Это был Франгос. Его подопечные, жалобно мыча, буквально разлетелись по стойлам, а он, отпустив хвост последней коровы, сопроводил ее напутственным воплем и пинком. Потом, уперев руки в бока, встал посреди собственного двора и принялся требовать воды, рыча и проклиная всех на свете за то, что они такие медлительные. Две его рослые дочери, чуть не пополам согнувшись от смеха, подошли к нему с кувшином и тазом. Не переставая ворчать, он схватил кувшин и опрокинул его себе на голову, хватая ртом воздух и в притворном гневе во весь голос сетуя на то, что вода такая холодная, потом издал долгий и шумный выдох, как паровой котел, в котором стравливают лишнее давление, и обозвал свое семейство стадом ленивых рогоносцев.
- Хватит. Будет уже, - закричала на него старуха Елена, его жена. - Нам тут в доме твои бесстыжие речи ни к чему!
Но обе дочери снова принялись безбожнейшим образом его дразнить, и он ухватил одну за юбку, притворившись, что хочет ее отшлепать. Он был похож на знаменитого актера, разыгрывающего давно знакомую роль перед публикой, которая много раз ее видела, знает ее почти Дословно и очень любит.
- Эй ты, мойщик мотоциклов, рогоносец, мартышка несчастная, дубина ты стоеросовая.
- Отвяжись от меня, - тут же ответил ему будущий зять, - а то зашвырну тебя в хлев к скотине, навозная ты куча.
И с балкона вниз, во двор, и обратно, полетели градом подобного же рода любезности.
Проходивший мимо маленький мальчик, увидев, что мы все выстроились вдоль балконных перил, объяснил в чем дело:
- Франгос, он так каждый день скотину домой пригоняет.
- Понятно, - кивнул Андреас.
- У него это называется - поражение болгар на Маратассе. Это вроде как последняя и решительная атака. А мы обычно все смеемся.
Я был рад это слышать, хотя с историей, суда по всему, у Франгоса были явные нелады. (Позже я выяснил, что единственным источником знаний для него являлась собственная фантазия, а книги он вообще ни в грош не ставил).
И вот он уселся с важным видом под своим роскошным деревом, а жена принесла ему большой стакан вина и чистый платок, чтобы вытереть взъерошенную голову. Старшая дочь подоспела с гребешком и зеркалом. Расчесав великолепные усы, он со вздохом удалился в дальнюю часть сада, оккупировал маленькую заплетенную виноградом беседку и, перемежая речь эпическим рычанием, принялся вести неспешную и не слишком связную беседу с женой.
- Мне сказали, в деревню приехал иностранец, который решил здесь у нас поселиться. Небось, очередная английская зараза, а?
Она ответила:
- Он купил дом Какоянниса. Стоит сейчас на балконе и смотрит на тебя.
Повисла минутная пауза.
- Хо - хо - ха - ха, - произнес Франгос, а затем, заметив меня, издал еще один могучий вопль и поднял вверх огромную лапищу.
- Йасу, - проорал он вежливую приветственную формулу, обращаясь ко мне так, словно я был в соседней долине; потом сделал шаг по направлению ко мне и добавил:
- Эй, англичанин, мы, кажется, выпивали с тобой вместе, не так ли?
- Было дело. За паликаров всех наций.
- Храни их бог.
- Храни их бог.
Пауза. Казалось, он изо всех сил сражается с врожденным добрым отношением к людям.
- Зачем ты приехал в Беллапаис? - в конце концов громко спросил он, вызывающим тоном, в котором, однако, я не услышал ни малейшей язвительности. Складывалось такое впечатление, что чувствует он себя не вполне уверенно: должно быть, смерть моего брата при Фермопилах пробила в его самообладании брешь ниже ватерлинии.
- Чтобы научиться пить по-настоящему, - сухо ответил я, ну а он залился зычным смехом и принялся лупить себя по коленке, пока из складок его мешковатых штанов облаком не повалила пыль.
- Нет, вы это слышали, - обратился он к собственному семейству. - Пить! Это славно! Просто замечательно!
А потом, развернувшись ко мне, прогрохотал:
- Ну, а я тогда пойду к тебе в учителя.
- Ладно.
- А что ты дашь мне взамен?
- Все что хочешь.
- Даже свободу?
