Многие хорошие писатели были тогда под негласным запретом и не издавались. Тем не менее все читали запретного Булгакова, запретного Бунина, запретного Пастернака. Страна переписывала их произведения и заучивала наизусть. Не сравнить с сегодняшним временем - веком боевиков, детективов и нескончаемых телевизионных сериалов. Правда, некоторые читают Мураками. Их немного.
Много таких, кто вообще ничего не читает. Когда я стал работать в приемной комиссии университета, я впервые столкнулся с этой бездуховной массой, которую интересовали только деньги и их количество. Тогда я научился материться. И тогда стал много пить. И то и другое снимало напряжение. Хоть и ненадолго. Потом я снова матерился и снова пил. Хорошо, что рядом всегда были друзья. Они меня поддерживали, то есть тоже матерились и тоже много пили. Так мы и работали некоторое время, пока наша команда не распалась.
* * *
Паук, которого спасло искусство японского писателя, засеменил по каким-то срочным делам, а я неспешно направился в свою общагу. Поднявшись к себе на этаж, я увидел в дверях комнаты записку, сложенную треугольником, словно фронтовое письмо:
ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО, БАБУШКА БОЛЕЕТ.
Почерк был крупный, какая-либо подпись отсутствовала. Видимо, писал ребенок под диктовку взрослого.
Бабушка моя жила одна в деревне, находившейся в шестидесяти километрах от города, и было ей уже за восемьдесят. Поэтому, забыв про все, я помчался к ней.
Глава 2
Бабушка и девочка
Она умерла ночью через полтора года. Мама плакала. Я вошел в комнату и увидел, что глаза бабушки чуть приоткрыты. Я закрыл их и долго держал веки, пока они не застыли. И уже решил, что все в порядке, и задремал, но дьявольская сила перехитрила меня. Когда я проснулся, оказалось, что глаза опять приоткрылись. Бабушка будто смотрела на меня, пока я спал, и было жутко.
…А в тот вечер я долго стучался в дверь нашего деревенского дома. Бабушка смотрела на меня через окно и не то чтобы не узнавала в наступивших сумерках, а словно не видела: взгляд ее был устремлен сквозь мое тело в совершенно другое время, в другое измерение. Кое-как я докричался до нее, и она открыла. В глазах ее не было радости, как обычно, когда я приезжал. Было безразличие.
Поставили чайник, я сел на диван в зале, а бабушка стала накрывать на стол. Полы были бетонные, покрытые линолеумом, и в тишине пустого дома отчетливо раздавался размеренный перестук ее тапочек. Я взглянул на часы, имевшиеся в доме, чтобы выяснить, который час: настенные часы с кукушкой давно уже стояли, а те, которые еще шли, существовали как бы сами по себе, вне реальности, и показывали время весьма причудливо. Тогда я включил телевизор и под его шум стал пить чай.
Чаепитие в нашей семье никогда не сводилось к процессу утоления жажды. Чаепитие - это было время, когда вся семья собиралась вместе. Это было время отдыха. За чаем обсуждались какие-то общие проблемы, именно за чаем дети могли полностью ощутить неподдельное внимание и заботу родителей, выслушать их советы, получить ответы на наболевшие вопросы. Отец всегда шутил и рассказывал забавные истории, над которыми я от души смеялся. Было весело и необыкновенно комфортно. В остальное время родители были заняты делами по хозяйству, и им было не до детей. Поэтому мне всегда хотелось, чтобы чаепитие длилось как можно дольше. Когда приезжали гости, немедленно подавали чай, и с ними долго беседовали. Перед их отъездом опять-таки устраивалось чаепитие. Мне нравилось, когда приезжали и уезжали гости, так как можно было дольше общаться со своими родными.
Поначалу я совсем не обратил внимания на то, что бабушка поставила на стол три чашки чая, хотя мы были только вдвоем: она старая и часто ошибается, вечно что-то забывает и все путает. Я к этому привык. Пили молча, потом бабушка стала что-то рассказывать. Я почти не слушал, думая о чем-то своем, поэтому понял только, что приходили какие-то люди, женщина и мужчина, ее знакомые, стучали в окно, звали куда-то с собой, но она не пошла. А еще приходил неизвестный мужик, нагло разлегся на диване и заявил, что будет жить в этом доме со всей многочисленной родней. Родня тут же и повалила в дом, еле удалось всех выгнать, и только маленькую девочку пожалела, так как она была очень голодная, да и одежонка на ней плохая, а на улице давно не лето. "Так и живем теперь вместе", - закончила бабушка свой рассказ. Тут только я включился и недоуменно переспросил: "С кем?" - "Да с девочкой же!" - раздраженно ответила бабушка, поражаясь моему слабоумию.
