- О! Это ответ. Между прочим, главный учитель - это самостоятельность и личная ответственность. Пока ее нет, человек всегда будет мальчиком. У меня есть пример из жизни. В Херсоне жила одна семья…
- Браиловские?
- При чем здесь Браиловские? И откуда вы знаете Браиловских? - удивился Гмыря, но, вспомнив беседу в арбитраже, успокоился. - Другая семья. Суховейко, кажется. Они жили от нас через балку. Портные. И у них рождались девочки. Какое-то несчастье. Что ни год - новая девочка. Это ж надо! Наконец соседи обратили внимание и сказали этому Суховейко: сколько же можно? Ты представляешь всю ответственность, какую берешь на себя за подобный факт? Кто будет девочек защищать от хулиганов? Кто будет продолжать фамилию? Суховейко крепко задумался. Действительно, ответственность. И что вы думаете? У него родился мальчик. Потом еще мальчик. Словом, четыре девочки и три мальчика. Вот что значит ответственность, а вы говорите! - Гмыря умолк. Он давно так много не разговаривал и устал.
- Ваш Херсон - веселый город, - сказал Греков.
- Или!
Гмыря прикрыл глаза. Отдышавшись, он поправил рубашку, натянув ее на голое плечо. В расправленных складках казенной рубашки появился большой прямоугольный штамп. "Словно клеймо на плече, - подумал Греков, поглядывая на часы. - Еще минут пять посижу, и надо уходить".
- А кого вы направите в Польшу? - Гмыря приоткрыл глаза. - Эти приборы капризны, как единственный ребенок. Очень они чувствительны к изменению температуры. Поэтому я стараюсь передать их заказчикам прямо на заводе. Так кого вы направите в Польшу?
- Посоветуюсь с начальником цеха, - уклончиво ответил Греков.
- Я думаю, лучше направить Алехина.
- Почему именно Алехина?
- Хорошие руки. Солидный, представительный мужчина.
- Не знаю, - перебил Греков. - Ну я пойду, Василий Сергеевич. - Он встал, неловко толкнув колченогий табурет, который с грохотом упал. Греков поднял его, смущенно оглядываясь. В палате никого не было - он и не заметил, как исчезли оба шахматиста.
То ли привлеченная шумом, то ли по делу в палату вошла нянечка. Вглядевшись в посетителя, она расплылась в улыбке и сообщила, что Александра Ивановна сейчас обходит отделение и скоро освободится. Греков кивнул. Он был доволен, что проник сюда незамеченным, но, оказывается, Шурочка еще в больнице. Теперь не отвертеться - придется зайти к ней, иначе обидам не будет конца.
- Жена у меня тут работает, - пояснил он Гмыре.
Однако Гмыря, казалось, не слышал. Он смотрел на Грекова туманными глазами и молчал.
- Говорю, жена работает здесь врачом, - громче повторил Греков.
- Да, да. Я понял, - торопливо ответил Гмыря. - Посидите, куда вам спешить?
- Нет, мне пора, Василий Сергеевич. И к жене надо подняться. - Греков вздохнул.
Нянечка покинула палату.
"Пошла доносить о моем визите", - подумал Греков, присаживаясь.
- Я вот еще о чем, Геннадий Захарович, - заговорил Гмыря. - Передайте Лепину, что зла на него не держу. Он прав. Во многом прав. Ведь никто не выступил, а он выступил. Потому что люди за копейку держатся, головы поднять не хотят… Я, конечно, мог бы оправдаться, но не хочу. Лежу тут, газеты почитываю. Другой раз послушаю, о чем больные меж собой разговаривают. На первом плане разговоры о хворобах, о раках всяких, чтоб им пусто было. Но как только кому станет полегче - тут же о работе разговор затевают. Стало быть, припекло.
Греков с любопытством слушал, терпеливо пережидая многочисленные паузы, астматичное покашливание.
