Она чувствовала себя измученной, усталой, а сознание ее сверлила мысль: "Что же будет, если дети отдалятся от отца? Семья окончательно развалится. А у меня уже нет сил мирить и соединять всех, у меня даже нет сил, чтобы жить..."
У садовой калитки позвонили, Жока встала.
- Не сердись, я люблю тебя, - сказала она матери и выбежала в сад.
Варьяш принял Демеши с таким радушием, будто тот был по меньшей мере членом правительства.
- Заходи, дорогой Яношка, заходи, - говорил он, идя навстречу гостю. Он с чувством пожал Демеши руку и обнял его: - Ну, что скажешь о моей дочери? Правда, выросла? Не узнаешь ее? Прямо взрослая дама. Ну, пойдемте в дом... Когда ты ее видел в последний раз?
- Кажется, когда она была еще в пеленках, - ответил Демеши, и взгляд его потеплел. Потом он шутливо добавил: - Жаль, что я немолод.
Они вошли в кабинет Варьяша. Но что произошло там - об этом Жока не знает и по сей день.
Обо всем этом она и рассказала Эндре,
- Когда мы ехали домой, я пыталась дознаться, что же произошло в то пасхальное воскресенье, однако Демеши на все мои вопросы отвечал уклончиво.
- А мама ничего не говорила?
- Только то, что Демеши - ее лучший друг и что когда-то они были в очень хороших отношениях. Спрашивала я и у отца, но он отмалчивается. Ты сильно ударил Демеши?
- Сильно.
Они помолчали. По улице промчался мотоцикл и наделал столько шума, что стекла задрожали в окнах.
- Завтра же извинюсь перед ним.
Жока продолжала гладить плюшевого медвежонка.
- Ты знаешь, что Демеши осудили вместе с дядей Кальманом?
Эндре встал, устало потянулся:
- Я знаю только то, что появилось несколько его книг, но, к сожалению, ни одну из них не читал. Ну ладно, спи... - Он поцеловал сестру и вышел из комнаты.
Ковач сидел у радиоприемника, прислонившись спиной к кафельной печи. Забыв обо всем на свете, он слушал концерт для фортепьяно Моцарта, Он чувствовал, как приятная истома охватывает все тело, как волшебная музыка поднимает его и несет на своих легких крыльях куда-то вдаль. Вдруг в мелодию рояля вплелись какие-то посторонние звуки, они стремительно нарастали, заглушая музыку.
Ева резким движением выключила радиоприемник и раздраженно сказала:
- Я к вам обращаюсь, господин генерал. Надеюсь, вы все-таки соизволите ответить на мои вопросы.
Ковач недовольно взглянул на жену и подумал: "Опять она играет какую-то роль, опять играет... Стоит только кому-нибудь прийти, как она обязательно начинает выступать".
- Некогда слова сказать, что ли? - Ева нервно теребила край розового свитера, ее черные глаза метали в сторону мужа гневные молнии.
Ковач поправил очки и подавил короткий зевок.
- Так о чем ты спрашивала? - ответил он вопросом на вопрос, размышляя над тем, когда это она успела купить свитер.
- Ни о чем я тебя не спрашивала. Я просто хочу, чтобы ты не увиливал: в конце концов, Питю - твой племянник. Будь добр, пойди и выслушай Марику. - Ева состроила насмешливую гримасу: - Тем более что Моцарт не для твоих ушей.
Ковач потер ладонью колючий подбородок и поднялся.
- Я думал, вы с Марикой обсуждаете свои дела, - оправдывался он, тяжело шагая за изящной, с красивой фигуркой, женой. Черные брюки из синтетической ткани плотно облегали ее крутые бедра, подчеркивая манерную, чуть-чуть подпрыгивающую походку.