Пришла соседка, отправившая мне записку, рассказала, что бабушка давно заговаривается и ведет себя, как сумасшедшая. Буквально на днях она прибежала в деревенский магазин и стала кричать, что дом ее горит. Все в панике побежали тушить, однако пожара не было. "Присмотр за ней нужен и лечение, забирайте ее, пока она на самом деле чего-нибудь не сожгла", - сказала соседка. Я поблагодарил добрую женщину за заботу, и она, распрощавшись, ушла. "Утро вечера мудренее", - подумал я и отправился спать.
Ночью я проснулся от шлепанья бабушкиных тапочек. Было слышно, как бабушка ходила из комнаты в комнату, бормоча что-то себе под нос. Это продолжалось довольно долго. Наконец я не выдержал и вышел из спальни. Я удивился, что на диване была расстелена постель. Для кого?
Бабушка была сильно обеспокоена. "Что случилось?" - спросил я, чувствуя, что начинаю тревожиться. "Противная девчонка, - проворчала бабушка, - очень непослушная и вечно от меня прячется. Никак не могу ее найти". И затопала дальше. Я стал ждать, что же будет. "Смотри-ка, куда забралась", - раздался через некоторое время ее голос из кухни. Я зашел посмотреть. Бабушка показывала под потолок у расширительного бачка отопления, куда была приставлена лестница. Конечно, я никого не увидел, а она сняла невидимую девочку, унесла в постель и заботливо укрыла одеялом.
Наутро созвонились с дядей. Он приехал быстро. Кое-как уговорили бабушку ехать к нему. Мы врали ей, что она едет погостить и скоро вернется. Когда уже садились в машину, бабушка обернулась ко мне, посмотрела грустно-грустно и сказала: "Ты уж присмотри за этой девочкой". Я обещал.
* * *
"Где ты был?" - задала свой излюбленный вопрос жена, когда я вернулся. Я объяснил и добавил: "Только я не один, я с девочкой". Жена странно посмотрела на меня и покрутила пальцем у виска. Тогда я думал, что шутил.
А через полгода бабушка сожгла дядин сарай. Какие были для этого причины, мне неведомо. "На свете есть еще много сараев, которые только и ждут, чтобы их сожгли". Но тетя этого понять не могла. Она надавила на дядю, и бабушку быстренько перевезли к нам. Следующие полгода она прожила в общежитии.
Жена отказалась за ней смотреть, сказав: "Ты со мной не советовался", - и хлопнула дверью. А когда было советоваться? Да и были ли другие варианты? Так что приходилось выкручиваться самому. Мы с бабушкой жили в отдельной комнате. Каждый день я ломал себе голову, чем бы ее накормить. Днем, пока сам был на работе, держал ее взаперти и очень боялся, как бы чего не случилось. За зиму только раз мы с ней вышли погулять на улицу, больше она не захотела.
Благо помогал братишка, который жил рядом. Мы покупали дорогие лекарства, жена брата обстирывала бабушку, купала и делала ей уколы. Лекарства почти не помогали. Память стремительно ухудшалась. Чаще и чаще случались приступы; когда бабушка становилась совсем невменяемой, она буйствовала так, что сбегалась вся общага. Моя жизнь превращалась в ад. Чтобы не видеть всего этого, я начал пить еще больше, и порой братишка не знал, кого успокаивать первым - меня или бабушку.
Так прошла зима, а летом бабушку забрала мама. В начале осени бабушки не стало. Перед смертью она пришла в себя, пыталась подтрунивать над своим беспомощным состоянием и благодарила маму за то, что не бросила ее в беде, хотя бабушка и приходилась ей свекровью и жили они не всегда дружно.
* * *
Я считал, что наконец-то закончилось мое испытание, из которого я вышел всего-навсего одиноким пьяницей, но жизнь всегда готова преподнести сюрпризы.
Когда я уже начал было приходить в себя и потихоньку обустраивать быт, в дверь постучали. Я открыл и увидел на пороге девочку в простеньком розовом платьице.
- Ты кого ищешь? - спросил я, решив, что она ошиблась дверью.
- Можно я у тебя поиграю? - попросила она. - Мне очень одиноко, так одиноко, что хочется плакать.
Я растерялся от столь неожиданной просьбы. А она уже прошла в комнату, и мне оставалось только улыбнуться и спросить:
- Чаю будешь?
Она рассмеялась звонким колокольчиком:
- Да, с конфетами!
Конфет, конечно, не оказалось, и мне пришлось плестись за ними в магазин. Когда я вернулся, девочка вовсю играла в свои девичьи игры и словно не замечала меня.
