- Учуял, учуял. - Юсуфов снял широкое ворсистое пальто и повесил в шкафчик, приглашая и молодых людей. - Меня зовут Степан Петрович, - проговорил он, ни к кому не обращаясь в отдельности, но так, словно специально для Ларисы. - Юсуф Юсуфов - псевдоним. Разрешите? - Он ловко снял с Ларисы пальто и задержал его в руке, выбирая крючок. - Псевдоним. Я раньше работал в цирке…
- Это чувствуется. - Кирилл перехватил Ларисино пальто и накинул на гвоздь. - А ваши сыновья там, на афише… тоже цирковой фокус?
Прозвучало грубовато. Лариса шагнула в сторону и повертела у виска указательным пальцем. Юсуфов вновь выдавил из-под верхней губы золотые коронки, так и не удостаивая Кирилла ответом.
Темные денники выглядели сиротливо - их обитатели работали сейчас на манеже. Юсуфов шел быстро впереди. И Кириллу казалось, что его маленькая головка есть просто часть могучей спины, непостижимым образом выдавленная вверх. Вдруг Юсуфов остановился у двери какого-то денника, прислушался и резким толчком отбросил дверь. Пахнуло густым, теплым духом.
В глубине денника на перевернутом ящике сидели два человека. Появление Юсуфова, да еще в сопровождении незнакомцев, их явно озадачило. Один из мужчин проворно смахнул с ящика бутылку.
Юсуфов молча переносил взгляд с одного на второго.
- Ей-богу, Степан Петрович, - захныкал, поднимаясь, долговязый узкоплечий дылда с бесцветным, заросшим светлыми волосами лицом, - мы так, в общем… За Поплавка. Ведь полуторную без десять выдал. Это ж для кого угодно рекорд. А он сразу - и на тебе…
- Ай-яй-яй, Вася. Классный ты, Вася, конюх. А вот балуешься ты, Вася, балуешься…
- Дак ведь повод, Степан Петрович, - горестно ответил дылда. - Если б не этот рекорд, разве я б себе позволил?
- Позволил бы, Вася, позволил.
- Эх… Не такой я человек, Степан Петрович, чтобы за просто так в конюшне водкой баловаться, - дылда опустил глаза и рассматривал свои огромные красные ладони. - Я ведь что? Я ведь уважение имею… И стаж у меня безупречный… Санаторием награждали…
- Собирай, - коротко прервал его наездник.
Из глубины денника донеслось ржание. Лариса прильнула к решетке и шепотом позвала к себе Кирилла.
В слабо освещенном деннике стояла лошадь. Она по-птичьи склонила голову набок, разглядывая большим глазом Ларисино лицо. Темные волосы спадали по шее лошади глубоким завитком. Маленькие острые уши чутко дрожали, будто стрелки компаса, выбирая точное положение. Изогнутая шея, замершая на взлете морской волной, переходила в спину и, словно обессиленная, стекала темным блеском по тонким длинным ногам, брезгливо переступающим по некрашеным доскам денника. А морда узкая, стремительная. Четко очерченные ноздри, словно два слепых зрачка…
Лошадь вздернула голову, заслышав скрежет засова, и нетерпеливо стукнула передними копытами.
- Поплавок… Мальчик мой, - проговорил Юсуфов. Он достал квадратик сахара.
Медленно взмахнув ресницами, жеребец потянулся к угощению.
- Ну что, Иван Николаевич, как он с виду?
Старик, не отвечая, задрал рукава пиджака, обнажая тонкие белые руки, и подошел к жеребцу. Лицо его было серьезно.
- Ой, ударит, - испугалась Лариса.
Конь повернул в ее сторону голову и тряхнул гривой… Все рассмеялись.
Старик точным скользящим движением пригладил круп жеребца, по-особенному, тыльной стороной ладони прощупал ребра, почку, заглянул в зубы.
- Хорошего порядка жеребец, - заключил Иван Николаевич. - Чем растираете?
- Флюидом, - торопливо ответил конюх Вася, вытягивая по-солдатски свои длинные руки.
- С зеленым чаем?
- Нет, - растерялся Вася. - На опии. Сахар свинцовый кладем.
