- Пока нет, - ответил Эндре, зябко поеживаясь.
- Замерзли?
- Немного.
Бегьеш возвратил зажигалку. Эндре положил ее в карман и бросил взгляд на хмурое небо.
Младший сержант вытянул вперед руку:
- Видите вон тот низенький куст лещины?
- Вижу.
- Кажется, я забыл там две учебные гранаты. Сбегайте туда и принесите их.
Куст орешника находился примерно в восьмистах метрах от оврага. Ребята загоготали от удовольствия: уж больно им понравился этот трюк Бегьеша. Не смеялся только Анти Штольц. Негромко, но зато с какой-то особой горечью он выругался.
Бегьеш пошевелился. Шаркая, он подошел ближе:
- Я, кажется, вам вопрос задал... - Он бросил сигарету и растер ее ногой, потом обошел умывальник и приблизился к остывшей печке. - Не желаете отвечать?
- Не поехал, и все.
- Не считайте меня дураком. Я вижу, что вы здесь. Я вас спрашиваю: почему вы не поехали домой?
- Не захотел, потому и не поехал.
- Ай, ай, Варьяш, вы все еще не усвоили: не "потому", а "докладываю, товарищ младший сержант". Ясно? "Докладываю" и так далее. Не сегодня завтра станете старослужащим солдатом, а до сих пор не усвоили устав.
Эндре с силой сжал в руке полотенце - он держал его так, будто это была плетка, и думал: "Что это он, издевается надо мной?.."
Как антенна радара принимает отраженные электрические волны, так и Бегьеш почувствовал струившуюся на него из глаз парня неприязнь. Не ускользнуло от его внимания и то, как судорожно сжимал солдат полотенце в руках. "Хоть бы он меня ударил, - подумал младший сержант. - Тогда бы я, защищаясь, разбил эту грустную благородную физиономию. Но этот не ударит, он трус, избалованный папенькин сынок..."
Лицо младшего сержанта озарила едва заметная улыбка.
- Ну? Изволите упрямиться? Я тут ни при чем, этого требует воинский устав. Сожалею, уважаемый рядовой Варьяш, но соблюдение положений устава обязательно и для папенькиных сынков.
Эндре охватило чувство горечи. "Все-таки лучше было бы уехать домой, - начал мысленно рассуждать он. - Этот Бегьеш решил меня унизить. Но по какому праву? Я же его не задевал. По какому праву? По праву двух маленьких звездочек на погонах. Теперь он будет мучить меня до тех пор, пока я не сравняюсь с ним, не усвою его образ жизни, его точку зрения. Это единственный путь к спокойной жизни. Если же я не смогу приспособиться, то буду мучиться И страдать. По-видимому, существует несколько различных ступеней страданий и унижений, и я, вероятно, нахожусь сейчас лишь на первой. Сколько же их, этих ступеней, осталось пройти? Но я не поддамся. Унизить можно того, кто. позволяет делать это с собой. Я же не позволю..."
Злость немного; улеглась, и Эндре охватило, холодное безразличие.
- Бегьеш, - произнес он тихо, - не играй со мной.
- Смотрите-ка, мы уже на "ты"?
- Давай лучше не трогать друг друга, иначе потом оба пожалеем.
- Угрожаете? За это полагается военный трибунал.
- Да. Но только ты не будешь присутствовать на нем. Попробуй докажи, что я тебе угрожал.
- Помойте полы, а этот разговор мы продолжим в другой раз. - Младший сержант повернулся и вышел из умывальника.
Когда он снова возвратился, Эндре мытье полов уже закончил. Делая вид, будто не замечает младшего сержанта, он прополоскал тряпку, поставил на место ведро, вымыл руки и молча вышел в коридор. Ему было жарко, а дежурный по роте зябко притопывал ногами. Эндре махнул ему рукой и медленно направился в спальное помещение. Он проходил мимо ротной канцелярии, когда услышал, как позади открылась входная дверь.
- Дневальный! Где дневальный?
Дежурный что-то ответил, на что Мартша - а это был он - сказал:
- Позовите Варьяша.