Ковач поцеловал руку молодой учительнице, чья по-детски хрупкая, стройная фигурка почти утонула в глубоком кресле. Он внимательно посмотрел на девушку с пепельными волосами и невольно сравнил ее с Евой. Делал он это не впервые: он всех женщин сравнивал со своей женой. Разумеется, при таких сравнениях победительницей до сих пор всегда выходила Ева. Она была не просто хорошенькой женщиной, а по-настоящему соблазнительной и притягивала к себе жадные взоры мужчин. И все-таки скромная Марика почему-то казалась более интересной и обаятельной, чем Ева, хотя в ее поведении, манере держаться не было ничего необычного. Она вела себя непринужденно, говорила безо всякого жеманства, четко выражая свои мысли. "Ничего особенного в ней нет, - решил Ковач, - она вообще какая-то невзрачная, Только глаза и делают ее такой интересной". Он посмотрел в светло-карие глаза девушки. Взгляд Марики был открытым, даже простодушным.
- Мы говорили о Питю, - объяснила она, закуривая сигарету.
- Что натворил этот сорванец? - спросил Ковач, переводя взор с учительницы на Еву.
- Пусть Марика сама расскажет. - Ева нервно забарабанила по столу и подумала: "Пусть она тебе все и расскажет, потому что Питю для тебя дороже, чем я".
Марика мягко улыбалась, а лейтенант недоумевал: почему это на него так действует ее улыбка? Сигарета - вот в чем дело! Рука девушки, в которой она держала дымящуюся сигарету, не соответствовала ее открытому взгляду и милой девичьей улыбке.
- Питю - очень умный мальчик, - начала объяснять Марика, - только... - И она замолчала.
"Наверное, подыскивает подходящие слова, чтобы поточнее выразить мысль, - решил лейтенант. - Но если Питю умный парень, тогда все в порядке".
- Только? - Лейтенант улыбнулся в ответ и взглядом подбодрил девушку: "Ну, говори же наконец! Чего ты боишься?.."
- ...Только этот белоручка слишком избалован, - пришла на помощь учительнице Ева. - Давайте поговорим в открытую, Марика.
- Конечно, конечно. Но это непростой вопрос, и дело тут не в одной избалованности.
С незастроенного участка, находившегося между офицерскими домами, донесся невообразимый шум и визг. А через минуту чистый, как колокольчик, смех перекрыл чьи-то грубые выкрики.
- Это он! - сказала Ева и, подойдя к окну, отдернула штору. - Иди сюда, посмотри на этого принца.
Ковач вместе с Марикой подошли к окну. На заснеженной площадке человек десять - двенадцать мальчиков и девочек громкими криками подбадривали двух боровшихся ребятишек. Ковач сразу узнал Питю, пытавшегося одолеть Шарди, который был года на два постарше. Шарди был коренастый крепыш, а Питю - худой, но необычайно увертливый.
"Хватай его за шею, дуралей, за шею и кидай через себя", - мысленно наставлял мальчика Ковач.
Питю уперся ногой в бедро противника, а затем быстро откачнулся назад, увлекая за собой, коренастого крепыша, который мгновенно потерял равновесие. Казалось, он вот-вот рухнет на падавшего навзничь Питю, однако тот ловко вывернулся и подмял Шарди под себя:
- Великолепно! - радостно воскликнул Ковач. - Ловко он его!
Ева с удивлением посмотрела на мужа.
- Для него это, видите ли, великолепно, - сказала она с укоризной, обращаясь к Марике.
- А что, разве нет? Да ты знаешь, как труден этот бросок через бедро? И где он мог этому научиться?
На заснеженной площадке ребятишки громкими возгласами приветствовали победителя. Ева вернулась к кушетке и села. Муж остался стоять у окна.
- Так что же произошло с Питю? - спросил Ковач не оборачиваясь.
- Он хороший, мальчик, но с ним надо больше заниматься...
Марика взглянула на улыбавшегося лейтенанта, который в этот момент сказал себе: "Ну что ж, будем заниматься. В поселке нет парня до двенадцати лет, с кем бы он не справился. А ведь ему всего семь лет".
- Правда, он немного упрямый, - продолжала Марика. - В классе все старается сделать по-своему, а тех, кто противится, заставляет чуть ли не силой...
- Бьет?
- Да.
- И даже младших?
- В классе все ребята одного возраста.