Я уже совсем собрался вывернуться из этого затруднительного положения каким-нибудь софизмом, который не нанес бы вреда добрососедским отношениям, но тут подоспела подмога. Андреас Каллергис выглянул из-за стены и сказал:
- Франгос, мошенник, а ты ведь мне денег должен. - И тут же разгорелся отчаянный спор о стоимости работ по перестройке амбара.
- Я один-единственный раз его пнул ногой, и он развалился! - возопил Франгос, - и это ты называешь работой?
- Да ты скалу ногой пнешь, и она развалится, - ответил Андреас. - Пинал бы лучше своих сыновей-бездельников.
Франгос не упустил возможности сменить тему:
- Кто бы говорил, сам-то ни одного сына пока не заделал, мужик ты вообще или нет?
И все это - в самом добродушном настроении, весело и оживленно.
Мы расстались совершенно по-дружески, переругиваясь и перекрикивая друг друга, и зашагали по улице вниз. На первом же углу нас поджидала застенчивая девчушка лет пятнадцати, с удивительно красивыми черными глазами и длинными волосами, заплетенными в косички. Она боязливо, словно белочка, двинулась в нашу сторону, держа за спиной руку. Шла она эдак опасливо, бочком, и в самой этой нерешительности было что-то очень трогательное. За спиной у нее оказалась корзинка с пучком лука-шалота и апельсином-корольком; в другой руке - букетик диких анемонов, завернутых в широкий лист белой лилии. Все эти дары она вручила мне и сказала:
- Мой отец, Мораис, послал вам все это в подарок и велел передать, что он желает вам счастья в новом доме.
Я почувствовал необычайный прилив гордости за то, что заслужил сей жест вежливости, и подумал, что стоит закрепить его ответным подарком: а потому отстегнул от поясного ремня массивный карманный нож, который купил в тот день, и протянул его девочке, попросив передать отцу и сопроводив - на словах - надлежащим посланием.
Когда мы добрели до маленькой площади перед аббатством, она была полна народу, поскольку рабочий день закончился, и вся деревня собралась здесь. Компании любителей кофе беспечно расположились поддеревом Безделья, обсуждая последние сплетни. Я пристально вглядывался в лица, пытаясь обнаружить симптомы того разрушительного воздействия, которое должна оказывать на человека привычка к безделью, и мне действительно показалось, что несколько человек вот-вот заснут прямо за столиками. В таверне яблоку негде было упасть, и Дмитрий, поразивший меня своей странной развинченной походкой - совсем как у матроса, который пробирается по корабельной палубе во время шторма, - разносил спиртное и кофе так быстро, как только мог. Церковная башня подставила свой древний убор мягкому, густо-золотому солнечному свету, и каменная кладка выглядела так, словно материалом для нее послужили спрессованные лепестки вьющихся роз, рассаженных вдоль дорожек. В углу за столиком потягивали кофе совершенно трезвые Коллис и муктар, и мы, с нашим ворохом исписанной цифрами бумаги, подсели к ним.
- На стройку я найму вот этих самых людей, - тихо сказал Андреас, - твоих теперешних односельчан. Здесь есть пара хороших каменщиков - вроде вон того, Талассиноса, - а по плотницкой части Лоизус. Но на то, чтобы обо всем с ними договориться, нужно время. Когда ты хотел бы начать?
- На этой неделе.
- Так быстро?
- Да. Я скажу тебе, какой суммой располагаю, и ты сможешь прикинуть, что на эти деньги можно будет сделать.
Я уже упоминал о том, что составление строительной сметы на Кипре было предприятием по европейским меркам безнадежным. В зависимости от дефицита на тот или иной материал, цены могли скакать совершенно непредсказуемо; если поставки каких-то европейских товаров задерживались, и со складов расходились последние остатки - ну, скажем, краски - то за пару недель цена могла вырасти вдвое. Главный секрет успеха состоял в том, чтобы успеть заранее запастись всем необходимым. Местные подрядчики, возможно, просто из-за отсутствия крупных средств, предпочитали строить по очереди, одну стену за другой, попадая, таким образом, в полную зависимость от колебаний цен на стройматериалы. Это объясняет, почему некоторые англичане до сих пор пребывают в уверенности, что они оказались жертвами мошенничества со стороны подрядчиков. В действительности же, при существующей амплитуде цен, подрядчик зачастую без всякого злого умысла безнадежно выбивался из сметы - и даже за то время, что длилась переделка моего собственного дома, не раз и не два мои каменщики имели возможность потерять несколько фунтов. Избежать подобного рода проблем мне удалось только благодаря советам всеведущего Сабри.