Эндре, не ожидая, пока дежурный окликнет его, повернулся. Небольшого роста, черноволосый старшина сразу узнал его, так что не потребовалось даже представляться.
- Немедленно оденьтесь и идите в партком полка, да поторапливайтесь!
На улице шел такой густой снег, что, пока Эндре добрался до штаба полка, его плечи и шапка покрылись слоем снега в палец толщиной. На стоянке автомашин он заметил знакомый "мерседес", и ему сразу стало до того неприятно, что захотелось повернуться и уйти. Но он не мог этого сделать, потому что тут, в военном городке, он должен выполнять волю других.
Перед входом в здание Эндре стряхнул с себя снег и выбил о колено шапку. Отдав честь знамени полка, он взбежал на второй этаж, постучался и вошел в комнату. Секретарь партийного бюро полка майор Арпад Бакош разговаривал с его младшей сестрой Жокой и незнакомым молодым подполковником. Эндре по-уставному доложил о своем прибытии.
Бакош пожал ему руку и радостно воскликнул:
- А, вот и наш воин!
Молодой подполковник тоже поздоровался с Эндре за руку и осмотрел его. Жока, улыбаясь, ждала, когда очередь дойдет до нее. Майор задал солдату несколько обычных в таких случаях вопросов: как он себя чувствует? здоров ли? есть ли жалобы? почему не попросился на праздники в отпуск или увольнение? Эндре машинально отвечал.
Затем, обращаясь к молодому подполковнику, Бакош предложил:
- Ну, друг, давайте оставим их одних, Через час мы вернемся. Хорошо? - спросил он у девушки.
Жока согласно кивнула и терпеливо дождалась, пока за офицерами захлопнулась дверь. Потом она подошла к брату и, чуть жеманясь, поцеловала его:
- Ну, негодник, почему ничего не писал?
Злость у Эндре уже прошла, а присутствие сестры, как всегда, подействовало на него успокаивающе. Он ласково посмотрел на ее хорошенькое, немного восточное, с неправильными чертами, загорелое лицо, на прямой, чуть-чуть длинноватый нос, потом прижал к себе, поцеловал и, как бы устыдившись минутной слабости, резко оттолкнул:
- Как ты сюда попала?
Они присели к низенькому столику, и Жока, выкладывая из спортивной сумки домашнюю снедь, рассказала о том, как она добиралась:
- Мы проводим в Сомбатхее литературный вечер. Я читаю там два стихотворения. Одно - поэта Арпада Тота, другое - Кашшака. Между прочим, я очень боюсь читать стихи Кашшака, понимаешь, очень трудно читать белые стихи... Мама приготовила и салями, но я не взяла, знаю, что ты ее не любишь... Кашшака очень трудно декламировать, но ничего, надеюсь, все будет в порядке. В этой коробке - сахарное печенье, а здесь - целый килограмм копченого сала... Все ждала от тебя писем, да так и не дождалась. Налить кофе?
- Какого еще кофе?
- Черного, - Она достала из сумки термос. - Я плеснула в него немножечко коньяку, - Она налила из термоса в стакан ароматного кофе и угостила Эндре: - Пей, пока не остыл.
Прихлебывая кофе, Эндре закурил, а сестра продолжала:
- Утром я позвонила Миклошу...
- Кто это - Миклош?
- Подполковник. Между прочим, он тоже принимает участие в литературном вечере. Я пообещала, что отвезу и привезу его на своей машине, если он узнает, где ты служишь. Я боялась, что ты уже уехал домой. Через полчаса он позвонил мне и сообщил, что ты даже в увольнение не просился. Тогда я отдала ему приказ по дороге в Сомбатхей остановиться здесь на часок. И вот мы тут как тут, но, я вижу, ты не очень-то рад моему приезду.
Эндре допил кофе и тыльной стороной ладони вытер губы.
- Где служит этот Миклош?
- В Министерстве обороны. Но что он там делает - лучше не спрашивай, потому что я не знаю. Он очень умный, не так давно преподавал венгерский, хорошо разбирается в литературе. И внешне неплохо выглядит, не так ли?
- Так-то оно так, но он либо дурак, либо с заскоками.
