Распрощавшись, я снова брел беззаботно по улице и, улыбаясь, представлял, какое будет удивленное лицо у парня, когда он узнает о выигрыше, как он будет радостно рассказывать об этом своей девушке, сидя в уютном ресторанчике, попивая вечернее вино, и как девушка будет улыбаться ему в ответ.
Спиной, если не сказать задницей, я почувствовал, что меня догоняют. Ох, как не люблю, когда меня кто-то догоняет! Надо было свернуть, скрыться, раствориться в улице, но…
- Стой, стой! Ты выиграл! Смотри!
Господи! Этот урод был еще и честным! Бывают же такие зануды! Вместо того чтобы бежать к своей девушке, он еще пристает к незнакомым прохожим.
Я развернулся и с расстановкой сказал:
- Парень, не говори глупостей, выиграл ты. Так что давай, еще раз удачи! Привет твоей девушке!
Он не унимался:
- Нет, так нельзя! Я даже не знаю, как тебя… вас зовут. А меня Сережей!
С Сережей знакомиться совсем не хотелось. Брала досада. Ведь шел, никого не трогал, упивался своим благородством и чувствовал себя счастливым.
- Я в школе работаю, у нас сегодня встреча с учениками, и она придет, я вас познакомлю, а потом (глаза у него блестели)… - Что потом, я не дослушал.
- Спасибо, скажи где и во сколько, я приду!
Я еще надеялся от него отвертеться.
- Это вам спасибо, вы же мой спаситель! Только для получения приза нужны два свидетеля. Не хотите мне помочь? А потом еще по пивку… за мой счет!
Он хитро заулыбался. Я оценил самоиронию и купился.
- Ладно, пошли!
Такого дебилизма я никогда не видел: деньги (весьма неплохую сумму) выдавали тут же. Но при этом нужны были два свидетеля с паспортными данными. Уговорили еще одного - деревенского лоха в мятом сером пиджаке - и покончили с формальностями. Рыжая киоскерша удивленно пялилась на меня, но молчала. Потом нас сфотографировали. "Вот этого не надо было, - подумалось еще мне, - не дай бог, попадет в прессу".
Долго пили пиво. Я еще тот алкоголик, а этот сразу размяк. Про школу пришлось забыть (не идти же к детям до безобразия пьяными), и встреча с девушкой становилась все более нереальной. День был испорчен, так мне тогда казалось. Но кто мог предположить, что ждет меня дальше? Уже темнело, когда я, расспросив адрес, повел его домой.
Дверь открыли такие же пьяные люди и с шумом и гамом затащили нас в довольно просторную квартиру. Народу было много. Начались поздравления. Этот идиот еще и не все сказал: у него был день рождения! Я стоял с дурацкой улыбкой на лице, а тот лепетал про спасителя своей девушке, показывая на меня, а она испуганно пыталась ему отвечать.
Мир рухнул. В глазах у меня потемнело. Я круто развернулся, выскочил в подъезд и бросился на улицу. Сердце колотило, словно барабан у какого-нибудь аборигена, и щемящая боль пронзала со спины насквозь. Я ее сразу узнал, еще до того как переступил порог комнаты. Это была моя жена.
Никто за мной не вышел. Вобрав в себя побольше прохладного вечернего воздуха, я зашел в ближайшую забегаловку и хлопнул стакан водки. Наступило полное отупение. Такого удара я не ожидал. Конечно, мы были в разводе, но нежность к ней и надежда на возвращение еще не успели покинуть меня, а теплые чувства только крепли от долгой разлуки. От водки никогда не становится легче. С горечью я снова и снова представлял любимый образ и родной взгляд ромашковых глаз. Родной и теперь уже чужой одновременно. Эх, любит - не любит, плюнет - поцелует… Как же все противно!
