Но я все запутала. Невозможно проанализировать, угадать, что эти двое ощущали, тот и другой, когда смотрели на меня и заставляли верить в эту сказку. Люси, я верила, будто стоит мне войти, и у них исчезают все проблемы. Очевидно, не исчезали, или я создавала им новый ряд проблем, не меньших и тоже не разрешимых. Новый ряд проблем, но стоило перестать со мной встречаться, и они моментально решались. Или нет. Люси, не знаю, в чем была моя ошибка, я пыталась им помочь, обоим, что-то прояснить в их жизни, не создавать головную боль. Я не просила о многом. Чтобы только виделись со мной. В мои свободные часы, это не так уж часто. Вечером, когда встречаются все занятые люди, вроде нас. Идеально.
В чем моя ошибка? Люси, думаю, Вы со мной согласитесь. Сейчас я это ясно понимаю. Я позволила им увидеть свое отчаяние. Я позволила им увидеть, что присущая мне ранимость в мои сорок шесть лет никуда не делась, а только стала еще ощутимее. Сколько я работала, сколько училась, сколько усилий потратила, чтобы чего-то добиться. Не сидела на месте, старалась приспособиться к разным странам, изучала их, научилась любить не меньше родной Аргентины. И добилась лишь одного: полной зависимости от телефонного звонка, без которого задыхаюсь.
Сижу одна и все надеюсь, вдруг позвонят в дверь, надеюсь, сын напишет, что Мексика ему разонравилась и он хочет вернуться в
Рио, надеюсь, что Вы не выйдете из дома и сможете ответить по телефону, надеюсь, что в худшем случае Ваша сестра ответит на звонок и поймет сложнейшие фразы на португальском. Все, что от меня зависело, я решила, но, когда дело доходит до других, все оказывается под угрозой. Другие не думают меня выручать, им, извините, по фигу. Кстати, что значит "по фигу", наверное, от фиги? Никогда не задумывалась. Посмотрю в словаре. Минутку.
В словаре написано: "Фига - плод фигового дерева семейства тутовых- инжир, смоква, винная ягода. В переносном смысле (просторечное) - то же, что кукиш (показать фигу)". Вот я невольно и определила их ко мне отношение. В общем, кроме шуток, для большей ясности, пожалуй, лучше разобраться в том, что я чувствовала, когда их взор обращался ко мне, и баста. О них ничего не знаю, по сути, я так и не поняла, что чувствуют они.
Так вот, Люси, если не возражаете, попробую еще раз прояснить картину с моей стороны. Когда Авилес смотрел на меня, а я в эту минуту обманывалась, думая, что даю ему душевное равновесие, я ощущала… ощущала… Придется прибегнуть к набору смежных образов, я их порой использую на практике с пациентами. И Авилес, и Феррейра ассоциировались в моем воображении с надежной крышей, не пропускающей ни капли, какой бы ливень ни бушевал снаружи. Авилес жил в квартире недалеко от университетского городка, у подножия горы Ахуско, которая притягивает страшные грозы с электрическими разрядами. Я ужасно боялась этих молний, но никто не обращал внимания на мои страхи, это считалось нормальным. В Мехико летом после обеда дождь идет каждый день, буквально каждый, и молнии бьют, куда ни глянь. Как-то утром я прочитала в газете, что молнией убило человека, он шел прямо по проспекту с разделительной аллеей посредине, я всегда его пересекала по пути в квартиру Авилеса. Обратная сторона листьев у деревьев, растущих на этой аллее, - белая, она притягивает электричество.
Он советовал мне не бояться, говорил, что страх притягивает молнии, как белая, почти серебристая, обратная сторона листьев, как же называется это дерево? Я не удержалась и стала следить за информацией о происшествиях в газетах: оказалось, что молния часто убивала людей. Но когда Авилес смотрел на меня, я верила, что молнии не убивают. Хотя он ничего не говорил, понимаете? Говорил его взгляд. Если не бояться, то молнию, попавшую в человека, погасит мед, скажем так, который кое у кого покрывает всю кожу. Сегодня вечером у меня не кожа даже, а шкура. Высохшая, сморщенная, отставшая от кости. Молния обрушивается грозно, свирепо, но нежная, сладкая кожа ее гасит, и все так красиво искрится, как в фейерверке.