Жока закрыла сумку и с любопытством посмотрела на брата:
- Это почему же он с заскоками?
Эндре лениво выпустил изо рта струйку дыма и сказал:
- Ну пойми, быть преподавателем, разбираться в литературе и стать кадровым военным... Здесь что-то не так.
Жока заметила, что брат чем-то подавлен:
- Все еще никак не привыкнешь? Прошло уже больше двух месяцев. Ты и не заметишь, как снова будешь гражданским.
Эндре окинул взглядом свертки, лежавшие на столе, а затем посмотрел в окно. Шел настолько густой снег, что даже очертания казармы казались размытыми.
- Банди, Бандика, - взяла Жока брата за руку, - я тебя очень прошу, потерпи. Время пролетит быстро, и служба кончится.
- До той поры так далеко, Жо! - вздохнул он.
Жока заволновалась: неужели она настолько плохо знала брата? Ну хорошо, служба в армии, конечно, не мед, но нельзя же так распускаться!
- Зачем же падать духом?
Парень запустил руку в темные, коротко остриженные волосы:
- Дело не в том, падаю я духом или нет. И вообще, тебе легко говорить. Если бы ты только могла себе представить, как мне здесь трудно, так бы не говорила. - Он взглянул на сестру: - Нет-нет, физически я вынес бы любые трудности. Но стоит мне подумать, что два года, целых два года я должен провести здесь, как голова идет кругом. Да что зря болтать! Как там мама?
Жока охотнее всего расплакалась бы. Она надеялась, что Эндре уже успокоился, привык к службе, ведь человек ко всему привыкает. Но все, видимо, не так. А в этом случае уговоры бесполезны: у Эндре есть и сила воли, и собственные принципы, которыми он руководствуется. Жока с горечью подумала об отце. И вдруг ей вспомнилось утро перед уходом Эндре в армию.
Они завтракали на террасе. Лучи еще теплого осеннего солнца пробивались сквозь поблекшие листья дикого каштана. Мама с тетушкой Юли отправились мыть грязную посуду. За столом остались только они втроем. Жока сердито разглядывала лоснящееся, одутловатое лицо отца, его набрякшие веки, сильно поседевшие волосы и ожидала, что он как-то ободрит огорченного Банди.
- Не вешай носа, черт тебя побери! - проговорил наконец отец. - Отслужишь положенное, и все. Время пролетит быстро.
Эндре затянулся сигаретой и, сощурив глаза, посмотрел в сторону Пашаретского шоссе.
- Пролетит, да что в этом проку?! - сказал он. - Как ты не можешь понять, что я не хочу быть солдатом! Я не люблю военную форму.
- Но долг есть долг, и ты обязан отслужить два года в армии.
Эндре сжал подлокотники дачного кресла и презрительно усмехнулся:
- Ты уверен, что я отслужу эти два года?
Отец с силой ударил рукой по столу. Лицо его приобрело жесткое выражение.
- Довольно! Я не потерплю этих выходок. - Он легко поднялся из кресла и подошел к сыну: - Я тебе сейчас такого пинка дам, сопляк, что ты у меня отсюда вылетишь. Ты что себе вообразил? До каких пор я буду терпеть твое кривлянье?
Эндре с таким презрением посмотрел на разбушевавшегося отца, что испуганная Жока встала за его спиной и положила руки ему на плечи.
- У тебя нет другого выхода! Понимаешь, нет! - кричал отец. - И в этом виноват ты сам. Сколько раз я говорил тебе: "Учись!" Но ты не хотел. А сейчас у меня нет ни морального, ни юридического права сделать хотя бы шаг, чтобы тебя освободили от службы.
Эндре со скучающим видом взглянул на небо.
- На меня смотри! - приказал отец.
Жока поспешила вмешаться:
- Папа, не кричи!
Эндре потянулся назад и взял трясущиеся руки Жоки в свои:
- Спокойно, сестренка, спокойно, пусть себе кричит. Другого-то он ничего не умеет, как только на меня кричать. Со мной вообще можно делать все что угодно, потому что за свое появление на свет я должен до гроба благодарить отца.