- Чай зеленый настаивай. Хорошая штука… И повыше забирай, когда трешь…
Вася промолчал и принялся готовить Поплавка к запряжке. Он по-хозяйски сложил весь приклад у коня, чтобы сподручнее было обряжать, и ловким движением принялся обматывать бинты. Это нравилось жеребцу. Он сам попеременно подставлял конюху свои скульптурные ноги.
- Добро-то, а? - хмельно бормотал Вася. - Мне б такие… Я бы в ансамбле песни-пляски такое выдавал…
Кирилл следил за всем этим внимательно и восторженно. Ему хотелось погладить коня, дотянуться до нетерпеливо подрагивающей кожи или угостить сахаром. Он незаметно взглянул на Юсуфова - попросить, что ли, кусочек?
- Ногавки, - командовал Юсуфов. - Чек… Ты, Вася, готовь шарабан.
Долговязый конюх повернул к наезднику небритое лицо, удивленно вытаращив маленькие плутоватые глазки.
- Шарабан, шарабан, - повторил Юсуфов. - Покатаем гостей… Не платить же фельдшеру за визит.
- Дак ведь конь-то, Степан Петрович… Старшего класса жеребец… Можно считать, весь сезон чистый крэг, а вы… унижение ему такое вправляете…
- Сказал - шарабан, - оборвал Юсуфов и повернулся к старику: - Не забыли, как вожжи держать, а?
Иван Николаевич взволновался. Он потер ладонями о брюки и задвигал тощими плечами. Острое лицо его напряглось и порозовело. И, переводя взгляд с наездника на коня, он не знал, что и ответить.
- Не забыл, не забыл, - проговорил за него Юсуфов, следя за работой конюха.
- Власть употребляют, - довольно громко бормотал Вася, заканчивая обряжать. - Крэгового жеребца в шарабан, как паршивого лошака… Полюбовницам удовольствие, а жеребцу нарушение режима. Ясно дело… А ишшо за водку отматерил… Порядочки на конюшне, куда там…
- А что это такое? - громко произнесла Лариса, пытаясь заглушить Васино недовольство.
- Чек, - ответил Юсуфов и провел взглядом по тонкой фигуре девушки. - Чтобы лошадь морду вниз не опускала. Резвость падает, - и, повернувшись, он бросил конюху: - Не ворчи. Тоже, умник… Пусть дистанцию пройдет под нагрузкой, - однако в тоне наездника звучала виноватость.
Конюх ничего не ответил, лишь движения его стали короткими и злыми.
Все пространство ипподрома, похожее на овальное блюдо, освещалось ртутными лампами, и бледно-сиреневая ледяная дорожка казалась выложенной мириадами драгоценных камешков, каждый из которых переливался своим особым оттенком. А пустующие ярусы трибун подчеркивали эту острую неестественную красоту.
По беговому кругу проносились рысаки в легких одноосных американках. Обычная вечерняя работа лошадей… Поплавок, вытянув морду, тревожно встречал и провожал остренькими ушами проносившихся лошадей.
- Подбери вожжи-то, распустил, как сопли, - проворчал Вася. То, что ездку будет вести старик фельдшер, было для конюха неожиданной глубокой обидой. И он, не стесняясь Ларисы, длинно и запутанно выматерился.
Шарабан мягко присел под тяжестью четырех человек, спрямляя рессоры. Было тесновато. Лариса прижалась к Кириллу. Ее глаза нетерпеливо блестели в предвкушении езды…
- Большую резвость не задавайте, - Юсуфов улыбнулся Ларисе. - Так. Пусть согреется жеребец… Трогайте.
Шарабан резко дернулся вперед, завалив седоков к спинке сиденья. Все мощнее отхлестывая задними ногами, Поплавок набирал резвость. Он чувствовал непривычность коляски и чужие руки наездника. Однако старик вел себя все уверенней, и это передавалось жеребцу, успокаивая его, выравнивая легкую рысь - тротт в энергичный мах.
Сделав четверть круга, Иван Николаевич принял жеребца на вожжи, и Поплавок, требуя свободы, высоко задрал голову и часто заработал ногами, переводя мах в резвую. При этом голова его казалась неподвижной, лишь равномерно покачивался горизонт, изломленный крышей манежа. Воздух свистел в переплетах шарабана. Блики ртутных ламп мелькали тоннельными огнями метрополитена…
- Дает! - восхищенно произнес Адька.