- Тут парнишка лежал, слесарь. Надоело, говорит, скучно работать. Двести в месяц выгоняю, а уехал бы от тоски, да везде вроде так же. Измучился хлопец. Я ему рассказал о львовском заводе. Побывал я там как-то. Дворец, а не завод. Автоматика. Счетные устройства чуть ли не у каждого станка. Словом, заинтересовал парня. Прислал он мне недавно письмо, благодарит за то, что я его с места сдвинул. Что сердцу самый вред? Покой! Казалось бы, наоборот - не надо напрягаться, стучи себе помаленьку. Так нет же, именно при покое сердце начинает барахлить. Движение ему надо. Так и нашей конторе импульс нужен… - Гмыря протянул руку, истончавшую за время болезни, и тронул Грекова за колено. - У меня в кабинете, в столе, коричневая тетрадка. Там всякие мысли записаны о службе сбыта. Скажу, не хвастая, мысли эти появились задолго до того, как в газетах подняли эту тему. Полистайте ее. Может, что и пригодится.
- Любопытно, - проговорил Греков. - Вы думали о серьезных вещах, а сами помалкивали. Чтобы спокойнее было?
- А что делать? Такова жизнь. Один, как говорится, в поле не воин… Я расскажу случай. У нас в Херсоне жила почтенная дама… - Гмыря свесил руку с кровати и прикрыл веки. - Нет. Не расскажу. Сил нет. Устал…
В коридоре прогуливались больные. В холле мерцал сиреневый экран телевизора. Греков вышел на лестницу. Женское отделение разместилось этажом выше.
Сквозь полуоткрытую дверь ординаторской Греков увидел сидящую у письменного стола жену. Полная, в белом халате, она что-то писала, наверное, заполняла истории болезней. Когда-то в молодости Греков называл ее "Пимен Гиппократский". Шурочка восприняла прозвище без энтузиазма. Шли годы, и Греков забыл о прозвище. А вот сейчас вдруг вспомнил.
Шурочка поднялась, подошла к двери и с силой захлопнула ее, так и не заметив мужа. С потолка сорвался лепесток известки. Греков осторожно спустился на несколько ступенек, затем торопливо заспешил вниз.
3
Дом он нашел сразу - рядом с гастрономом. В памяти всплыло и расположение подъезда, в углу, за какими-то ящиками. А вот этажа и номера квартиры Греков не помнил. Пришлось просмотреть список жильцов, вывешенный у подъезда.
Под кнопкой звонка был прикреплен лист бумаги, на котором значилось: "Звонок не фурычит. Стучите сильнее, можно ногами. Хозяин".
Греков постучал согнутым пальцем. Никакого эффекта. Греков повернулся спиной и пяткой поддал в дверь. Щелкнул замок, и на пороге возник Лепин в тренировочных трикотажных штанах и свитере. Он изумленно оглядел гостя, близоруко щурясь, потом, видимо оправившись от неожиданности, произнес:
- Заходите, коль пришли. - Лепин посторонился, пропуская Грекова в прихожую. - А вообще-то, надо предупреждать. Я человек молодой, холостяк, сами понимаете. - Лепин принял пальто главного инженера и повесил на прибитый к стене олений рог.
- Ладно, не ворчите, - поддержал Греков шутливый тон хозяина квартиры. - Когда мы в последний раз играли тут в преферанс?
- Года три назад, Геннадий Захарович. Такие вещи надо помнить. Я тогда выиграл три рубля шестьдесят две копейки. Прошу вас. - Лепин указал рукой на дверь в комнату.
- По-моему, с тех пор здесь не убиралось? - сказал Греков, оглядывая помещение.
- Что вы! Ровно три раза. Под Новый год приберу в четвертый раз и, вероятно, в последний. Съезжаю. В порядке обмена жилплощадью. Будет у меня коммунальная светелка.
Греков искоса взглянул на Лепина. Нет, кажется, не пьян, а просто зол.
- Я не пьян. - Лепин отгадал его мысли. - Хотя у меня и есть для этого повод.
- Проходил мимо, дай, думаю, загляну к своему сотруднику. Сегодня у меня вечер визитов. Был у Гмыри, теперь зашел к его идейному противнику. - Греков старался избежать разговора с Лепиным о его бывшей жене. Обычно подобные разговоры заканчивались рассуждениями о подлости прекрасной половины человечества, а это Грекова утомляло, хотя, признаться, и забавляло. Доводы Лепина бывали остроумны, но однообразны, как это случается, если не мужчина уходит от женщины, а наоборот.
- Пива хотите? - спросил Лепин. - У меня есть три бутылки.