Варьяш-старший рывком выдернул сына из кресла. Жока даже удивилась, насколько силен их отец, - она этого не ожидала. Его широкая рука крепко держала Эндре за сорочку. Во внезапно наступившей тишине отчетливо слышалось хриплое дыхание отца.
- Ты, сопляк! - сказал он, еле сдерживая гнев, а затем с ожесточением начал хлестать сына по лицу.
Жока вскрикнула и уцепилась за руку отца, но он легко стряхнул ее.
Эндре не защищался. Крепко сжав губы, он терпеливо сносил яростные,удары рассвирепевшего отца.
На другой день, прощаясь, Эндре сказал ему:
- Два года я не появлюсь дома, пока не демобилизуюсь. Если не хочешь неприятностей, не приезжай ко мне. И еще... - Он твердо взглянул в серо-голубые глаза отца. - Запомни раз и навсегда, если ты хотя бы раз ударишь меня, я не посмотрю на твой возраст и на то, что, к несчастью, ты мой отец...
Эндре встал. Это его движение оторвало Жоку от воспоминаний.
- Жо, - сказал он, - ты хорошая, ты молодец, что навестила меня. Правда, ты умница. Но у меня, между прочим, ничего не случилось. - И, чтобы окончательно успокоить сестру, он перевел разговор на другую тему: заговорил о том, что уже давно вынашивает мысль о создании одного фильма и несколько раз принимал решение написать сценарий, однако все еще не сделал этого. Он рассказал ей несколько эпизодов, которые должны войти в сценарий. Жока внимательно, слушала брата и время от времени одобрительно кивала, Напряжение спало. Она была довольна, что Банди чем-то заинтересовался. Некоторые моменты в рассказе брата ее настораживали, но она решила не спорить с ним, а, наоборот, подбодрить:
- Напиши, Банди, обязательно напиши! Или хотя бы сделай заметки, чтобы ничего не забыть.
- Если мне удастся показать жизнь простого человека, я мигом завоюю прессу, а это самое трудное. Многие считают духовный мир таких людей бедным...
Жока поняла, что эта тема серьезно занимает Банди. А если так, то за него нечего бояться: теперь он вряд ли совершит какой-нибудь необдуманный поступок.
Но вот пришло время прощаться - с минуты на минуту могли возвратиться офицеры.
- Поцелуй за меня маму и успокой ее. А ты будь осторожна, береги себя. За рулем Колесар?
- Нет, я.
- Глупо раскатывать на машине в такую погоду. А если разразится буран? Удивляюсь, как это мой уважаемый папочка дал тебе свою "телегу".
Жока шаловливо рассмеялась:
- А он ничего мне не давал, я сама взяла машину. Оставила ему замену и приехала. Он, конечно, будет злиться, но меня это мало волнует. Между прочим, на задних колесах у меня особые покрышки. Не волнуйся за меня: я вожу машину не хуже, чем ты.
Эндре задумался, наморщив лоб:
- Глупости! Если будут снежные заносы, то и твое мастерство не поможет.
- Тогда товарищ подполковник расчистит мне путь лопатой, - опять весело рассмеялась она. - Что это ты нахмурился? Что тебе не нравится?
Эндре перекладывал с места на место врученный ему сестрой сверток.
- Он женат?
- Холост. Не бойся, он не ухаживает за мной. Между прочим, ты меня знаешь: я себя в обиду не дам.
Они попрощались. Эндре поцеловал сестру в щеку и возвратился в расположение роты. В спальном помещении вокруг печки грелись несколько солдат. Стояла тишина, глубокая тишина, нарушаемая время от времени лишь свистом ветра. Эндре положил сверток, подошел к печке, сел и стал просматривать "Непсабадшаг", но вскоре почувствовал такую усталость, что отложил газету и лег на койку. Еще до призыва в армию он решил все свободное время заполнять сном, потому что, чем больше он проспит, тем меньше останется из тех семнадцати тысяч трехсот двадцати часов, которые ему положено отслужить в армии.
Однако заснуть Эндре никак не мог, да и не старался. Он лежал с открытыми глазами, глядя в темный потолок, слушал шум почти ураганного ветра и с беспокойством думал о Жоке.