- Как тебя зовут? - спросил я, но она не ответила, увлеченная игрой. "Ладно, узнаю позже", - подумал я. Потом мы пили чай, и я удивлялся ее непоседливости, из-за которой чай был разлит, крошки кекса сыпались направо и налево и пятна варенья постепенно сливались в озера на совершенно новой скатерти. Я и сам не отличаюсь аккуратностью, поэтому, поняв, что генеральной уборки не избежать, смирился и занялся срочными делами. Только шум детской игры никак не давал сосредоточиться, и я раздражался, а девочка задавала бесконечные глупые вопросы:
- А почему у тебя шторы всегда задернуты? Ты что, не любишь солнечного света?
- Просто я не люблю, когда кто-то вторгается в мой мир, - несколько грубо ответил я. - Не пора ли тебе домой?
Она вздохнула, взяла куклу и ушла, рассерженная, даже не попрощавшись.
А ночью я проснулся от детского плача. Я был в шоке, когда, включив свет, увидел девочку, сидящую на кровати напротив моего дивана, однако объяснил все тем, что забыл запереть дверь. Девочка всхлипывала. И хотя в последнее время женские слезы не вызывали во мне жалости, я участливо спросил:
- Что с тобой, откуда ты?
- Меня никто не любит, - еле выговорила она сквозь слезы.
- Почему это никто? Вот я, например, - соврал я, и она обвила мою шею тоненькими ручками. Я был тронут столь неожиданным доверием и, уложив девочку спать, сам уснул несколько озадаченный.
С этого дня, а вернее - ночи, я перестал быть одиноким. Девочка приходила ко мне и уходила неведомо куда, когда ей заблагорассудится. Сначала я мирился с этим, затем привык, а потом стал скучать без нее, все-таки вдвоем всегда веселее, нежели одному. Кроме того, мне приходилось заботиться о ней, а когда заботишься о ком-либо, забываешь о собственных невзгодах и в жизни появляется хоть какой-то смысл.
Глава 3
История с Гитлером
- Смысл жизни в том, чтобы его искать, - уверенно произнес Калюля, изрядно отпив пива из бокала и яростно вращая глазами, - а вот когда его найдешь, тогда и будешь счастлив, как все великие. Надо быть великим. Маленький человек никогда не будет счастлив.
Он горестно ухмыльнулся, и от его улыбки стало еще сумрачней в и без того темном пивном погребке, где мы общались последние полтора часа, просаживая мою скромную зарплату. Отчаянье в глазах Калюли говорило о том, что денег нам на сегодня не хватит и придется искать еще.
- Вот ты посуди, - продолжал он, нервно поглаживая густую рыжую бороду, - разве стал счастливее Наполеон, завоевав полмира? Нет, потому что он был маленьким. Пыжился-пыжился, а ему раз и Ватерлоо подсунули с островом Святой Елены и мышьяком, чтоб жизнь медом не казалась.
Я был уже пьян, плохо улавливал логику рассуждений Калюли и все пытался найти связь между величием человека и его ростом.
- А мне кажется, - сказал я, - великие люди никогда не бывают счастливы, они только приносят боль и страдание близким и тем, кто их окружает. И чем величественнее человек, тем больше страданий он приносит. Возьми, к примеру, Иисуса. Он, конечно, страдал за людей, но тем не менее и сам принес в мир нескончаемый поток страданий. Прежде всего своим последователям, которые были не настолько умны, чтобы понимать новое учение, но жаждали верить в его слова. Только, веря в его величие, фанаты в простых изречениях Иисуса искали более глубокий смысл. Даже так: сложное понимали буквально, а простое метафоризировали и тоже понимали по-своему. В результате проповеди Иисуса получали прямо противоположный смысл. Он и сам ужасался, видя записи своих речей, но ничего не мог с этим поделать. И тогда решился на шоковую терапию, надеясь своей смертью открыть людям глаза на зло, ими творимое.
- Ты богохульствуешь, - прервал раздраженно Калюля, пережевывая остатки воблы. За соседним столом заржали. Это был смех сытых самоуверенных нацистов.
Улыбающийся официант принес еще пива:
- Вам презент от соседнего столика.
Мы подняли кружки и раскланялись с соседями, сидящими в ярко освещенном углу. То были люди в форменных одеждах. Один из них направился к нам.
- Это Гитлер, - сквозь зубы прошептал Калюля и, привстав, приветствовал подошедшего: - Добрый вечер, хер Адольф.
- А вот за "хера" вы еще ответите, - сказал подошедший. В освещенном углу заржали сильнее, и Калюля как-то сник и сжался.
