Незряче расплатившись, он встает, выходит, и ноги сами несут его назад, к гостинице, но по дороге он сворачивает все же и попадает в сквер, который еще недавно был забит гостиничными беженцами первой счастливейшей волны - теперь в нем ни души, все разбежались по домам жениться, делать, снимая самый дикий в жизни стресс, детей. Бежит Нагибин - здоровье есть и сил немерено; полгорода он может пробежать, из сил не выбившись. Колодцы дворов, рыхлые, прокуренные горла арок, пропитанные сыростью и до кирпичного мяса ободранные стены, помойки, гаражи - Нагибин движется по кругу. Три ночи на часах, планы несколько меняются, в семь утра по башиловской просьбе он прибудет в Шереметьево.
Башилов - капризный и вздорный. Один из тех, чью вздорность окружающие склонны принимать за побочный эффект гениальности, что ли. Затворник, изловчившийся разосраться со всеми, включая собственную дочь. Пятый год проживает в собственном поместье у отрогов Пиренейских гор. Устроил там, под замковыми сводами, грандиозный, собственного имени и единственного зрителя каталог-музей. Уверен: только по его, башиловской, коллекции инопланетные пришельцы составить смогут адекватное, законченное представление о земной цивилизации, когда та, отравившись собственными испражнениями, окочурится. Впрочем, разве не безумцы взламывают гроб беспамятства, которому все наши, человеческие, дела предаются?.. А с Зоей вышло что? Ее он обожал, боготворил, все прочие слова того же ряда. Был движущей силой в Зоиной жизни - от него она отталкивалась, с ним спорила, его стремилась превзойти, от него отделиться и сделаться самостоятельной, самодостаточной, опровергнуть, как мир, вечный трюизм, что природа отдыхает на детях Башиловых. Чуть более года назад - в один из своих нечастых приездов - Башилов обозвал свою "кровиночку", "снежинку" шлюхой. "Шлюхой рынка", точнее, которую он и знать не желает. В полемическом запале. Неизвестно, сколько папка перед этим выпил, но одну-две бутылочки точно уговорил. Как понял в меру своего разумения Нагибин, суть их сложных эстетических разногласий сводилась к тому, что Башилов - художник, а те, кого отстаивает Зоя, - нет. Он, Башилов, из тех и за тех, кто еще имеет наглость осмысленно водить обычной колонковой кистью по холсту и лепить фигурки из пластилина; он имеет дело с тем, что из века в век было плотью, веществом искусства, а она, его милая защищает бездарей и шарлатанов, чьи онанистские потуги направлены на выковыривание говна и гноя из собственных пустых голов тире прямых кишок. Нет, он не ретроград - охотно признает: в пространстве инсталляций, в сфере жестов тоже происходит чрезвычайно много интересного, но дайте вы, оставьте вы площадку и тем, кто пребывает в русле живописной традиции. "Это заговор, - настаивал отец, - современной художественной мафии, которая предпочитает делать деньги на современных выб…ках Уорхола и Дюшана по той простой причине, что жест, поступок куда как легче поставить на поток, в то время как искусство, делание, создание - это штучная работа, на которую уходят годы. Вы не можете выдержать конкуренцию с подлинным, - говорил Башилов, - в основе вашей менеджерской практики лежит провокация: назначил цену и созвал искусствоведов, которые подробно, на своем специальном, птичьем языке докажут толстосумам, что цена адекватна. Я открываю новый пышный каталог последних лотов Сотбис, - вещал Башилов, развалившись в кресле, - и что я вижу? - Перелистывая облитые жирным глянцем страницы, он обращался, представлялось, к одному Нагибину - как к святой простоте, которая одна и может оставаться "независимым экспертом". - Вот пожалуйста. Засохшая менструальная кровь, цена - восемьсот шестьдесят тысяч фунтов. Нагибин, вы не тем бизнесом занимаетесь: выставляйте ваши сгустки жира и ошметки кожи - при правильном освещении и ракурсе они похожи на танцовщиц под покрывалом, - назовите свою выставку понепонятнее, "Изнанкой красоты", к примеру, и вы будете миллионером, я вам гарантирую. Вот, пожалуйста - вариация на тему "Черного квадрата". Кусок картона два метра на полтора, сплошь и в несколько слоев усаженный дохлыми мухами, - их здесь много, сотни тысяч, миллионы, и они образуют абсолютную черноту. Этот лот, он будет подороже, ну еще бы, кропотливая работа, все вручную, цена - миллион двести фунтов. Нет, молчи - молчи, - он набросился на Зою, - не надо мне про то, что каждое произведение стоит столько, сколько за него готовы заплатить. Не сметь тащить законы вашего рынка в мое иерархичное искусство!"