- Давайте.
Лепин заторопился в кухню, было слышно, как он звякал стаканами, хлопал дверцей шкафчика.
Посреди просторной комнаты стоял круглый стол. Повсюду лежали груды книг, рулоны чертежей, листы бумаги, исписанные кривым почерком. Греков подобрал один листок и принялся читать. Автор рассматривал блага, которые, по его мнению, сулило объединение функций конструктора, технолога и экономиста-программиста в одно производственное ядро. Это была качественно новая структура. Она исключала многие недостатки, порожденные разобщенностью отделов, их скрытой взаимной враждой.
Идея подобного объединения принадлежала Грекову. Когда-то он поделился своими планами с главным конструктором. Мысль была принята Лепиным с энтузиазмом, но пока оба держали ее в секрете. Предстояло разработать теоретические обоснования объединения. Греков увлекся чтением и не заметил возвращения хозяина.
- Знаете, о чем я думаю? Надо создавать это производственное ядро на полюбовной основе. - Лепин сбросил с журнального столика пыльные газеты, расставляя стаканы и бутылки. - Надо объявить десять брачных дней. За этот срок каждый из сотрудников должен подобрать себе партнеров по своему вкусу. Свободный плебисцит. Люди знают друг друга не первый день и смогут найти партнеров по душе.
- А если кто-нибудь останется без партнера?
- Тогда специальная комиссия внимательно проанализирует причину. И если эти одиночки окажутся склочниками или бездарями, мы от них постараемся избавиться.
- Чувствую, кроме сложностей, связанных с реорганизацией завода, мне предстоят еще и дрязги, порожденные вашей фантазией, - проговорил Греков.
- Рядом с вашими первыми неприятностями вторые будут выглядеть приятным отдыхом. И этот отдых вам предоставляю я.
- Благодарю вас.
- Не стоит благодарности. - Лепин вежливо кивнул. - Кстати, как чувствует себя больной?
- Шлет привет. Восхищается вашей отвагой.
- Он, вообще-то, неплохой человек, этот Гмыря. Просто он растерян. И по-своему встречает угрозу. Пивом чокаются или нет? Я уже забыл.
- Не лгите, Семен. Ничего вы не забыли. - Греков поставил стакан. - Я все думаю о вашем свободном плебисците. Знаете, что самое сложное в перестройке нашего завода? Не технические трудности, нет. Морально-психологический барьер. Что значит в наших условиях уволить человека? Даже если все уверены в его бездарности! На его стороне и профсоюз, и суд, и всевозможные комиссии…
- Ничего не поделаешь, Геннадий Захарович. Ложка дегтя портит бочку меда.
- Во всяком случае, вы настроены слишком кровожадно. Надо искать другой выход.
- Когда воздушный шар терпит аварию, воздухоплаватели избавляются от лишнего груза. Иначе катастрофа, Геннадий Захарович. Тут полумерами не обойтись. Иначе благие намерения останутся втуне.
- Но и дорога в ад, говорят, вымощена благими намерениями, - сердито прервал Греков. Его все больше и больше настораживала крайность суждений главного конструктора.
Уловив в настроении Грекова какую-то перемену, Лепин умолк, близоруко щурясь.
- Наденьте очки. Глаза портите, - сказал Греков.
- Обойдусь. - Лепин отпил пива. - Иногда слишком четкий рисунок разочаровывает.
Греков встал и прошелся по захламленной комнате. Когда мужчину покидает женщина, он нередко становится равнодушным или старается любым другим способом самоутвердиться, питая иллюзорную мечту о реванше. Хотя этот реванш выглядит весьма туманно, а некогда оскорбленный и покинутый превращается в заурядного диктатора. Греков думал об этом, разглядывая висящий над диваном черный кларнет. Серебряные клапаны придавали ему особое изящество. Словно гусар на параде. Греков вспомнил, что на кларнете играла бывшая жена Лепина. Пожалуй, кларнет был единственной вещью в комнате, с которого смахивали пыль.
- Храните как память? - поинтересовался Греков.
- Могу уступить, если найдется покупатель. Бас-кларнет. Божья свирель, как говорится. Триста рублей. Но вам, как главному инженеру, уступлю за двести. - Лепин подошел к круглому столу и принялся наводить на нем порядок. - Покупаете бас-кларнет?