- А что такое крэг? - спросила Лариса.
- Лучшая лошадь на ипподроме, - торопливо пояснил Адька, боясь, что Кирилл его перебьет.
Но Кирилл молчал, прикрыв глаза, весь отдаваясь скорости и глотая тугой зимний воздух остывающими зубами.
- Ну? Молодец, Поплавочек ты мой, - покрикивал Иван Николаевич, прижимая жеребца к бровке. - Молодец, сынок! Отличный ты рысак, Поплавочек… Молодец, граф! Ох ты и молодец, граф! Прославил Русь, граф, хвалю! Алексей Григорьевич, граф Орлов-Чесменский…
Старик все восхищался ходом жеребца. И голос его из певуче-деревенского, так привычно звучащего на конюшне ипподрома, где он мог быть сразу принятым "за своего", голос этот превращался в обычный холодновато-вежливый, из-за чего старик и был когда-то прозван сэром Джоном…
За финишным столбом старик сбросил резвую, чтобы успокоить жеребца до конюшни. Поплавок был этим недоволен, он крутил из стороны в сторону головой и заводил недоуменный глаз назад, к наезднику…
- В русско-турецкую кампанию граф Орлов в битве под Чесмой пленил семью турецкого генерала, - рассказывал старик, ни к кому не обращаясь. - А после окончания кампании он доставил семейство генерала в целости и сохранности, за что и получил в подарок от султана табун чистокровных арабских жеребцов. Среди них и был знаменитый Сметанка, предок орловских рысаков…
Иван Николаевич обернулся, слушают ли его молодые люди или нет? Вроде слушают… Он еще погасил резвость. Теперь Поплавок шел ленивым троттом, покачивая в такт движению головой, словно здороваясь со встречными рысаками…
- Искусство. Истинное искусство… И стыдно его осквернять грязными делами. Грех. И никакого достоинства, - спина Ивана Николаевича обмякла, убаюканная троттом. - Мелкие людишки, поправ прекрасное, разменивают свое достоинство на потные мятые рубли… Грех! - Старик ткнул рукой в пустые траншеи ярусов манежа, словно манеж был заполнен многотысячной орущей толпой.
- Что-то не замечал я раньше за вами святости, сэр, - проговорил Адька, ерзая на стертом жестком сиденье.
- Вы были близоруки, дружок, это точно…
Лариса запрокинула голову и рассматривала медленно отступающие пронзительные капли ртутных ламп на фоне неподвижных далеких звезд. Разговор Ивана Николаевича с Адькой сливался в набор слов, ускользающие от внимания. В сравнении с только что пережитой сказкой слова эти были пустыми, прозрачными… Она положила щеку на плечо Кирилла, втягивая холодный запах его шеи.
Часть третья
Глава первая
1
После похорон справляли поминки. Длинный стол был покрыт белой скатертью. Под зеркалом, зашторенным черной материей, в узорной рамке стояла цветная фотография Гмыри, в военной форме, при орденах. Оказывается, когда-то он носил густые черные усы.
Сестра Василия Сергеевича, худенькая торопкая старушка, деловито рассаживала гостей. Ей помогали несколько женщин с завода.
Смердов выделил из директорского фонда пятьдесят рублей, сорок подбросил профком, так что на столе было всего в достатке. Чего не хватало, так это посуды, - собралось человек семьдесят, а то и больше. От каждого цеха, не считая управленцев. Люди усаживались за стол, пристраивались на подоконниках, стояли в коридоре, держа картонные стаканчики из заводского буфета. Надо помянуть старика. Столько лет вместе проработали.
Сдержанный разговор то стихал, то вновь звучал под высокими потолками комнат старого дома. Вспоминали истории, связанные с Гмырей. Не забывали и то, что будоражило завод уже несколько дней, - комиссию народного контроля, неожиданно свалившуюся на головы администрации и цехового начальства.
Павел Алехин налил себе граненый стакан водки и сидел, склонив широкое лицо, кроша крепкими пальцами подгорелый пирожок.
- Да, Паша, нету больше Василия Сергеича, - проговорил Сопреев. Он сидел справа от бригадира и простреливал стол быстрым взглядом. - Укатали сивку крутые горки.
- Укатали, Миша, - согласился Алехин.