На улице все еще шел снег. Ковач посмотрел на темневшие за пологим спуском казармы, на вырывавшийся из их труб и тотчас же таявший в небе дым.
Марика ждала, что он что-нибудь скажет, но лейтенант, стоя к ней спиной, упорно молчал.
- Его одноклассники, - продолжала девушка, - дети из простых семей, немного застенчивые, порой даже робкие. Они и так признали бы Питю вожаком, безо всякого принуждения.
Слух Ковача поразили слова "и так" и то, с какой интонацией они были произнесены. Лейтенант обернулся, поправил воротник, затем вынул из лежавшей на столе пачки сигарету.
- Что вы понимаете под выражением "и так"? - вопросительно посмотрел он на девушку. Потом сел, закурил и обратился к жене: - Не могла бы ты сварить нам кофе?
Ева вышла на кухню.
Марика кокетливо подперла подбородок и подумала: "Если сказать ему правду, он может обидеться. Знаю я этих военных! Но я все-таки скажу то, что думаю. Для этого я, собственно, и пришла сюда". Она помолчала, загадочно улыбнулась и подумала о том, как глупо все то, что она делает. И почему это у нее все не так, как у остальных преподавателей?
В полдень, когда Марика постучала в кабинет к директору Доци, высокому сутулому мужчине лет пятидесяти, тот принял ее с обычным радушием:
- Присаживайтесь, Марика. Да смелее, смелее, ангел мой. Излагайте свое эпохальное предложение.
Марика любила этого веселого, доброго человека. Она посмотрела на его слегка вытянутое лицо, на его длинные, по-модному закрывавшие шею волосы, на его ястребиный нос над густой щеточкой усов и невольно подумала, что с удовольствием называла бы директора отцом. Она рассказала ему, что после обеда собирается сходить к Ковачам и поговорить с ними о мальчике, потому что не может больше молчать о недостатках в его поведении, ведь ее молчание означало бы, что она делает для него исключение, а она не намерена делать никаких исключений никому из учеников, будь он хоть сыном самого министра.
Доци не без удовольствия слушал взволнованную речь учительницы. "Пусть говорит, - думал он, - не следует охлаждать пыл этой молоденькой, стремящейся все переделать на свой лад девушки. Скоро она сама остынет и даже не заметит, как погрязнет в повседневных заботах, заменит туфли на шпильках сапогами на "платформе" и заживет, как все, размеренной, однообразной жизнью".
Директор набил трубку табаком собственного производства, раскурил ее и, сделав две-три затяжки, хитро подмигнул девушке:
- Правильно, все правильно, ангел мой. Конечно же побывайте в семье Ковача. - Он вынул изо рта почерневшую трубку, изготовленную из корня дерева, и спросил: - Так что же мы скажем товарищу лейтенанту?
- Я объясню ему, что он недостаточно хорошо воспитывает своего ребенка. Ковач - об этом, между прочим, говорила мне его жена, да и сама я кое-что замечала, - чтобы мальчик не чувствовал себя сиротой, закрывает глаза на все его проделки. Иначе говоря, излишне балует его. А ребенок почему-то считает, что раз его дядя офицер, то он может позволить себе гораздо больше, чем товарищи.
Доци кончиком пальца вдавил табак в глубь трубки и с улыбкой взглянул на внезапно умолкшую девушку:
- Могу я дать вам один совет, Марика?
- Конечно. Я с удовольствием приму его, товарищ директор.
Доци сразу напрягся и оперся локтями о стол, его худые, костистые плечи приподнялись, а волосы упали на плечи, отчего он стал похож на большую усталую птицу, подобравшую под себя крылья.
- Сначала я хочу спросить вас кое о чем. Если не пожелаете, можете не отвечать, но если захотите ответить, то будьте, пожалуйста, откровенной. - Он сделал небольшую паузу, выпустив облачко дыма, и продолжал: - Ну-с, как вы находите наш преподавательский состав?
- Коллектив?
- Нет, каждого в отдельности.