"Я вот только одного все никак не могу… - отвечала на это Зоя насмешливо. - Кто же будет устанавливать-то эту иерархию? Кто будет назначать самих экспертов? Мне кажется, кому-то очень бы хотелось распоряжаться этим правом самовластно и единолично, Но времена сейчас другие - сейчас уже нельзя единолично. Это данность, пойми ты, современного мира, и дурная она или хорошая, но она такова, какова она есть".
И вот тут-то Башилов загромыхал - византийка наступила ему на мозоль.
"Да в хвост и гриву я вашу реальность! Да! Самовластно и единолично! От кого, от кого, а от тебя, родная, я не ожидал подобного раболепия перед данностью. Господи, какими же вы все стали рабами! Готовы делать что угодно, лишь бы ваш "пот и слезы" котировались, лишь бы в этой гребаной данности вы были востребованы. На кого ты похожа - вдумайся, присмотрись. Шлюха рынка, ты боишься оказаться некупленной, как домашняя рыбка - оказаться вне аквариума. И, отклячивая задницу, взываешь к покупателю - ну, возьми меня! Если эти правила приняты всеми, то и я их приму, так, по-твоему, выходит? Ну, да и что с вас взять-то, с баб, когда у вас в основе, в корне - вот это стремление нравиться".
Нагибин застигает, обнаруживает сам себя в окрестностях того же Павелецкого вокзала. Находит скамейку в проеме между гаражей, садится. (Чем ближе рассвет, тем ближе и возможность осмысленно-целенаправленного действия.) И вертит, вертит телефон в руках, все не в силах избавиться от тремора пальцев. Решается все-таки.
- Фамилия женщины? - Молодой и четкий голос диспетчерши звенит, похож на голоса диспетчерш всех вместе взятых. И, дождавшись ответа, приказывает: - Оставайтесь на линии.
И приятное, расслабляющее позвякиванье в трубке. Музыка для релаксации. Словно Пярт, которого в Европе ставят специально для пациентов хосписов: монотонный, нежнейший звон колоколов для тех, чьи кишки на три четверти съедены метастазами. Звенят, звенят дивные колокольчики, и уже перед глазами снег порхает, белый, беспощадный снег, идущий миллионы лет. Все же музыка в трубке - не Пярт. Это Tabula Rasa с обратным значением, колокольчики для человека, который умирать не собирается и безбожно верит в то, что он не умрет никогда. Сквозь мелодию пробивается гул электрического ветра, мягкий шелест пальчиков по клавишам, и мерещится Нагибину движение бесплотной электронной вести по бесконечным километрам кабелей.
Прорезался снова дежурно-участливый голос диспетчерши, нанес ему холодящий удар надежды и отчаяния, будто впрыснул ментол в грузно вздувшуюся сердечную мышцу:
- Извините, информации о женщине с такой фамилией у нас сейчас нет. Полных данных нет по пострадавшим на текущий момент. Мы их только сейчас обрабатываем. Попробуйте позвонить позднее. Также можем вам посоветовать обратиться в больницы - позвонить туда или подъехать лично. Готовы записывать? Номера, адреса. Диктую - записывайте… Нет, мужчина, нет, - прорвалось вдруг в гладкой речи теплое, живое раздражение. - Это точно… вы уже седьмой с такой фамилией. Да, все семеро Башиловых… Вы записываете? Двадцать первая городская больница, телефон девятьсот двенадцать - двадцать три - тридцать четыре…
Он строчит, вбивает в память, специально вот для этой цели и второй мобильник у него. И не слышит он, как двое подошли, сели, взяли в клещи. Лишь когда тяжелая рука ложится на плечо, Нагибин поднимает голову. Заурядные виртуозы привокзального гоп-стопа. Невысокие и тонкие в кости, гибкие и верткие мужики с грязноватой смуглой кожей и бараньими темно-карими глазами.
