Как только выяснилось, что он здоров, тут же странным образом отменились все предложения о работе по профессии: и от американцев, и от Центра. Но Радик уже не отчаивался, как раньше, и даже улыбался, вспоминая Болдырева, Зоненфельда. Он хотел изменить жизнь, но жизнь изменила его, обстоятельства сломали гордого, самоуверенного и гениального человека. Снова он работал с Верой, только теперь в другом магазине.
У него стал толще член. Радик сделался проще, смелее, безогляднее - его бросало в какие-то необычные приключения, и женщины словно бы заново открыли его для себя; те же самые люди вокруг него необычайно изменились, будто сняли маскировочные костюмы.
Иногда Радик жалел, что повторный анализ не обнаружил антитела к ВИЧ. С болезнью он был тоньше, одухотвореннее, трагичнее и внимательнее к миру, в нем тлел огонек и освещал все прощальным светом. Казалось, что благодаря этой страшной смертельной отметине ему впоследствии открылось бы что-то, была бы дарована некая последняя тайна бытия. Радик чувствовал, что из него вынули что-то очень важное, и ему стало все равно, где зарабатывать деньги. Заниматься авиацией с прежним вдохновением он уже не смог бы, даже размышлять в том направлении было лень, и мысли стали банальными и грубыми, как у Болдырева. Он уже сам не пошел бы на работу в Центр, если б там платили меньше или график его не устраивал.
Приоткрылась завеса перед пустым и холодным будущим, очертились пределы возможного.
Заболела и умерла Найда.
В июле родилась дочь. Они собирались вместе - Лорка, девочка, а с другого бока взрослый мальчик, как в том сне.
Однажды Радик проснулся от суматошного топота босых ног - Юрка плакал, хлопал окнами и кричал. Сна как не бывало, а завтра ответственный индпошив Лучано Барбера - хлопать глазами перед Верой, тупить перед ВИПами! И непонятно, как долго будет гулять эта гребаная тварь, его мать. Ну что за херня?! Будь она проклята, эта жизнь, эта страна, в которой он - лишний человек, которой наплевать на его талант, на его желание воплотиться и приносить добро другим людям. Радик вдруг понял, что для него нет и ничего не было важнее самолетов и неба. Он был счастлив по-настоящему только тогда, когда высчитывал "Теорию опасных сближений". Радик с усталой отчаянностью вздохнул и разъяренно вскочил, вышел на кухню, прошел на балкон, ему захотелось сию же минуту свалить из России, чтобы хоть как-то отомстить ей, чтобы никогда не видеть ее удачливых сыновей-пацанов, ее бесконечных сериалов, ее книг, ее неистребимых домохозяек, чтоб больше не слышать ее песен о главном, чтоб не стоять в образе бессильного лоха в этом театре абсурда. Свою униженность, никчемность и невостребованность легче переносить на чужой, нейтральной территории. А здесь я как мертвый. Я умер. "Помоги мне! - закричал он внутри себя, не зная, к кому он уже обращается. - Мне нужен смысл, твою мать! Я не могу жить только семейными ценностями. И татары тоже не могут, они орут потому, что смысла нет".
- Мама, - услышал он голос Юрки снизу. - Мамочка, ты где?
Радик тихо и горько засмеялся, увидев себя со стороны - сонного, злого, замороченного. Радик вспомнил свое детство, он же знал, как в этом возрасте работает воображение, как истерически страшно, когда глухая ночь, а тишина кричит и режет уши, под диваном черное существо, в шифоньере человек в желтой маске, а мамы нет, наверняка ее сбила машина или на нее напали педофилы… Какой ужас сейчас сжимает детское сердце!
- Это прекрасно, что обстоятельства пробудили меня на этой не проснувшейся земле, где не скучно, на хрен, жить.
Радик накинул халат, тихо приоткрыл двери и вышел.
Невероятно свежо, и новый, прекрасный привкус, будто Радик выпил зеленого чая и резко вдохнул осеннего воздуха. Нежное свечение желтеющей листвы. Юркина ушастая голова смешно торчала из окна, огромные черные, блестящие глаза.
- Юрка… Юр! - мальчик не сразу услышал и заметил его.
- О, дядя Хадик… а где моя мама? А вы мою маму не видели?
- Юр, сейчас время-то всего ничего, она придет.
- Ее долго нет, я боюсь. Когда она пхидет?! - он начал плакать.
- Юра, послушай меня, бояться не надо, потому что есть бог, он тебя любит, и он тебя защитит! - Радик сдерживал себя, чтобы не заорать.
- Вы ошибаетесь, дядя Хадик, бога нет.
- Это кто тебе сказал?
- Мой папа.