Если бы Авилес сегодня вечером не принимал меня в квартире, а повел бы в горы, неподалеку, на жуткий Ахуско, и хлынул бы страшный ливень, что бы тогда произошло? Допустим, он уговорил бы меня отправиться в эти выходные на самую вершину горы, в какую-нибудь хижину. Это я так себе представляю, понимаете, Люси? Он заверит меня, что проблем с атмосферным электричеством не будет, сильно промокнув, мы доберемся до хижины, и там найдутся полотенца, а из окна он мне покажет, как сверкают молнии и как они убивают тысячелетние деревья, неизвестно чем, испепеляя их, наверное, и я поверю всему, что он скажет: кто не боится грозы, может выйти и принять их, молнии - родственные нам души во Вселенной, они не опасны для людей с нежной, сладковатой после вечерних ласк кожей. Авилес точно знает все по этой части, рисковать напрасно он не станет.
Сколько лет уже он не смотрит на меня так. В чем моя ошибка? Говорила, что люблю, упрекала за излишнее пристрастие к спиртному, хотела сделать его счастливым, изменить его. То есть совершила все возможные ошибки. А с Феррейрой? Бесполезно ломать голову. Все вышло из рук вон плохо, и больше ничего. Но я несправедлива: рассказала Вам про остров, ни в чем не солгала, но умолчала об одном существенном моменте в этой печальной истории. Постыдилась сказать.
Помните первый раз, когда он пришел ко мне в то субботнее утро? Все произошло, как я рассказывала, но в какой-то момент, еще в постели, за несколько секунд до того, как он достиг кульминации, ему стало плохо. Сильно затошнило, он едва удержался от рвоты. Думаю, и без учебника психологии ясно, что случилось. Приступ вины - столь безудержный, сколь и примитивный. И неприятие меня. Да что угодно. Главное - это случилось. Я у него не пошла, и все, ему от меня тошно. Замутило от меня, как от дешевого пойла или несвежей рыбы. Он для меня стал панацеей, я для него - отравой. Ну не комично ли? Он страшно смутился, слишком очевиден был позыв к рвоте. Я сделала вид, что не замечаю психологической подоплеки, предложила фруктовой соли. Он выпил.
А следующая встреча была на острове, и без потрясений. Теперь Вам все известно. В детстве при отравлении или расстройстве желудка мне иногда давали что-нибудь, вызывающее рвоту, это называлось "ипекакуана", и на пузырьке значилось "рвотное средство". Этот человек низвел меня до положения той самой ипекакуаны, рвотного средства. И не желает возвращаться, ведь это дом, где его чуть не стошнило на раздетую женщину, такую всю из себя влюбленную, а точнее - дуру. Но еще, Люси, я страшно устала. И не могу заставить себя жить без него. Этот мужчина для меня - решение всех проблем. Он дает ответы на все вопросы. С ним я чувствую себя сильной, молодой. С ним мне весело, все кажется интересным, все, если он - часть этого всего. Как редко в жизни я ощущала такое, неоспоримую радость жизни, и я не смирюсь с потерей. Не смирюсь с болью. Принять эту боль - значит, будучи живой, принять смерть. Предпочитаю настоящую смерть. Люси, если мы не увидимся, крепко Вас обнимаю.
- Нидия, тебе получше?
- Более-менее.
- Не пугай меня, пожалуйста. Скажи честно, что ты чувствуешь.
- Общее недомогание. Как когда Эмильсен расклеивалась, так же. Видя, как ей плохо, и я хворала.
- И долго у тебя это длилось?
- Пока она не шла на поправку.
- В клинике сказали, что она вне опасности.
- Тебе надо было остаться с ней, не бросать ее одну, хоть на первые сутки.
- Она не захотела, сколько раз тебе повторять? "Ступайте к сестре", сказала. Так серьезно сказала. Все равно, после успокоительного собиралась спать. А сегодня к вечеру ее уже отправят домой, и все дела.
- Ах, Люси, так неудобно на этой кровати.
- Расслабься, нам бы сейчас немного поспать, а потом…
- Не могу спать днем!