- Деньги, - коротко бросают, не куражась и с давящей грозностью на Нагибина не зыркая.
- Деньги? Счас! - откликается с готовностью и, стиснутый с боков, неуклюже шарит по карманам. Возможность хоть сколь-нибудь осмысленного действия им наконец обретена. Виновато улыбаясь, он глазами, невербальным языком просит разрешения подняться со скамьи. В заднем, в заднем у него. Поднимается, телефон сжимает в кулаке. И в висок одного угощает - не согнав с лица угодливой улыбки и почти без размаха. И тычком второго в сердце. И ногами принимается поочередно их охаживать. Долбит, лупцует, гвоздит, удержу и устали не знает, все никак подняться не дает: одному, другому, одному, другому.
- Э, э адо, мужик, стой, э адо, - умоляет один, обращая к Нагибину рожу разбитую, черно-багровую, как арбузная мякоть в пыли. В глазах - покорность скотская, неизбывная мука жертвенной твари. - Не бей, прошу тебя, не надо, брат, прости.
- Жить, сука., хошь? - Нагибин дышит загнанно.
- Все… хотят., брат… - сквозь соленую кашу во рту тот выдавливает.
- А я? - гремит Нагибин. - А я хочу? Несправедливость, слышь? - И снова - в ребра шкоднику носок, и с каждым новым выкриком как будто понимание в него вбивает. - Я не хочу, а буду, буду, буду…
8. Последний пионер Советского Союза. "Россия". Менделеевск
Его социальные шансы изначально равнялись нулю. Ему во всех подробностях предстояло повторить тупую, беспросветно-трудовую жизнь Сухожилова-отца - мастера по ремонту подвижного состава в депо - с похвальными профкомовскими грамотами (красный профиль Ильича на мелованной бумаге; "Награждается за добросовестное отношение к труду и успешное выполнение социалистических обязательств") и нищенской пенсией на период доживания. Облезлая хрущоба, окраина промышленного - под крылышком у грандиозного химкомбината - городка и рядовая школа, где каждый третий ученик поставлен на учет в детской комнате милиции, а преподы упрямо повторяют "дожить" вместо "класть", - таковой была уготованная Сухожилову взлетная полоса. Прилежный и дисциплинированный, он мог бы, морща свой ущербный каменистый лобик, получить приличное образование в каком - нибудь заштатном институтике и устроиться рядовым самураем продаж в "престижную фирму". Мир увеличил спрос на продавцов готового, торговцев пустотой, и ему было позволено стать скромным офисным служащим, каждый день ходящим на работу и смиренно сидящим в отведенном загончике с девяти до шести. Тем жалкеньким менагером, чей взмыленный и ошалевший архетип (с крупным потом на лбу и в распущенной удавке галстука) умирает от страха и нервного напряжения в многочисленных рекламах средств против стресса и лекарств от импотенции, конвульсивно подергиваясь в паутине телефонных проводов и истерично разгребая залежи платежных поручений. И электронный турникет, к которому он подносил бы карточку электронного пропуска, регистрировал и отмерял бы еще один день его жизни - единственный, невозвратимый, драгоценный, не приносящий ничего, помимо отупляющей усталости и унизительных грошей, необходимых, чтоб и дальше заниматься бессмысленной работой.
Однажды, лет в четырнадцать, Сухожилов столь ясно увидел себя вечным терпилой (работяжкой на химике - с отравленными легкими и похожими на сгнивший, раскрошившийся поролон мозгами, - скромным офисным служащим, бесконечно ничтожным, бесконечно зависимым от обстоятельств своего происхождения), что усталость от такой, еще только предстоящей жизни накрыла его с головой - будто всей неотвратимостью уготованных ему сизифовых перегрузок. Леденящий ужас врожденного рабства и покорного приятия собственной участи обжег ему кишки, и это был такой болезненный испуг, что после этого он не боялся уже ничего никогда.