Совсем стемнело, и ночное одиночество вновь погнало меня к окнам злополучной квартиры. Хмель и отчаяние сделали свое дело: хотелось, чтобы этим мерзавцам было так же плохо, как и мне. Я поднял обломок кирпича и швырнул им в окно. Кирпич не достиг цели, но глухой стук о стену привлек внимание людей. Я поднял второй обломок и снова бросил. Гости стали выбегать из подъезда. Подбежал и Сережа с криками: "Ты чего делаешь?" "Ты разбил мое сердце, - совершенно спокойно и, как мне показалось, по-деловому ответил я. - Можно, и я у тебя чего-нибудь разобью?" Третий бросок оказался удачным - стекла посыпались на асфальт совсем как пятаки у Достоевского - звеня и подпрыгивая. Народ закричал, раздалось обычное в таких случаях: "Милиция!" Быстрыми шагами я удалялся к соседней улочке, где было не так светло. Сережа хватал меня за локти и жарко кричал: "Стой! Погоди! Я на тебя не сержусь, давай разберемся!" Я знал, что от таких типов ничего хорошего ожидать не приходится. Наверняка уже вызвали милицию и теперь до ее приезда пытаются меня задержать. Поэтому разбираться я не стал, вырвался из чужих рук и почему-то опять оказался у телецентра.
Несмотря на поздний вечер, местами шла еще торговля, я уселся на лавке и стал обдумывать произошедшее. На душе было гадко. В этот момент подъехала милицейская машина, из нее вышли менты и стали опрашивать прохожих, демонстрируя какое-то фото. Я понял, что ищут меня, потому что рядом с ними шел тот самый деревенский лох-свидетель в мятом пиджаке. Они прошли совсем рядом со мной и не узнали меня. А "лох" подмигнул как-то по-доброму и тоже прошел мимо. Тогда я подошел к одному из ментов, который казался старше возрастом, и тихо сказал: "Это я". Тот посмотрел на меня и улыбнулся: "А ты знаешь, что ты счастливчик? Ты выиграл очень крупную сумму. Вот эта курносая сказала! - и показал на киоскершу, болтавшую по телефону. - Ну, пошли!" "Только наручников не надо, - попросил я, - я никуда не сбегу". Он пожал плечами и, не оборачиваясь, пошел к "уазику". Я поплелся следом.
В отделении лейтенант много курил и совершенно молча слушал мою историю. Я проникся к нему уважением. Если человек умеет слушать, значит, он еще не потерян для общества, даже если он мент. "Ведь я же любил ее, - задыхаясь от волнения и заново переживая произошедшее, повторял я, - и она это знала!" В ответ он молча сунул мне заявление потерпевшего. В нем говорилось, что я в нетрезвом состоянии долго приставал к законопослушному и добропорядочному гражданину Санкину Сергею Владимировичу, угрозами вымогал у него деньги, а когда ничего не получилось, стал бить стекла в его доме. К заявлению была приписана куча свидетелей. И еще раз мне так же неожиданно влепили ниже пояса: ее подпись стояла среди прочих. "Люди! Разве это возможно?! Ну нельзя же продавать так откровенно! - мысли мои совсем смешались. - Ну разбил я это чертово окно, но ведь за это не сажают!"
- Посадят, - успокоил меня лейтенант голосом федерального судьи. - У него солидные покровители.
"Что же теперь делать? - неслось у меня в голове. - Ведь никому нет дела до моих чувств, а скажут, мол, давно уже говорили ему, что пьянка до добра не доведет. Вот, допрыгался!"
- Как же быть? - тихо спросил я. - Ведь вы же знаете, что все, кроме окна, здесь неправда.
- Если честно, ты… (лейтенант от души выматерился). Был бы трезвым, говорили бы с тобой по-хорошему. А сейчас полагается сдать тебя в вытрезвитель и только потом передать следователю. Просят же за таких говнюков!
Я ничего не понимал. Кто это, интересно, может за меня просить? Таких людей в ближайших шестистах километрах у меня не было.