Он очень любил сестру. Ее широкое лицо, с неправильными чертами и немного восточным разрезом глаз, он находил довольно интересным. К такому лицу подошел бы небольшой тонкий носик, а у Жоки он был длинным и узким. Его форму сестра унаследовала от матери, у которой было красивое чувственное лицо, а остальное - лоб, глаза - от отца. Лицо матери, даже когда она выглядела очень усталой, не теряло своего изящества, а лицо отца, даже когда оно не казалось таким расплывшимся, как сейчас, оставалось по-крестьянски грубым. Особенно нравились Эндре глаза Жоки, которые в зависимости от ее настроения приобретали различные цветовые оттенки. Однако, когда она вредничала или злилась, ее глаза метали молнии, а лицо становилось некрасивым.
С детских лет Жока считала старшего брата своим опекуном и защитником. Ее привязанность к Эндре была просто-таки поразительной. Каждое слово брата являлось для нее законом. Что бы ни говорили ей мать или отец, она поступала так, как советовал брат. Правда, Эндре оказался на редкость хорошим братом. Что бы ни получал он в подарок, он всегда делился с Жокой и своей радостью, и правом владения подарком. По сути дела, Эндре воспитывал Жоку, Позднее, когда оба подросли, у них появились свои детские секреты, а между ними самими возникло исключительное доверие и согласие. Они всегда самоотверженно защищали друг друга перед родителями, вместе обсуждали волновавшие их проблемы.
Родители, сверх головы занятые различной общественной работой, в течение недели виделись с детьми всего по нескольку минут в день. За ними присматривала двоюродная сестра Варьяша - тетушка Юли. Работящая и простая, она была моложе Варьяша. В сорок пятом году она приехала к ним в Будапешт из села Цибакхаза, да так и осталась. В детстве она вывихнула бедро и с тех пор ходила какой-то странной, утиной походкой. Поэтому, наверное, и замуж не вышла. Слыла она очень религиозной, хотя тщательно скрывала от окружающих свою веру в бога. Она неплохо разбиралась в изменившейся обстановке, но, не желая доставлять неприятностей своему любимому брату, никогда не вмешивалась ни в его дела, ни в его жизнь. Позднее, когда Варьяш стал известным писателем и они получили виллу в районе Пашарета, тетушка Юли превратилась в экономку и повариху одновременно, благо ей уже не надо было заниматься уборкой.
Лет с восьми-девяти Эндре начал знакомиться, как говорят, на ощупь с окружавшим его миром. У него накопилось множество вопросов, на которые он ждал ответов, но не получал их даже от отца, так как времени, которое тот проводил с детьми обычно по воскресным утрам, для серьезных бесед с сыном было явно недостаточно. Именно в это время семья собиралась вместе. Отец старался быть терпеливым, но его ответы не удовлетворяли любознательного мальчика. И тогда он сам, подобно трудолюбивой пчелке, начал искать эти ответы, а затем делился открытиями с младшей сестрой.
Вскоре Эндре научился читать. Без разбора он буквально проглатывал одну книгу за другой, так что к десяти годам в его голове образовалась полная неразбериха. Однако один отец считал мысли Эндре хаотичными, тетушка Юли и Жока воспринимали все иначе. Обе с восторгом и удивлением внимали умному мальчугану, который мгновенно находил ответ на любой их вопрос. Правилен он был или нет - это их мало волновало. Восхищение братом продолжалось у Жоки даже тогда, когда наметился разлад между Эндре и отцом. Она без колебаний встала на сторону брата. Потом выяснилось, что они оба не любят отца. Жока поняла это в шестнадцать лет, Эндре - гораздо раньше. Это был единственный секрет, которым он не поделился с сестрой. Он сознался в этом как-то мимоходом, когда однажды заметил, что и она недолюбливает отца.
Как-то накануне отъезда родителей Жока сказала:
- Никак не дождусь, когда мы наконец останемся одни.
- Я тоже.
- И ты не любишь отца?
- Не люблю. Но ты все-таки люби его. У меня-то для этого есть причины.
- У меня тоже.
- А сейчас оставь меня в покое, мне нужно заниматься.