- Можно к вам присесть?
- Валяй, - ответил я и спросил: - Ну и как жизнь, Гитлер? Что нового?
Гитлер невозмутимо откинул рукой длинную прядь со лба, обмочил коротенькие усики баварским пивом и, проигнорировав мою грубость, грустно заметил:
- Вот вы говорите: смысл жизни, великий человек, маленький и все такое прочее. Но я вам скажу, что, только имея власть и силу, можно достичь своей цели. А цель у нас одна - счастливая жизнь в счастливом обществе.
- И как же вы полагаете прийти к такому обществу? - вопрос мой был прямой и с ехидством.
- Через борьбу. Мы, как хирурги, должны отрезать все болячки на теле социума, возродить здоровье нации и дать людям все, что им необходимо, чтобы чувствовать себя счастливыми.
- Да знаю я эту власть и счастье для народа! Вот у нас праздновали День Народной Республики. И что? Всех повыгоняли из города, стянули войска, пригласили милицию и ОМОН из соседних областей. Город закрыли для въезда, у студентов отменили занятия и отправили домой. Магазины не работали, вечером отключили на улицах свет, дабы люди сидели дома. Это ж надо, как власти боятся народа, для которого строят счастливое будущее! А вы что, готовите новый путч?
- А что еще можно готовить в пивнушке? Не хотите присоединиться?
Калюля уже нажрался до безобразия и, засыпая за столом, клевал носом так, что со стороны это можно было понять как одобрение планов нацистского гения, поэтому мягко и нежно я произнес свою любимую фразу, неожиданно приходящую на ум в состоянии приличного опьянения:
- Да пошел ты…
Друзья уже привыкли к моим пьяным выходкам и не обращали на это внимания, но нацисты были в полном восторге от моих слов. Неторопливо подойдя ко мне сзади, они за руки вытащили меня из-за столика и, раскачав, долбанули об стену.
* * *
Когда я очнулся, было так же темно. Голова раскалывалась от боли. Рядом на грязном бетонном полу валялся пьяный Калюля. "Это не вытрезвитель, - подумалось мне, - в вытрезвителе есть лежаки и дают простыни. Где же мы?" В углу что-то зашуршало. Приглядевшись, я различил силуэт огромной крысы. Вот твари! Даже бетонные полы им не преграда. Я подошел ближе и понял, что это была тупая крыса, потому что она нисколько не боялась, а, напротив, злорадно ухмылялась.
Ногой я растолкал Калюлю:
- Вставай, герой.
- А что, уже завтрак? Что дают? - сквозь сон пробубнил тот.
- Как всегда, яичницу. Калюля потянулся и сел:
- Как сыро у тебя. А что, кровати не было? Пива нет? Он все еще находился в мире грез и туманов, и, чтоб вернуть его в реальность, я пнул его в бок и сказал:
- Очнись, придурок, мы в тюрьме.
- В какой тюрьме?
- В крысиной.
Тут только он начал что-то осознавать и потихоньку трезветь.
- Что у тебя с головой? У тебя кровь.
- Раскололась от вчерашних впечатлений.
- Ничего не пойму, и всю ночь Гитлер снился.
- Он не снился. Он завербовал тебя. Теперь ты главный эсэсовец, - мрачно пошутил я.
- Да пошел ты со своими шутками!
- Я бы пошел, да некуда. Стены кругом.
И тут только Калюля полностью включился. А когда он трезв, то умница и может многое. Главное - заставить его думать.
- Откуда эта крыса? - немедленно спросил он. - Ты же не допускаешь, что ее тоже посадили под арест?
- Наверное, с улицы.
- Вот именно. Значит, у нее должен быть ход. Надо прогнать ее и посмотреть, куда она сунется.
- А потом мы полезем за ней, - догадался я и стал хохотать на всю камеру, потому что эта мысль мне показалась очень смешной. - Я понимаю, что ты маленький, но боюсь, что даже ты не влезешь в эту нору.
Калюля был сдержан и серьезен. И, несмотря на мои возражения, начал гоняться за крысой, пока та куда-то не юркнула, а Калюля с разбегу влетел во что-то хрупкое. Раздался шум, треск, и мой приятель неожиданно исчез.
Из открывшейся дыры шел свет. Заглянув в нее, я увидел офицера в шинели вермахта, с удивлением рассматривающего моего товарища, который беспомощно валялся рядом. Помня, что сила во внезапности, я не стал медлить и с криком "Бей фашистов!" прыгнул на офицера сверху и оглушил его, а затем, забрав револьвер, пошел по коридору бетонного бункера.