- У вас наступили черные дни? - Греков усмехнулся.
- Да. Представьте себе! Вчера по телефону позвонил какой-то тип. Правда, мне показалось, что из трубки понесло сивухой, но не в этом дело. Если он смог набрать номер, то был не так уж и пьян…
Грекову показалось, что он уже знает то, о чем сейчас поведает Лепин.
- Он заявил, что я спелся с вами. Что затравил хорошего человека. Гмырю. Уложил его в больницу. И что вообще мы с вами гонимся за славой, не замечаем живых людей, но простые рабочие этого так не оставят. - Лепин развел руками. - В общем, дурак какой-то. И подлец.
- Больше он ничего не говорил? - спросил Греков. - Никаких имен и фамилий не упоминал?
- Нет… Собственно, я не запомнил дословно. Но тема варьировалась одна и та же.
- И вы кого-нибудь подозреваете?
- Понятия не имею. Может, Павел Алехин спьяна?
- Нет! - сказал Греков. - Исключено. Я его знаю с юности. На такое Пашка не пойдет. Если что задумает, скажет не таясь, это уж точно.
Греков подумал, стоит ли рассказывать о разговоре с Аней Глизаровой. Нет, пожалуй, пока не стоит. Возможно, это совпадение. Делать вывод рано. Однако он был убежден, что между обоими звонками есть связь. Какая? И там и здесь сплетник касался его, Грекова.
За стеной послышались короткие гудки точного времени. Одиннадцать. При всех допусках Шурочка уже должна спать. К тому же, пока он доберется домой, пройдет еще минут тридцать.
Греков поднялся. У заваленного бумагами круглого стола он задержался.
- Знаете, за что казнили Томаса Мора?
- Томаса Мора? - удивленно переспросил Лепин. - Его, кажется, прижали за несбыточные мечты. Дофантазировался, бедолага.
- Нет, Семен. Он перечил королю.
- Ну, допустим. - Лепин соображал, к чему клонит главный инженер.
- Отсюда вывод - занимайтесь утопией, но не перечьте королю. Ясно?
Лепин перехватил взгляд Грекова, брошенный на стол.
- Ясно. Толку, правда, будет маловато, - пробормотал Лепин. - И откуда у вас такие энциклопедические знания, Геннадий Захарович?
Греков рассмеялся и похлопал молодого человека по плечу.
- Признаться, я сейчас мыслю не конкретно, а так, ощущениями. Просто есть разные люди, Семен, простите за банальность. А того подонка-сплетника надо выбросить из головы.
Глава третья
1
Не заходя в цех, Кирилл спустился в подвал. Юра Синьков сидел перед прибором и выводил блик в окуляр. Кропотливая процедура. Хотя в подвале температура держалась постоянная, да и пол не слишком сотрясался, все равно блик регулировался с трудом.
- А, появился, академик! - Синьков отложил отвертку и поднялся навстречу Кириллу. - Как дела? Принес?
Кирилл поставил на соседний стол чемоданчик. Аккуратно сложенные черные пластинки тускло блеснули в полутьме подвала.
- Ну расскажи, расскажи. Не скромничай, - подбодрил Синьков.
Кирилл рассказал, как две недели просидел в институте полимеров, испытывая пластинки на температуру. Как отремонтировал сломанный автоклав. Как научился строить графики, выискивать оптимальный режим, менять концентрацию состава. Все приходилось делать самому, институтским было не до него. Покажут и уйдут на полдня. А сегодня старший технолог в институте похвалил Кирилла и предложил переходить к ним лаборантом. Оклад - девяносто плюс премия…
- Я тебе перейду! - Синьков похлопал Кирилла по спине. - Ты и нам пригодишься. Ишь ты, нашли кого переманивать!
Кирилл молчал с серьезным видом.
- Так вот, пока я буду возиться, к тебе просьба. Надо фрезернуть контур вкладышей. - Синьков взял со стола металлическую деталь и подал Кириллу. - Сходи к отцу. На их станке можно избежать горизонтальной обработки.
- Ну вот еще! - Кирилл насупился. - Не подпустят они меня к станку. Полмесяца ремонтировали.