- …
- "Ты себя береги", - говорила Эмильсен, видя, как я за нее беспокоюсь.
- Ты ведь слышала мой разговор с врачом, после промывания желудка опасность миновала. Так что не переживай из-за этого.
- Какое мне до нее дело? Другие хотят жить и умирают. А она, ей так повезло - она вылечилась! И вдруг устраивает историю с таблетками.
- Думаю, в сущности, она не хотела умирать. Печень отторгла таблетки, она ведь плотно поужинала. Пищеварение еще шло полным ходом.
- Если кто в отчаянии, тут не до еды, Люси. Но на меня все равно это подействовало, не люблю, не могу снова видеть больницу.
- Ты ее больше жалеешь, чем я, с чего бы это?
- В отделении первой помощи или в процедурной, где ты ее видела?
- Не знаю. Ты теперь успокойся и не морочь мне голову. Сейчас она спит, это точно. И нам тоже лучше поспать. К вечеру, если она вернется, мы отдохнем и сможем о ней позаботиться.
- Меня она видеть не захочет. Но все равно, думаю, из клиники ее так скоро не отпустят.
- Желудок не вынес ударной дозы таблеток, и готово, всю вывернуло, это ее и спасло. Иначе быть бы ей уже на том свете.
- Будь ее дом, как твой, без ночного консьержа, она умерла бы.
- Я на собрании кондоминиума просила посадить швейцара, как его тут называют, вполне могли бы сообща платить ему, чтобы не протянул ноги. Но они не хотят, толку нет, говорят, когда последний автомобиль заезжает в гараж, консьерж спокойно засыпает и ничего больше не сторожит.
- Но если из какой-нибудь квартиры попросят о помощи, он проснется.
- Ее всю вывернуло, и без помощи швейцара - она все равно бы спаслась.
- Я тебе скажу одну вещь, только ей не говори. Когда ты звонила в "скорую", я быстренько осмотрела дом и застала швейцара, он доставал что-то из холодильника.
- Это я попросила лед, протереть лоб холодными тряпками, а то она вся горела.
- Это я знаю. Потом он вернулся к холодильнику, видно, заметил еду и что-то хотел взять, но, увидев меня, все бросил. Бедный мальчик.
- Бедняжка, даже от испуга голод не прошел.
- Люси, давно я не бодрствовала всю ночь, а теперь ворочаюсь, никак не устроюсь.
- Хочешь перекусить?
- Нет, Люси. Хотелось бы такого, о чем даже сказать не решаюсь.
- Хочешь прогуляться.
- Да, так чудно на улице, облачно, солнце глаз не режет.
- Ах, Нидия. Сил нет дойти до туалета, куда уж тут одеваться и выходить. Клянусь, давно хочу в туалет, но от усталости не могу пошевелиться.
- Давят на меня стены, Люси, воздух перекрывают.
- Скажи честно, боишься, что у соседки будут осложнения, жалеешь ее?
- Нет. Она сама себе это устроила, чего жалеть-то?
- Что-то ты темнишь.
- Не знаю, Люси. Даже если звонок был от него, думаю, ничего бы это не решило. Если звонил он, наверняка хотел извиниться, а не объявить о своем визите.
- Нидия, теперь послушай внимательно, если он позвонит и ты подойдешь, смотри, не дай маху. Она сейчас была в ясном уме, после промывания, и дала четкие указания: если он позвонит, ничего не рассказывать.
- Это я уже поняла.
- Она теперь его возненавидела, считает хамом. И она права, ни с кем нельзя так поступать, игнорировать, как последнюю собаку.
- Люси, я на его стороне и всегда буду его защищать. Она же сама набивалась. Сама пригласила его выпить кофе, сама потом стала его разыскивать, перевернула все верх дном, пока не нашла. Сама обманом заманила его в тот отель, уверяя, что все бесплатно. Он ведь ее не обнадеживал, ничего не обещал.
- Ты права, Нидия.
- Все равно, не хочу подходить к телефону.
- Может случиться, что ты останешься на минутку одна, я буду в душе, и позвонит мой мальчик из Швейцарии. Надо отвечать на звонки.