- Что нам следует предпринять в первую очередь, - заявил он, - так это закупить кирпич, известь и цемент, полностью; переправить весь груз к тебе наверх; а уже после этого разбираться с тем, что мы имеем.
Я просто нутром почувствовал, что подобную же методу следовало применить и к оплате труда рабочих. И дело было не в колебаниях расценок на рабочую силу, их не было: главная сложность состояла в том, что рабочие постоянно вынуждены были отвлекаться на иные, общедеревенские нужды. Контракты никого не интересовали. В сезон отжима маслин или сбора каробы забастовку объявляла сразу вся деревня - и ты в один момент лишался каменщиков, плотников, водопроводчиков, всех на свете. Таким образом, чтобы работа шла с максимальной эффективностью, приходилось строить урывками, в те редкие периоды, когда получалось собрать всю команду разом. В противном случае процесс шел через пень-колоду - отсутствие бригадира или плотника могло напрочь деморализовать бригаду каменщиков, как только они обнаруживали, что оконная рама или дверная коробка не стоят на положенном месте: плотник же, который и должен был ее соорудить, находился в это время в поле, надзирая за сбором урожая яблок, миндаля или каробы. Подобные простои могли вылететь в довольно круглую сумму, и искусство проведения строительных работ было призвано сократить возможные потери.
Да, все это нужно было учесть заранее и вовремя забросить на площадку стройматериалы. Кирпичами и цементом взялся обеспечить вездесущий Сабри, но поскольку ни один грузовик не смог бы вскарабкаться на мою кручу, нам нужны были ослы или мулы, навьюченные коробами, чтобы подвезти груз непосредственно к дому. И здесь в дело вступал муктар, поскольку он один был в состоянии мобилизовать в любой момент нужное количество вьючных животных.
И вот мы сели за стол, как жюри на конкурсе, и начали приглядываться к людям - Памбос, Калопанис, Дмитрий Рангис, Кораис; галерея бакенбард и бровей, которых иначе как в Друри Лейн вы больше нигде не найдете. Андреас Менас взялся за общее руководство стройкой, а голос и колоритная внешность Михаэлиса должны были обеспечить успех погрузочно-разгрузочных работ. Я почувствовал, что оба, так сказать, конца веревки попали в надежные руки. Андреас не потерпит никакой волокиты у подножия горы, а Михаэлис - на ее вершине. Один за другим люди с внешностью опереточных головорезов не спеша беседовали с нами и нанимались на работу. Мы трезво взвесили все необходимые расходы. Я счел, что на решение транспортной проблемы уйдет десять дней интенсивной работы; после этого все необходимые стройматериалы будут в нашем распоряжении, и настанет черед договариваться со строителями.
Все эти предварительные согласования благодаря муктару были проведены на удивление быстро и эффективно, после чего я предпочел отказаться от поездки на маленькой машине Андреаса и принял приглашение Коллиса пройтись с ним до Кирении пешком, через заросшие цикламенами рощи, под вишневыми деревьями, туда, где мой славный Панос сидит с неизменным стаканом "коммандерии" на тихой террасе над фиолетовым морем.
Ласточки слетаются
"Вскоре атмосфера сделалась совсем уже компанейской, и священник, жадно отхлебнув вина, затянул сильным греческим баритоном:
Открывается горизонт.
Небеса полны светом,
Иерусалим ликует,
Потому что вознесся Христос.
- Иисус, он, <9 общем, ка небеса взлетел, - пояснил директор школы.
Следом вступил Муктар, выводя народные мелодии очень высоким тенором, почти фальцетом:
Мир вертится и вертится, словно колесо…
Люди встречаются, а потом расстаются…
А потом…
Что случилось потом, знали все, и хором спели припев…"
("Осиротелое царство" Патрика Балфура)
Очень скоро вверх по узким улицам деревни поползли вереницы мулов, груженных скрипучими коробами с полым бетонным кирпичом или с пыльными мешками цемента; из наблюдательного пункта, который я устроил себе в лимонной роще на склоне горы, значительно выше аббатства, можно было с высоты птичьего полета смотреть затем, как они скользят и спотыкаются на каменистом подъеме. С той зачарованной тенистой поляны сплошь поросшей цикламенами, где я теперь проводил день за днем, они казались цепочкой муравьев, которые спешат домой, в муравейник, и у каждого в челюстях - зернышко пшеницы.