- Надо, Кирюша. Времени-то нет.
- Иди сам. Я не пойду, - упрямился Кирилл, хотя он был не прочь наладить отношения с отцом. Надоели косые взгляды, многозначительные вздохи. Да и у матери с отцом что-то произошло. Разговаривают мало, отмалчиваются. Сам же Кирилл дома чувствовал себя прескверно - и дернуло его тогда наговорить матери всякой чепухи!
- Ты не тяни время, - напомнил Синьков. - Ступай.
К распахнутому окну инструментальной кладовой выстроилась небольшая очередь. Кирилл попытался ее обойти, но кто-то ухватил его за рукав.
- Никак, Алехин? - Машкин радостно таращил свои синие глаза и улыбался.
- Ну, я… Чего скалишься-то?
Машкин покинул очередь и сделал несколько шагов в сторону, увлекая за собой Кирилла.
- Слышь, Алехин, - он понизил голос, - ты вот что… К обеду спустись под лесенку, ждать будем. Только не опаздывай.
- А в чем дело?
- Там узнаешь. Мы уж решили, что ты в институт перешел. Ну, покедова.
- Не приду я. Температурную надо подгонять.
- Пожалеешь, Алехин. Локоточки будешь кусать.
Кирилл неопределенно кивнул и заспешил в цех.
Обогнув несколько верстаков, он увидел отца. Синий халат, не топорщась, словно был сшит в ателье, ладно облегал его осанистую фигуру. Рядом согнулись над какими-то дисками Сопреев и Кирпотин.
Первым поднял свою маленькую голову Сопреев, он словно настороженно принюхался и что-то сказал. Павел оставил инструмент, повернулся и, чуть улыбаясь, подбадривающе смотрел на сына.
Кирилл подошел.
- Ну что, прынц? - загомонил Сопреев. - Как там в институте? Двинул науку или пожалел?
- С тобой, Михаил, хорошо дерьмо хлебать - первым хватаешь, - произнес Кирпотин.
- А ты помолчи, - откликнулся Сопреев.
Кирилл положил на стол деталь и посмотрел на отца.
- Фрезеровать бы желательно. По нашему копиру.
- Без надобности не подходишь, - проговорил отец и взял деталь. - Какой допуск?
- Десятка. - Кирилл ногой пододвинул к себе железный табурет и сел.
- Значит, снаряжаешь своего бригадира в Польшу? - спросил у Кирилла Сопреев. - Чего молчишь?
- В какую Польшу?
- Твой отец столько времени отдал прибору, налаживал, осваивал, а Юрка только его заполучил и уже в Польшу катит, как прынц, - не унимался Сопреев.
- Ты чего лезешь во все дырки? - рассердился Павел. - Или сам рассчитывал съездить?
- А что? И я не один денек над этим приборчиком просидел.
- Вот и видно, что только сидели, - не выдержал Кирилл. - Температурную отладить не смогли.
- Ты, Кирюша, не путай, - спокойно сказал отец. - Прибор нами сделан по чертежам. А что конструкторы напахали, дело не наше.
- Нечего твоему Синькову выкаблучиваться, - прервал Сопреев. - Все грамотными стали. В любимчики лезут. А тебе я скажу, Паша, дело не в Польше. Просто Греков подставил тебе ножку, чтобы ты не рыпался.
Кирилл вскочил с места.
- И чего ты его слушаешь?
- Хватит! - Павел хлопнул ладонью о стол. - С утра одно и то же!
- Ты на свою жену стучи, Паша, - негромко сказал Сопреев. - Думаешь, мы не заметили, как ты с лица переменился, когда узнал, что Юрку Синькова в Польшу отряжают?
- Я лично ничего не заметил, - проговорил Кирпотин и потянулся к детали, которую принес Кирилл.
Павел отвел его руку и взглянул на сына.
- Сам обработай. Нам некогда. - Он принялся за прерванную работу.
Это было слишком неожиданно.
- Боюсь, у меня не получится. - Кирилл старался подавить растерянность.
- Почему же? - не глядя на сына, спросил Павел. - Ты уже и фрезерную забыл? Молодец. Ловко.
- Откуда ж ему помнить? - вновь подал голос Сопреев. - По институтам шастает. Наши грехи замаливает.