- Довели человека, довели, - бубнил Сопреев.
- Почему же довели? - возразил Алехин. - Как только кто помирает, так обязательно "довели"? Болел тяжело, вот и умер.
- Это как сказать… Кое-кто, видишь, и на поминки-то не пришел…
Алехин одним глотком ополовинил стакан. Переждал. Хрустнул горелой коркой пирожка.
- Склочник ты, Сопреев. - Алехин вздохнул.
- Вот те и на! Правду скажешь - склочник. - Сопреев налил пива в фарфоровую чашку. - Не любим мы правду, не любим…
Сидящий рядом с ним Кирпотин толкнул его локтем.
- Угомонись, сверчок. И без тебя разберемся, что к чему.
- А я не с тобой говорю, - огрызнулся Сопреев.
- Перестаньте! - негромко прикрикнул Алехин. - Забыли, где сидите?
Он поднял лицо и посмотрел на другой конец стола, где притулилась Татьяна. "Хоть бы прическу изменила. Не на бал пришла, - с тоской подумал Алехин. - Да и одеться можно было бы поскромнее. Не догадалась, что ли? Вот что значит - легко живет человек. Вот Аня Глизарова - одета скромно, как и подобает на поминках, даже черным платком покрылась. Сидят рядом, поэтому сразу и бросается в глаза…"
А от противоположной стены смотрел на Татьяну Греков. Он не захотел садиться к столу, а так и остался у порога, с картонным стаканчиком в руках.
Смердов отодвинул стул, поднялся, одернул и застегнул на все пуговицы просторный пиджак.
- Начнем, товарищи, наше грустное собрание…
По комнате прошел легкий шум. Смердов переждал.
- Человек, переживший три инфаркта, имеет все основания считать себя бессмертным… Но природа - штука серьезная. Словом, ушел от нас Василий Сергеевич. Хорошим он был работником, хорошим человеком. Все мы скорбим. Нам, конечно, долго будет его не хватать. Помянем, товарищи, Василия Сергеевича Гмырю…
Поднялись вразнобой, грохоча стульями. Выпили. Сели.
- Ешьте, ешьте, - беспокойно приговаривала хозяйка, ставя еще одно блюдо с пирогами.
- Обжарки грызешь? Добра мало? - Сопреев подвинул Алехину тарелку с блинчиками и проследил за взглядом своего бригадира. - С женой поругался, что ли?
- И откуда тебе все известно? - Алехин сумрачно глянул на Сопреева.
- Лицо у тебя…
- Не на свадьбе сидим. - Алехин повернулся спиной к Сопрееву. От догадливости своего механика ему стало не по себе. Неужто и в самом деле так заметно?
После директора выступил парторг:
- Да, хорошим человеком был Василий Сергеевич. И умнейшая голова. Что и говорить! Только не берег он себя…
- А кое-кто ему в этом помогал! - послышался чей-то голос.
- Ничего не поделаешь, товарищи… - Старостин сокрушенно вздохнул. - Производство. Всякое бывает. И погорячишься и поспоришь.
- Ты тут ни при чем! - Сопреев высунулся из-за спины Алехина. - Кто Гмыре помогал себя не беречь, тот сюда не пришел. Совесть, видать, не позволила.
В комнате зашумели. Одни одобрительно, другие пытаясь что-то доказать.
Старостин обернулся и взглянул на Грекова. Тот отрицательно покачал головой, говорить ему не хотелось. В прихожей раздались голоса - пришел еще кто-то.
Татьяна и Аня посмотрели в сторону Грекова и слабо улыбнулись. Он кивнул в ответ, но в следующий миг догадался, что женщины улыбнулись не ему.
Греков скосил глаза. Чуть позади него стоял Игорь Афанасьевич Всесвятский. Вот, значит, кто это пришел, а Греков сразу не узнал бывшего главного экономиста.
Всесвятский тихо поздоровался.
- Приказал долго жить Василий Сергеевич… - Всесвятский поджал губы.
Греков взял со стола картонный стаканчик и протянул его Всесвятскому. Тот поблагодарил и вздохнул.
А между тем уже мало кто оставался сидеть на своем месте. Люди заговорили погромче, задвигались свободнее, выходили в коридор покурить. К Смердову подсел главный бухгалтер. Начальник цеха Стародуб показывал какие-то бумажки Павлу Алехину.