Отголоски былого, с советских времен, преувеличенного внимания к самородкам из народной среды - это был его единственный шанс. В самом конце прошлого века он выиграл всероссийскую правоведческую олимпиаду для школьников и был зачислен без экзаменов на юридический факультет МГИМО.
- Проблема не в том, сколько у тебя акций, - разглагольствует Разбегаев. - Хватит и одной. У меня однажды было ноль и пятнадцать тысячных процента, и с ними я забрал подольский мясокомбинат. Главное - использовать судебную власть на полную. Ибо нет такого человека, который бы вел свой бизнес согласно всем правилам. У одного нет очистных сооружений, у другого - долги перед местным бюджетом и пенсионным фондом, что еще страшнее, у третьего отсутствует сертификат на туалетную бумагу, у четвертого нарушены условия охраны труда и так далее и так далее.
- Ну, судье забашлять или СЭС в этом большой, я считаю, доблести нет, - заявляет Якут. - Не подмажешь - не поедешь, только и всего.
- Ну, не скажи, - усмехается Сухожилов. - Телега, иногда бывает, и несмазанная катится.
- Например?
- Взять хотя бы "Дельту-Телеком", - говорит Криштофович.
- А, знаменитый сухожиловский гамбит. Расскажи, Серег.
- Есть такие, кто не слышал?
- Суть в том, что система устроена так, что важные, ответственные вещи в ней сплошь и рядом доверяются некомпетентным людям. Ну это как если бы коновалу доверили копаться в человеческих мозгах. Ведь внешне как все обстоит - высокий чин, он принимает судьбоносные, масштабные решения, а мировые судьи занимаются различной мелюзгой, улаживают распри между тещами-зятьями. Ну а на деле как? Любое ничтожество способно выносить решения космического масштаба… вернее так, ничтожные и соразмерные себе решения, но с последствиями, прямо скажем, космическими. Фишка - в подмене понятий. В общем, как было с "Дельтой". Мы находим бабу, баба пишет заявление в ставропольский участковый суд. Я, Курлышкина-Мерлушкина, состою в законном браке с Курлышкиным. С тридцать первого мартобря наша семейная жизнь совершенно разладилась, муж относится ко мне жестоко, регулярно ночует вне дома, увлеченно е…т все, что движется; супружеской жизнью мы давно не живем. Считая, что дальнейшая жизнь невозможна, подаю на развод. За время семейной жизни с подонком Курлышкиным нами нажито следующее совместное имущество: трехкомнатная квартира стоимостью двадцать миллионов рублей, автомобиль "Пежо" и акции ЗАО "Дельта-Телеком" в количестве четырехсот тысяч штук по цене рубль каждая, выписку из реестра прилагаю. Гражданин судья! У меня все крепнут подозрения, что негодяй и подонок Курлышкин-Мерлушкин попытается продать совместно нажитое, тем самым оставив меня и двух моих детей без средств к существованию. Поэтому ходатайствую о наложении ареста на имущество. Убитая горем Мерлушкина-Курлышкина, дата, подпись. И все. Ну, должен же судья участка номер десять Приморского района какого защитить несчастную брошенку. А что такое "Дельта-Телеком", он в своем Мухосранске вообще не знает. И он выносит меру - все акции компании арестовать. А то, что это - федеральная сеть с миллиардными оборотами, ему и в голову не приходит. Он поступает в соответствии со своей компетенцией и судит не выше сапога. При этом оставаясь благородным и, что немаловажно, неподкупным. Затрат на этого кретина - ноль рублей, не считая, конечно, расходов на бумагу "Снегурочка" и картриджи "Хьюлетт-Паккард".
