет через озеро к какому-то таинственному месту назначения.
Вернувшись в номер, Рейбер лег на койку и попытайся снова почувствовать то облегчение, которое снизошло на него, пока он ездил днем на машине. Едва ли не единственным чувством, которое он испытывал в присутствии мальчика, было колоссальное напряжение, и когда это чувство на какое-то время оставляло его, он понимал, до какой степени оно непереносимо. Он лежал и с отвращением думал о той минуте, когда это лицо с неизменным выражением молчаливого вызова снова появится в дверях. Он представил, что ему все лето придется бороться с холодным упрямством мальчика. Он начал думать о том, может ли Таруотер уйти от них по своей собственной воле, и через секунду понял, что хочет именно этого. Он больше не чувствовал никакого желания исправлять его. Единственное, чего он хотел, так это избавиться от него. Он с ужасом подумал о том, что мальчик останется с ними навсегда, и стал размышлять, как бы спровадить его побыстрее. Он знал, что мальчик не уйдет, пока рядом будет Пресвитер. Он даже подумал было, а не отправить ли ему Пресвитера и впрямь на несколько недель в специализированное учреждение. Впрочем, от одной этой мысли он пришел в ужас и тут же переключился на другие возможные варианты. Потом он ненадолго задремал и во сне видел, как вместе с Пресвитером мчится на машине от надвигающегося на них облака, похожего на торнадо. Он проснулся и увидел, что в комнате стало почти совсем темно.
Он встал и подошел к окну. Лодка с двумя пассажирами находилась примерно в центре озера и почти не двигалась. Окруженные водой, они сидели и смотрели друг на друга, маленький приземистый Пресвитер и Таруотер, длинный и тощий, слегка наклонившийся вперед, сосредоточив все свое внимание на сидящем напротив него малыше. Они будто попали в сильное магнитное поле, которое властно удерживает их вместе. Истошно-багровое небо, казалось, вот-вот взорвется и погрузится во тьму.
Рейбер отошел от окна и снова упал на кровать, но спать он больше не хотел. У него было какое-то странное чувство, что он чего-то ждет и отмеряет время. Он лежал с закрытыми глазами, словно слушал неведомые миру звуки, которые мог услышать только тогда, когда был выключен слуховой аппарат. Похожее чувство он испытывал в детстве - похожее по насыщенности, а не по сути, - когда лежал и ждал, что в любой момент город может расцвести и превратиться в вечный Паудерхед. Теперь он тоже чувствовал, что ждет каких-то грандиозных перемен. Ждет, что весь мир превратится в кучу пепла меж двух обгорелых труб.
А он будет всего лишь наблюдатель, не более того. Чувство ожидания было совершенно безмятежным. Жизнь никогда его особенно не баловала, а потому и жалеть было не о чем. Он убеждал себя в том, что даже собственная гибель совершенно ему безразлична. Ему казалось, что это безразличие есть вершина человеческого величия, и, забыв на секунду обо всех своих промахах, забыв, как чудом удержался на последней грани нынче днем, он почувствовал, что этой вершины он уже достиг. Покой в том, чтоб ничего не чувствовать.
Он лениво наблюдал, как в окне поднимается круглая красная луна. Она была как солнце, только на обратной стороне земли. Он принял решение. По возвращении мальчика он скажет: "Мы с Пресвитером сегодня же возвращаемся в город. Ты можешь поехать с нами, но только при соблюдении следующих условий: ты не начинаешь действовать со мной заодно - ты действуешь со мной заодно, целиком и полностью. Ты меняешь свое отношение ко мне и к жизни, ты проходишь тесты, ты готовишься осенью пойти в школу. И прямо сейчас ты снимешь с головы эту шляпу и выбросишь ее в окно. Если ты на все это не согласен, мы с Пресвитером уезжаем без тебя".
Потребовалось пять дней, чтобы все встало на свои места. Он вспомнил свои дурацкие чувства в ту ночь, когда появился мальчик, вспомнил, как сидел у его постели и думал, что теперь у него наконец-то есть сын, перед которым открыто будущее. Он вспомнил, как шел за ним по темным переулкам, чтобы оказаться в конце концов в этой отвратительной молельне, вспомнил, каким был идиотом, когда стоял под окном и слушал проповедь сумасшедшей девочки. Теперь он едва мог в это поверить. Даже прежняя идея отвезти мальчика назад в Паудерхед казалась теперь нелепой, а поехать туда сегодня днем мог только психически нездоровый человек. Ему было стыдно за свои сомнения, за неуверенность, за свое настойчивое стремление изменить мальчика. Теперь он не видел во всем этом абсолютно никакого смысла. Он почувствовал, что после пяти дней безумия к нему вернулся здравый смысл. Он с нетерпением ждал, когда же они вернутся, чтобы как можно скорее выдвинуть свой ультиматум.
Он закрыл глаза и подробно представил себе эту картину: угрюмое лицо мальчика, попавшего в безвыходное положение, вынужденного опустить свои нахальные глаза. Его сила заключалась теперь в том, что ему было безразлично, останется мальчишка или нет. Улыбнувшись, он подумал, что его безразличие не идеально: он безусловно хотел, чтобы мальчик убрался восвояси. Скоро он задремал опять и опять вместе с Пресвитером спасался на машине от надвигавшегося торнадо.
Когда он снова проснулся, луна, успевшая добраться уже до середины окна, светила привычным блеклым светом. Он сел, вздрогнув всем телом, как будто в лицо ему заглянул чужой человек, вестник, который только что, задыхаясь, вошел к нему в комнату.