- Говорят, ты - счастливчик, но что-то не везет тебе пока. Пытаюсь дозвониться до начальства, но бессмысленно. Сегодня пятница, и начальство, скорее всего, объявится лишь в понедельник. Выбирай, где заночуешь, - в обезьяннике или вытрезвителе? - усмехнулся мент.
Как же так? Вот это совсем не входило в мои планы. А девочка? Она же с ума сойдет. Я молчал, молчал и мент, долго крутя диск древнего телефона. Наконец он до кого-то дозвонился, вежливо с кем-то переговорил и обернулся ко мне. Я приготовился выслушать "приговор".
- Значит, так. Во-первых, Сережу этого пошлем на… Нашлись люди, которые видели, как ты выиграл в лотерею. Таким образом, версия о вымогательстве неправдоподобна. Во-вторых, окно ты разбил не Сереже, а его соседу; тот, конечно, сердится, но его устроит, если ремонт будет оплачен. Вот его телефон и адрес. И, в-третьих, в вытрезвитель ты тоже не едешь, потому что один человек, - лейтенант посмотрел на меня и хитро улыбнулся, - обещает довести тебя до самого твоего дома в лучшем виде и без всяких эксцессов.
Я обернулся: в дверь вошла рыжая киоскерша с пронзительно жгучими глазами. Честное слово, такие глаза бывают только у брюнеток! Она довольно рассмеялась:
- Ну что? Пошли, счастливчик, я беру тебя на поруки! Не верьте глазам женщин, порой они так обманчивы.
Глава 7
Рыжая
Что я увидел в глазах киоскерши? Что видел в глазах других женщин, временами скрашивавших мое одиночество? Видел доброту и радость, тоску и печаль. А вот у жены моей были глаза бегающие, и я никогда не мог уловить ее взгляда. В них были беспокойство и неуверенность. Я даже не сразу понял, какого они у нее цвета. После нескольких лет совместных мучений в попытках найти хоть какое-то взаимопонимание бегать они перестали и стали зелеными. Зеленый цвет - это, конечно, не ромашковый, есть в нем что-то змеиное, но я смирился.
* * *
Девочка ревновала сильно, и с этим ничего нельзя было поделать. Ведь до сих пор только она имела право заботиться обо мне. А теперь появилась Рыжая. Так она ее называла.
Рыжая приходила часто, хотя я и пригласил-то ее лишь однажды, приносила продукты, готовила вкусные блюда, и мы ужинали вместе, затем валялись на диване, смотрели телевизор или слушали музыку. Я рассказывал ей о Битлах и говорил о том, что люди сами определяют значимость тех или иных вещей, придавая им значительность и создавая этим самым ценности. Вот, например, людям нравятся блестящие и редкие предметы, блестящие камни в частности. Когда-то, познав красоту алмазов, они стали бороться за право обладания ими и наделили камни сверхъестественными способностями. Люди верят, что алмаз защищает своего владельца от недоброжелателей, ограждает от бед и смерти, предвещает смелым победу. Алмаз - символ совершенства, силы и власти, твердости и нетленности. Так же и Битлы - они были единственными и блестящими, и люди боготворили их.
- Послушай внимательно песни "Битлз", - говорил я, - они просты и незатейливы, но меломаны вкладывают в их незамысловатые строчки более глубокое содержание и, как огранщики алмазов, создают все новые и новые блестящие грани, которыми можно восхищаться бесконечно.
- Значит, по-твоему, чтобы меня оценили по достоинству, мне надобно заблестеть, - хохотала Рыжая, - ведь редкости во мне хоть отбавляй!