Весна плавно перетекла в лето; скоро на старых токах начнут веять пшеницу, а это значит, наконец освободятся те мастера, на которых я возложу ответственность за перестройку балкона и за новые окна. С некоторыми из них я уже встречался: под номером первым шел Талассинос, "Мореход", тихий и серьезный человек с аккуратно подстриженными усами. Ему было чуть за сорок, и во время работы выражение лица у него было всегда одно и то же: очень важное и очень прозаическое. Тем больше я удивился, поймав его на маленькой фантазии весьма оригинального свойства: каждое воскресенье он появлялся в кофейне в костюме собственного изобретения - высокие сапоги из мягкой замши, бриджи и клетчатая твидовая куртка, к которой прилагались крахмальный воротничок и совершенно американский по стилю галстук, на котором была от руки нарисована объятая языками пламени танцовщица. Публику подобный наряд повергал в восторг, а Талассинос носил его с видом человека, который разбирается в такого рода вещах, и знает себе цену.
Маленький Лоизус - "Медведь" - был столпом местной церковной общины и вообще человеком очень серьезным. Манеры сразу выдавали в нем церковного служителя, а речь состояла из серии произносимых тихим, неуверенным тоном незаконченных фраз - как будто время от времени заедало ключ телеграфиста, выстукивающего морзянку. Он был одержим утомительным морализаторским инстинктом "деревенского романа"; более того, он стремился всегда и во всем доходить до первооснов. Если, к примеру, вы просили его сделать оконную раму, он, облизнув губы, мечтательным тоном начинал вещать:
- У древних греков окно представляло собой просто дыру в стене. Вопрос освещения для них…
И так далее. И только обосновав платоновскую идею окна и проследив ее эволюцию у финикийцев, венецианцев, индусов и китайцев, он возвращался на твердую почву настоящего и добавлял:
- А сделать этого я не могу, потому что у меня сломался рубанок.
Но человек он был душевный и трудолюбивый, и у него была забавная привычка высовывать язык, когда он пытался заставить нивелир совместить реальную поверхность с платоновской идеей горизонтальности - что почти никогда ему не удавалось.
Еще одним из моих новых знакомых с выраженными идиосинкразиями был мистер Мёд. Он был высокий, худой и очень близорукий; по деревне он передвигался, изящно покачиваясь из стороны в сторону и производя руками изящные жесты, которые тут же вызывали в памяти какую-нибудь светскую львицу эпохи мадам Рекамье. Его удлиненное смуглое лицо с тусклыми глазами хранило неизменное выражение затаенного тихого счастья. Он был могильщиком; но поскольку в деревне никто не умирал, у него была масса свободного времени, которое он посвящал углубленному самоанализу, а поскольку человеку нужно еще и чем-то питаться, то он обратил свои таланты на рытье выгребных ям по заранее оговоренной цене за кубометр. Он был философ сточных вод.
- В чем смысл жизни? - спросил он меня однажды не слишком внятно, но тоном вполне трагическим.
- Все входит сюда, - он поднес к губам бутылку с вином и сделал большой глоток, - а выходит туда.
И он ткнул пальцем в яму, которую как раз копал.
- И что все это значит?
Бедный мистер Мёд! Знал бы он как часто я сам размышлял над этой загадкой.
Все эти люди, наряду с Андреасом и Михаэлисом, были первыми, кто познакомил меня с историей Кипра. Дня не проходило, чтобы я не узнал чего-то нового о прошлом острова; каждый из них, как умел, вытаскивал из запасников коллективной памяти фрагмент за фрагментом, добавляя его к той огромной бесформенной мозаике, которую начал выкладывать для меня Панос. Лучшего способа учиться я не знаю - поскольку источники мои излагали материал своими собственными словами, да еще и разыгрывали его в лицах. Я уже никогда не сумею представить себе святого Варнаву, клеймящего голых язычников в Пафосе или возносящего молитву Господу с просьбой разрушить древний храм Афродиты, не вспомнив при этом курчавых усов Михаэлиса (он опускает лохматую голову в молитвенном жесте) или его сверкающих гневом глаз, когда он обращался к язычникам с теми же самыми словами, которые прозвучали когда-то из уст святого:
- Эй вы, те, что разгуливают повсюду подобно ощипанным курам, открывши срам свой перед Небесами… как вам не стыдно?
Гром небесный он тоже показывал весьма наглядно: подняв руки вверх и сжав в кулаки, он с ужасом вглядывался в озарившее небо от края до края сияние Господне.
- Бумм! - прогремел святой, а потом еще и еще раз: - Бумм! Бумм!