- Знаете ли, я, конечно, не хочу уходить от ответа, - начала девушка, сделав неопределенный жест, - но он застал меня врасплох. Мне нужно подумать... Если я правильно поняла вас, товарищ директор, я должна охарактеризовать своих коллег.
Доци утвердительно кивнул.
- Если хотите, позднее я отвечу на ваш вопрос, а сейчас могу только сказать, что коллектив у нас хороший. Имеются, правда, некоторые недостатки... Кое с чем я в корне не согласна...
Сощурившись, директор взглянул на учительницу снизу вверх.
- Вы, надеюсь, не рассердитесь на меня за откровенность?
- Нет, Марика, не рассержусь.
- Не нравится мне наше равнодушие к недостаткам. Не нравится, что с некоторыми детьми учителя ведут себя запанибрата, а кое-кому даже делают поблажки. Разумеется, это только общие замечания, но как-нибудь я приведу вам и конкретные примеры, - добавила она торопливо.
- Правильно, ангел мой, - улыбнулся Доци. - Мне кажется, я понял вас. Теперь моя очередь. - Однако своего мнения директор так и не высказал, потому что зазвонил телефон: директора приглашали в отдел народного образования при городском Совете. Он встал и развел руками: - Сожалею, Марика, придется прервать нашу беседу. - Он задумчиво посмотрел на заснеженный школьный двор, который был пуст: учащиеся уже разошлись по домам, чтобы вволю порадоваться обильному снегу. - Вы куда-нибудь уезжаете на праздники?
- Завтра утром к маме.
- А знаете, ангел мой, если у вас не будет занят сегодняшний вечер, приезжайте к нам на ужин.
Марика поблагодарила за приглашение и, выйдя из школы, направилась на окраину города, чтобы сначала посетить родителей отстающих учеников, а потом зайти к Ковачам.
"Что я понимаю под выражением "и так"? Да-да, надо объяснить, что я имею в виду", - решила она и с любопытством взглянула на терпеливо ожидавшего ответа лейтенанта:
- В пятьдесят шестом году, когда контрреволюционеры во время мятежа убили моего отца, мне было всего десять лет. Подробности событий тех дней я узнала позже из книг и газет. - Она глубоко вздохнула, с ее лица сошло выражение детской безмятежности, и оно как-то сразу повзрослело. - После похорон я записала в своем дневнике...
Ковач прервал ее с легким разочарованием в голосе:
- Извините, в десять лет вы уже вели дневник?
Девушка кивнула, но, заметив мелькнувшее в глазах лейтенанта удивление, в свою очередь спросила:
- Вы находите это странным?
- Как вам сказать... - Он снял очки и не спеша начал их протирать. - Не совсем обычным.
- Отец всегда говорил мне: "Живи прежде всего в ладу с собой, тогда ты сможешь стать настоящим другом и для других. Каждый день смотрись в зеркало собственной совести и не для других, а для себя записывай свои мысли". Конечно, в моем дневнике много разных глупостей, но в то время эти рассуждения казались мне очень мудрыми.
- Чем занимался ваш отец?
- Он был слесарем-инструментальщиком, а потом перешел на машинно-тракторную станцию в село Пернехидвег. Спустя несколько лет его пригласили на должность председателя сельскохозяйственного кооператива "Новая заря". Знаете, где это?
- Где-то у черта на куличках. Интересно...
- Одним словом, после похорон я записала в своем дневнике, что хочу быть такой же кристально честной, как отец. С тех пор прошло девять лет. За это время я поняла, что быть кристально честной совсем нелегко.
Ева принесла кофе. Ковач взял с подноса чашку и сказал:
- Проблему честности можно трактовать по-разному...
- Вы тут философствуете? - спросила Ева, присаживаясь на кушетку.
- Нет, - ответил лейтенант.
Помешивая ложечкой кофе, он ждал объяснений Марики и думал: "Только бы узнать, какое отношение имеет Питю к ее дневнику. Хотя она и многословна, но слушать ее довольно интересно. Правда, может быть, все это игра. Как она сказала? "Живи прежде всего в ладу с собой, тогда ты сможешь стать настоящим другом и для других..." В этом что-то есть..."