Что меня привлекало в ней, я не знаю. Может быть, ее привязанность ко мне, и все. Я и сейчас понимаю, что никогда не любил ее, хотя и испытывал много нежности к этому чудаковатому существу. Улыбка ее была некрасивой, хотя и обаятельной. Она была невысокой, и поэтому небольшой животик смешно округлял фигуру. Она незаметно прихрамывала - одна нога ее, левая, была чуть короче другой - и этого стеснялась. Почему-то тогда я не обращал никакого внимания на ее дефекты. Только потом, когда она начала меня раздражать своей назойливостью, все эти недостатки стали очевидны и мешали мне воспринимать Рыжую серьезно. Так уж противно устроен человек. Однажды, правда, она меня удивила. Я был в стрессовом состоянии и сильно обидел ее грубыми словами и подчеркнутым невниманием. И вдруг она заплакала. Губы ее дрожали от волнения и обиды, и говорила она что-то быстро, судорожно картавя слова и заикаясь. Я был ошарашен. Женские слезы давно не трогали меня, но Рыжая была так смешна в своей обиде, что я успокоился и засмеялся. Я гладил ее по щекам, и какое-то теплое забытое чувство неторопливо вползало в мою зашторенную душу, пробуждая нежность и ласку.
Она так и не бросила меня, как я ни старался. Поначалу мне не нравился ее запах, зато нравилось смотреть на то, как она ест. Почему я акцентирую на этом внимание, да потому что имел опыт общения с девушкой, в которой мне нравилось все, кроме того, как она ест. Я пережил только одно свидание с ней, этого мне было достаточно, чтобы больше уже никогда не стучаться в ее дверь. Она чавкала. Нет, не просто чавкала, а чавкала громко, выпятив губы, получая нескончаемое наслаждение от пережевывания пищи. Тьфу, блин! И сейчас противно вспоминать это. Меня тогда не вырвало, но есть рядом с ней я уже не мог.
В детстве, хотя и редко, я общался с дворовой компанией, где считалось неприличным и стыдным есть медленно. Если мы добывали сообща пропитание, то делили его на всех поровну и быстро съедали. Еды, конечно, не хватало, и если кто-то начинал смаковать пищу, то остальным приходилось наблюдать этот неторопливый процесс, сопровождаемый обильным слюноотделением всех присутствующих, так что не умевший быстро есть вызывал всеобщий гнев и презрение. Помню, однажды, наворовав пустых бутылок со склада магазина, мы сдали их в буфет местной столовой и на вырученные деньги купили шербет, который назывался "поленом" из-за своей продолговатой формы. Каждому достались небольшие куски, которые исчезли очень быстро. И только Юрик не выдержал испытания удовольствием и обсасывал свой кусочек шербета, не желая прерывать удовольствие. Мы с Калюлей посмотрели друг на друга в недоумении и решили, что такое поведение сродни предательству. "Больше мы с Юриком не играем", - заявили мы друзьям, и нас поняли.
Я покупал своей Рыжей экзотические фрукты и задумчиво смотрел на их поглощение, вспоминая свое детство. В моем счастливом советском детстве не было фруктов, их просто не завозили в пригородный поселок, где мы жили. Только однажды родители продали на городском рынке урожай картофеля и купили всякой всячины, в том числе и тарелку фруктов - яблоко, грушу, виноград и сливы. Себе они не могли позволить такое, а только сидели рядом со мной и смотрели, как я ем фрукты, и радовались за меня. Так и я сидел и все смотрел на мою Рыжую.
Конечно, страдала девочка. Ведь я перестал звать ее в гости. Наверное, она обижалась, но виду не подавала. Конечно, страдала Рыжая, потому как я прогонял ее, если знал, что должна появиться девочка, иначе бы ребенок ревновал сильно. Я пытался оградить ее от этих переживаний. Конечно, страдал я, потому что разрывался между девочкой и Рыжей и надо было делать выбор.
Чтобы ни о чем не думать, я начал пить. Это встревожило девочку и совсем не понравилось Рыжей. "Ага! - подумал я. - Может, ты поймешь, что я пьяница, и наконец-то бросишь меня". Но Рыжая держалась за меня стойко, лишь временами по ночам плакала.
* * *
- Она не уходит, - бросил я раздраженно Калюле. - Прилепилась ко мне и все, сушите весла. Давай еще по одной!