- Как ваши дела, Игорь Афанасьевич? - спросил Греков.
- Работаю, - ответил Всесвятский. - В проектном институте.
- Да, да. А я собирался к вам в гости, - сказал Греков. - Вы мне нужны, Игорь Афанасьевич. Возвращайтесь-ка на завод.
- Это зачем же? - удивился Всесвятский.
- Вы тогда не все продумали, я знаю.
- Я никогда не продумываю до половины. - Всесвятский безразлично взглянул через плечо Грекова туда, где сидели Татьяна и Аня Глизарова. Но было заметно, что безразличие его напускное. Он внимательно прислушивался к словам Грекова.
- Я позвоню вам, Игорь Афанасьевич. Нам надо серьезно поговорить.
- Пожалуйста. Вечерами я дома. - Всесвятский, прижимаясь к стене, стал пробираться в дальний угол комнаты - ему показалось, что Татьяна собирается уходить и прощается с Глизаровой.
Да и Греков вдруг заторопился и направился к выходу. Возле вешалки стояли два человека. Одного Греков узнал сразу - главный технолог Земцов.
- Уходите, Геннадий Захарович? - громко спросил Земцов, словно предупреждая своего собеседника о появлении Грекова.
Собеседник Земцова повернулся. Теперь Греков узнал и его - Сопреев, механик из бригады Алехина. Сопреев сморщил в улыбке узкое лицо.
- Пора, Земцов, пора, - сказал Греков, подходя к вешалке. - Где-то тут мое пальто?
- Серое? С каракулевым воротником? - Сопреев торопливо кинулся к вешалке.
- Поподхалимничать, что ли? - Земцов взял у Сопреева пальто и, встряхнув, подставил под плечи главного инженера.
- Поподхалимничайте, пожалуй. - Греков вынул из рукава синий шарф и обмотал шею. - Кстати, Тихон Алексеевич, вы сдали приспособление для монтажа блоков анализатора?
- Еще вчера. - Земцов обрадовался, будто ждал этого вопроса.
- А должны были сдать две недели назад.
- Так ведущий был в колхозе. - Земцов поскучнел.
- Почему именно он?
- Холостой.
Греков застегнул пальто и поправил воротник.
- Интересно, сколько тот собрал картошки? - спросил Сопреев.
- Килограммов пятьсот, он парень здоровый. - Земцов удивленно взглянул на Сопреева. - А может, и тысячу, кто его знает.
- Если тысячу, то один килограмм картошки обошелся государству в пять рублей, - веско сказал Сопреев.
- Анализатор ведь пять тысяч стоит. - Водянисто-голубые глаза Сопреева смотрели на Грекова не мигая.
- Ладно. Экономист нашелся! - одернул его Земцов. Греков повернулся и направился к выходу.
Снег во дворе превратился в грязную жижицу. Лишь мусорные бачки были покрыты высокими пышными холмиками. Один холмик был придавлен наподобие шляпы. Ребята положили крышку от гроба на бачок, и за это им влетело от Алехина. Греков услышал за спиной торопливые шаги. Оглянулся.
- Минуточку, Геннадий Захарович! Извините… - Земцов перевел дыхание. Он был в пиджаке, в спешке не успел разыскать пальто.
Греков нетерпеливо переминался. С минуты на минуту могла появиться Татьяна. Может быть, ее задержит Всесвятский? Земцов приблизился, смущенно улыбаясь, втянув голову в плечи.
- Слушаю вас, - произнес Греков, стараясь скрыть недовольство.
- Вы хотите меня уволить? - спросил Земцов.
- Я вас не понимаю. - Греков растерялся.
- Слух такой… И ваше отношение ко мне…
- Вы немного выпили, Тихон Алексеевич. Вам надо прийти в себя. Извините.
- Нет, постойте! - Главный технолог забежал вперед. - Да, я выпил. Но я, Геннадий Захарович, работаю на заводе без малого двадцать лет…
- Тут не совсем подходящее место для решения производственных вопросов.
- Это не производственный вопрос. У меня семья.
Греков не мог сообразить, как успокоить главного технолога. Конечно, слух о рекомендациях Института кибернетики просочился на завод, этого следовало ожидать. И надо было подготовить себя к подобным разговорам.