Марика отпила кофе из чашки и продолжала:
- За прошедшие годы я убедилась в том, что бескорыстная дружба в наше время большая редкость. Иногда кажется, что она существует лишь в сказках да романах. Если я говорю родителям правду об их ребенке, то дружбе конец.
- Теперь я понял, куда вы клоните, - засмеялся лейтенант и поставил чашку на стол. - Кофе был очень вкусным, Евочка... Мне вы можете свое мнение высказать совершенно спокойно, - повернулся он к учительнице.
- Я и так его высказала бы, - смешно поджала губы Марика. - В нашу школу ходят дети с окраины, попадаются даже дети алкоголиков. Домашняя обстановка, как понимаете, очень влияет на их духовный рост. Сверстники вашего Питю отстают от него в развитии, да и в материальном плане обеспечены гораздо хуже. И дети это прекрасно понимают. Вот что я имела в виду, употребляя выражение "и так".
Ева с удивлением выслушала слова учительницы и решила вмешаться:
- Так что же, по-вашему, Питю должен ходить рваным и грязным? Мне кажется, это просто несерьезно.
Она как-то странно взглянула на Марику."Уж не с ума ли сошла эта девица?" - красноречиво говорил ее взгляд.
- Я, видимо, не совсем ясно выразилась, - сказала Марика...
- Да нет, очень даже ясно, - кивнул лейтенант и принялся растолковывать жене: - Наш отпрыск интуитивно почувствовал свое превосходство и потому смотрит на ребят свысока...
Ева не на шутку обиделась. Она встала и сказала оскорбленным тоном:
- Я не дура и хорошо понимаю венгерский язык. - Она собрала посуду и демонстративно ушла на кухню.
- Бумм! - прокомментировал Ковач. - Мина взорвалась.
Марика поднялась.
- Не хочу оказаться жертвой взрыва, - засмеялась она, - лучше я уйду. А вы попытайтесь тактично объяснить ребенку, что не всегда становится лидером тот, кто хорошо и модно одет.
Как только Марика ушла, Ева дала волю своему негодованию:
- Послушай, Ковач, я не такая дура, чтобы учить меня уму-разуму в присутствии этих деревенских тетех.
- Кто тебя учит? И почему эта девушка тетеха? И что значит "деревенская"?
Ева ехидно посмотрела на мужа:
- Уж не приглянулась ли она вам, господин лейтенант?
- Ты, вероятно, совсем спятила. Оставь свои глупые шутки, стань нормальным человеком хотя бы на то время, когда я дома. Между прочим, Марика говорила довольно умные вещи. Мы должны обратить внимание...
- Ну и обращай, а меня ради бога оставь в покое. Достаточно того, что я приехала за тобой в этот медвежий угол.
Ковач закрыл глаза и с горечью подумал: "Опять семейная сцена! Только бы отыскать андаксин... Если она не прекратит кричать, приму таблетку, оденусь и уйду в клуб".
Но Ева вскоре замолчала, хотя в голове у нее лихорадочно билась мысль: "Какую колоссальную глупость я совершила, выйдя за него замуж! И как только я на такое решилась? Виноват во всем тот старый дурак: он втравил меня в это дело. Никогда ему этого не прощу..."
Познакомились они два года назад на киностудии. Оба снимались в историческом фильме режиссера Абеля Деметера "Панна Цинка". Для участия в массовых сценах Деметер попросил откомандировать из офицерского училища нескольких курсантов, которые владели бы искусством верховой езды. Ева же училась на первом курсе театрального института и была любовницей Деметера. Об их связи не знал никто. Проблемы начали возникать, когда не только преподаватели, но и сам Деметер убедился, что Ева хотя и очень красивая девушка, однако совершенно бездарная.
Если бы у нее были хоть какие-то актерские способности, тогда другое дело, тогда она, не вызывая никаких подозрений, могла бы появляться с ним где угодно, сниматься в его фильмах. Но как протежировать человеку неспособному? Это сразу же бросилось бы в глаза, и их бы очень быстро разоблачили.