- Как пойдешь в душ, отключи телефон, и все.
- В любом случае, если он позвонит, надо сказать, что ее сейчас нет в Рио, мол, уехала в Сан-Пауло на несколько дней и неизвестно, когда вернется.
- Люси, если заплатить несколько крузадо бедному мальчику швейцару, думаешь, он проводит меня на прогулку?
- Думаю, да.
- Постоянно видишь какого-нибудь старичка на пляже, или старушку, гуляют себе с санитаром или консьержем, он их поддерживает под руку. Мне опираться не надо, просто не люблю гулять одна.
- Мысль неплохая.
- Мальчик, должно быть, уже ушел домой?
- Ах, Нидия, утром никогда его не вижу, видно, он уходит очень рано.
- Когда я застукала его с холодильником, он так посмотрел, сердце перевернулось. Глаза красивые, как у испуганного олененка. Не только вчера у открытого холодильника. Когда ни взглянешь, у него такой вид, словно ты его застала с поличным. И всякий раз, как ты рассказывала о мужчинах соседки, я думала о глазах этого мальчика.
- Никогда не всматривалась.
- Да ты что! Мальчик такой красавец - сразу обращаешь внимание. Я заметила, как только приехала.
- Наверно, в Рио к этому привыкаешь. Таких девушек, как на здешних пляжах, я нигде не встречала. А у парней такие прелестные мордочки. Да! Чуть не забыла. Сильвия еще кое-что прояснила, когда я уже выходила из палаты. Отчаяние по поводу его звонка - тут особая причина: вчера утром она для него передала, чтобы звонил на этот номер, мол, он ей срочно нужен.
- Не понимаю.
- Ну да, она же терпела, не звонила ему все это время, после острова.
- Кому же она передала?
- В одну из тех контор. Домашний номер он так ей и не дал. Это я тебе уже объясняла.
- Нет, Люси, ни разу не говорила.
- Ужасно, правда? Но это так, домашний телефон он никогда ей не давал, вроде как по рассеянности, поди его пойми.
- Я думала, он так беден, что живет без телефона.
- С телефоном, Нидия.
- Значит, держал дистанцию с самого начала. Нахал.
- В общем, после острова она его голоса не слышала. Но когда два дня назад у нее снова сломался телефон, не выдержала, позвонила и оставила этот номер, на случай, если он вдруг вздумает позвонить.
- И еще сказала, что срочно.
- Ну да.
- Значит, это он звонил вчера вечером, когда я не подошла. Нарочно не подошла.
- Откуда ты знаешь? Могли звонить из Швейцарии, даже лучше, что не подошла, сын потратился бы впустую. Хорошо, что не ответила.
- Когда Кука сказал, что вернется?
- Да уже должен был вернуться. Не нравится мне это.
- Не думаю, что его уговорят там остаться.
- Я ничего ему не сказала, что не хочу переезжать в Люцерн, но он догадался.
- Вот ужас, если он тебя внезапно вызовет, и мне придется уезжать из Рио тоже.
- Нет, должен сюда вернуться. Не пугай меня. Может, это он звонил вчера вечером.
- Нет, наверняка этот ее Феррейра.
- Говори честно, сняла трубку?
- Да, Люси. Сняла. Это был бразилец. Только я не очень поняла, что он говорил, и трубку повесила. Так получилось, клянусь, не знаю почему.
- Нидия…
- Занервничала и повесила трубку. Может, фамилию ее назвал, не знаю. Странные были имена.
- Ее зовут Сильвия Бернабеу.
- Плохо я поступила, правда?
- Если она узнает - убьет тебя.
- На меня что-то нашло, Люси, не знаю, зачем я так сделала.
- Хоть бы она никогда не узнала.
- …Люси! С улицы звонят!
- Так рано? Посмотри, кто там, Нидия, а то я никакая.
- Я не понимаю, что говорят в домофон.
- Сходи, пожалуйста. Вряд ли это он.
- Вот незадача, трезвонить в такой час…
- Люси, ничего особенного.
- Ты спятила, я тебе говорила - никогда не открывай дверь незнакомым людям.
- Я открыла, это был мальчик из соседнего дома. Смотри, что он тебе принес.