Мы чокнулись. Водка неторопливо обволокла желудок, тепло разлилось по телу, а мозги затуманивались настолько быстро, насколько быстро опустошалась бутылка "Мягкова".
- С женщины снимаешь трусы лишь раз, а потом она это делает самостоятельно, - цинично заметил Калюля, явно намекая на то, что я сам создал себе проблему. - Возьми, к примеру, меня. Вот я - законченный алкоголик, но не хочу сидеть здесь в твоем сраном ночном баре. Меня гнетет мрак с самого детства, мне хочется к солнцу, которого так всегда не хватало в моей жизни. Может быть, поэтому мне так и не удалось вырасти!
Он зарыдал, налил себе еще водки и весьма артистично выплеснул ее в себя.
- Ты пойми, тебе пора уже выбираться из этого подвала, иди к своей Рыжей - она и есть твое солнце! А мое солнце я завоюю себе сам или погибну в борьбе, как Че Гевара. Я, может быть, неграм сочувствую, потому что сам такой же негр, забитый и задавленный. Потому что это моей коже не хватает свободного солнца Африки. Доколе мне существовать в мрачном гетто?!
Калюлю несло, я давно его не помнил столь велеречивым и на всякий случай добавил ему еще водки. Авось успокоится.
- Хотя негры Америки в конце концов, после ликвидации рабства, получили свободу, но они и сейчас подвергаются дискриминации, их элементарные права ограничены до предела. Во многих штатах Америки дети негров не могут учиться в школах вместе с белыми. Негров не пускают в гостиницы, где проживают белые, не пускают в театры, рестораны. Вот вам подлинное лицо "цивилизации", которой кичатся империалистические колониальные державы! Вот вам и цивилизация!
- Ты не одинок в любви к неграм, - заметил я, - вот в нашем городе все памятники перекрасили в черный цвет, и смотрят теперь на нас дружелюбно не только негр Пушкин, но и негр Карл Маркс и негр Маяковский. С первым-то все понятно, как был негром, так негром и остался, Карлу Марксу так и надо, довыпендривался, значит, а Маяковского за что? Ведь был он серебряным и этим вызывал ассоциации с Серебряным веком русской поэзии.
- Много ты понимаешь в Маяковском, - откликнулся Калюля. - Маяковский и был настоящим негром, вкалывал, как негр на плантации, на полях социалистической литературы и, кстати, светил, как солнце!
Я тоже уже надрался, и Калюлины рассуждения стали меня раздражать:
- А пошел ты со своими метафорами знаешь куда!
- Куда?
- Пошел ты к неграм!
* * *
Когда я открыл глаза, девочка сидела на моей постели и с укором смотрела на меня. Голова разваливалась.
- Нет ли у нас в холодильнике пива? - с надеждой спросил я, прекрасно понимая, что его там быть не может.
Она не ответила, только молча собралась и вышла. К удивлению моему, вернулась быстро и с пивом. Мне стало стыдно, но надо было как-то выкарабкиваться, и я прильнул к банке. На некоторое время наступило отупение. Я ждал. Ждал, когда вчерашний груз спирта потихонечку схлынет и начнется возрождение - возвращение к жизни. Эти моменты я всегда ценил, поскольку в них остро чувствовалась потребность доказать всему огромному миру, смотрящему на тебя как на никчемность, как на дохлого подонка, что ты многого стоишь, и просыпалось вдохновение творить.
- Ты сам-то помнишь, что натворил вчера? - спросила девочка, выжидающе глядя мне в глаза.
- Нет, - ответил я вяло и прикрыл веки, - не надо, не сообщай мне, мне так спокойней.
Она покачала головой, принесла горячее полотенце и укрыла им уши, виски, лоб и переносицу. Так я обычно расширяю сосуды, чтобы унять головную боль. Средство подействовало и на этот раз. Я улыбнулся и, сказав девочке: "Спасибо, спасительница!" - спокойно заснул.
Когда засыпаешь, веришь, что приснится только хорошее, и знаешь, что утром все будет намного лучше, чем сегодня.