- Слушайте, а здесь вообще живые есть или на самом деле только мертвяки одни? - говорит Разбегаев, провожая взглядом бухого в дупелину колдыря, который, высоко, по-страусиному, задирая колени, вышагивает так, как будто норовит растоптать невидимых мышей, снующих у него под ногами. - Да стой ты, сука, прешь куда! - орет, врезая с визгом по тормозам и едва не подняв на высокий капот очередного бухаря, который переходит дорогу, словно реку вброд, и накачался местным спиртом до нерушимой веры в собственное бессмысленно-постылое бессмертие. - Да-а, зомби, оживающие днем.
Ныряя в донные ловушки асфальтовых ям, их антрацитового цвета, изрядно подержанный джип "Шевроле" с местными номерами несется словно по извечной партитуре российской дороги - сплошь состоящей из внезапных взлетов и провалов, - вдоль бесконечной череды вросших в жирную грязь двухэтажных бараков, чей изначальный цвет определить не представляется возможным (каким бы он ни был - карминным, насыщенно-розовым, сдержанно охряным, - сейчас повсюду торжествует мертвецкая синюшность разлагающейся плоти, свинцовость, серость и белесость на грани размыва всех красок как будто в белое пятно сплошного, абсолютного отсутствия). И окна первых этажей бараков расположены так низко, что проходящий мимо человек свободно может заглянуть во внутреннюю жизнь их обитателей, увидеть стены тоже грязно-синеватой, облезлой кухни и мокрые колготки - детские и женские, - семейники в цветочек, огурец, горошек на бельевой веревке, натянутой под потолком. Жилые комнаты, как правило, отрезаны от мира плотными, глухими шторами - о, это помнит Сухожилов превосходно; ему сейчас, чтоб убедиться в этом, и выглядывать не чадо, - а подоконники уставлены цветочными горшками с геранью, фикусами, кактусами, зазубренным алоэ и золотым, спасающим от всех болезней, усом, фарфоровыми статуэтками гуцулов и пастушек, светильниками в ярких абажурах и даже радиоприемниками, магнитофонами, так что порою даже кажется, хозяева все самое "приличное" и ценное нарочно выставили напоказ прохожим и будто превратили свои окна в нарядные и грубо намалеванные вывески своих убогих жизней.
- А почему ты сам поперся, Сухожилов? Что, нам не доверяешь или просто кровь взыграла? Боец вспоминает минувшие дни?
- Это родина моя, сынок, - отвечает Сухожилов серьезно. - Ностальгия.
- Не понял - разве ты из Менделеевска?
- Не, Сухожил - рязанский. Гонит.
- Из него, из него. У каждого - свой Менделеевск.
- А это, в смысле, сущностно? Экзистенциально? - с нарочитым, коверкающим усилием выдавливает Разбегаев.
- Нет, вы смотрите, как у Разбегаева словарь расширился, - на это Сухожилов усмехается. - У нас же тоже комбинат, дубина, и половина жителей на местном "химике". Один в один все, в этом дело. Дом в дом. И рожа в рожу.
- И, главное, пространство, воздух, так?
- Через кутак, как говорил в нашей школе один второгодник и будущий рецидивист по фамилии Безотечества.
- Ну, а какая ностальгия-то, Сереж, не понимаю, - говорит Криштофович. - Приехал и глядишь сейчас, как будто на дно глубокого и темного колодца. Со сладким замиранием при мысли, из какого говна ты выбрался. Ведь так?
- Безотечества, Курбатов, Предыбайло, Боклин, Безъязычный, - продолжает Сухожилов, - вот имена тех грозных и безжалостных богов, которые держали в страхе нашу школу и от которых напрямую зависела сохранность твоих зубов, волос, а иногда костей. Забава, понимаешь ли, у них была, особенно у Боклина, - сухую марганцовку в пузырьке с собой носить и высыпать кому-нибудь на голову при случае. Чтоб в волосах проело плешь.
- Вот быдло, а!
- Настал и мой черед в один прекрасный день: подходит Боклин - с Новым годом, говорит, вот на тебе подарок.
- А ты чего?
- Того. Головка х… моего! Иди сюда! - И Сухожилов Криштофовичу под нос кулак сует. - Нагнись!
- Даты чего, Сереж?
- Нагнись, сказал. Е…ну.