- Очки!
- Ничего не упустит, такой внимательный. Ты забыла у нее на ночном столике.
- А чего ты так долго? Он рассказал что-то новое?
- Нет, о соседке ничего. Сказал, что убрал ванную, как ты просила.
- За все время только это и сказал?
- Нет, просто я спросила, не пройдется ли он со мной несколько кварталов. Сейчас. Но он не мог, надо идти спать в одно место, туда после семи не пускают. Вечером сегодня все объяснит. И в принципе согласен прогуляться. Но сейчас должен бежать неизвестно почему.
- Нидия, я сейчас не могу с тобой пойти, правда.
- Неважно, Люси, мне уже легче.
- Я слышала, ты открывала дверцу буфета. Нехорошо, если взяла конфету, тебе нельзя шоколад, если проголодалась, есть фрукты, еще я приготовила тебе сок маракуйи. Можешь попить.
- Нет, я просто вспомнила, там, в буфете, лежат безе недельной давности, и никто к ним не притрагивается. Я дала одно мальчику.
- Правильно сделала, Нидия. Если он придет после обеда, скажи, пусть все забирает. Чистый сахар и взбитый яичный белок, это не вредно, а ты их не ешь.
- Они слегка приторные.
- Зато тебе не вредно, и аппетит перебивают.
- К сожалению, я люблю все вредное. Шоколад, вино, ликеры, яичницу.
- Ой, Нидия, что-то под ложечкой засосало.
- Принести винограду?
- Нет, раз уж так, принеси мне безешку.
Глава восьмая
Люцерн, 8 октября 1987 г.
Дорогая Нидия!
Вот сижу у черта на куличках и пишу тебе. Кто бы мог подумать, еще неделю назад. Полет прошел нормально, к счастью, я настояла на экономическом классе, в хвосте было пусто, любезная стюардесса "Варига" предложила мне занять все пять свободных мест в ряду, и я легла, едва убрали поднос после ужина. Девушка совсем не нервная, и очень воспитанная, как там принято. А здесь, Нидия, люди такие напряженные, даже страшно, чего они такие недобрые, если у них все есть? Особенно женщины. Этой бразильской стюардессе наверняка, как вернется домой, придется все делать по дому, готовить, растить детей, и она все равно сохраняет доброе расположение духа, и наверняка у нее ни сентаво в банке. Видишь, о чем я заговорила, а надо бы о важном.
В общем, здесь все прояснилось, как ты и предполагала, Кука хочет согласиться на переезд в Люцерн. Это важный шаг в его карьере, но он как-то не мог принять решение, не узнав прежде моего мнения. Бедняжка, я родила его на свет и знаю его лучше, чем он думает. Для меня он прозрачнее стекла. По-моему, бедняга лелеял надежду, что я при виде Люцерна передумаю, такой он красивый, такой аккуратненький.
Нидия, мне так грустно, не могу от тебя таить. Я ведь теперь для него помеха, а он, бедняжка, не знает, как это скрыть. Уверена, он ждал чуда, что мне понравится этот морозильник, этот склеп. Да, Нидия, Люцерн чудесен, но мне 81 год, у меня артроз и все что угодно, чего не спросишь, все есть, в смысле болезней, ты же знаешь. В тепленьком Рио, где люди такие неиздерганные, такие чуткие, услужливые, я еще скриплю потихоньку.
Но клянусь, сил нет выдержать еще один переезд из страны в страну. Не знаю, как поступлю, но там мне оставаться нельзя. Одно дело жить с сыном отдельно, но в квартале друг от друга, как в Рио, если что случится, он через пять минут у меня. А здесь все так дорого, что жить, видно, придется вместе. А мы друг друга не вынесем. Мне полюбилась независимая жизнь, чуть поздновато, но уж навсегда. Ах, Нидия, как счастлива я была в Рио, и не понимала этого.
Не вижу выхода, придется переехать сюда. В общем, ты не волнуйся, я скоро приеду, решать вопрос с квартирой и вообще. Надеюсь, тебе не очень одиноко, но я, правда, так благодарна, что ты осталась присмотреть за моим садиком, не вернулась в Буэнос-Айрес.