- А-а, а вот когда я был маленький, меня защищал зеленый воин. Я однажды проснулся нечаянно, а он стоит у кровати. И я понял, что он настоящий, потому что когда вставал, то я его обошел. А он стоял, и у него был зеленый меч.
- А может быть, это был вампих или ниньзя-убийца?
- Это был мой защитник, у тебя тоже такой есть, у каждого маленького мальчика такой есть. Если сильно-сильно зажмуришься, то ты его увидишь. Он все твои желания исполнит, если ты сильно захочешь. Вот, чего ты хочешь?
"Никогда и ничего он не исполнит, Юра. И повторишь ты ужасную судьбу своих мамы и папы".
- Кока-колу и Спанч Боба.
- Это прекрасно, прекрасно, Юра! Жди.
Радик вернулся, взял деньги. Посмотрел на жену, на спящих детей. У Лорки обнажилась грудь, раздвинуты колени, если бы она сейчас знала об этом, то даже сонная умерла бы от смущения. У дочери в кулачке игрушечные наручники полицейского. У Германа вздрагивает напряженная вермишелька. Хотел взять Найду с собой и даже услышал ее старческое сопение, но вспомнил, что она уже умерла. Так и вышел в халате, это прекрасно и даже прикольно - ходить по двору в халате, будто живешь в городке чудаков, художников и свободных поэтов.
Не удержал дверь подъезда, и она громыхнула. Видно было, что Юрка задремал, он протирал глаза.
- Жди.
- Жду, дядя Хадик.
В ночном магазине "Агрика" Радик купил кока-колу, сок фруто-няня для дочки и соленую соломку, которую обожал Герман.
Вышел. Тихое, осеннее предрассветное мгновение и бодрость, будто преотлично выспался. Несмотря ни на что, рассвет дарит надежду и радость душе. И вдруг за углом магазина Радик ясно услышал смех Лили, который ни с чем не мог бы спутать. Он пошел туда, приготовившись удивиться, удивить, радостно раскинуть руки, сказать что-то и засмеяться. Но там никого не было. В ушах звучал ее смех, и казалось, что в сером воздухе еще дрожат водяные знаки ее фигуры. От волнения и холода Радику захотелось помочиться. Оглядываясь, он пошел в кусты. Сочные, глянцевые листья, синяя трава, мягкий свет ранних окон, пустырь… и вдруг Радик заблудился от себя. Он не узнавал этого места и не понимал, куда ему дальше идти, с кем он должен жить и нести ответственность. Радик все удалялся от себя жизненного и случайного. Наконец, под ветвями, окутанными туманом, он увидел фигуру парня в черном облегающем пальто, выскочил на него и заполошно заметался внутри самого себя - Радик узнал этого парня. Узнал освещенный светом фонаря угол черного фургона.
Отставив в сторону кока-колу, сок, соломку, с радостной смелостью подошел к этому парню, который будто поджидал его. Увидев Радика, он закурил. Тихо, лишь из глубины небес слышен сонный, волглый звук самолета.
Парень затянулся пару раз и передал Радику окурок. Подошел к фургону, с привычной ловкостью забрался, протянул Радику руку и вдруг сильно толкнул его в лоб, почти что ударил, будто бы с ненавистью. Радик отшатнулся, а парень качал головой, мол, иди, не надо сюда.
Потом печально посмотрел на него уже из-за границы небытия и медленно, словно из уважения к нему, потянул за собой гремящие створки дверей.
Заурчал двигатель. В кабине шевелилась скользкая, черная тень водителя.
Машина медленно развернулась и объехала Радика. Он стоял и смотрел, пока фургон не исчез из вида, пока сигарета не обожгла пальцы.
В обед собрались погулять. Спустились на первый этаж. Радик замер на лестничной площадке, а потом позвонил в дверь к татарам. Герман озадаченно посмотрел на него. Открыла Гуля, в халате, босая. Лицо ее, без всегдашних черных очков, показалось незнакомым, уродливым - опухшее, иссиня-серое и преждевременно постаревшее. Она смотрела с вызовом, готовясь услышать упреки, готовясь швырнуть дверь в лицо.
- А можно, Юрка с нами погуляет? - спросил Радик.
В глубине квартиры раздался писк.
- Какой гулять, у него чирья на… не проходят!
- А-а, ну извините, - Радик специально медлил. - Герману скучно одному.
- А за что извините-то?
- Ну-у, так, побеспокоили.
- Хм, побеспокоили… А мы тогда что делаем каждую ночь? - Гуля вдруг засуетилась, поправила халат. - Зайдите, я щас. Юр, хочешь погулять? Хочешь, а молчишь… Может, ваш мальчик сок будет? - спросила она, и по лицу ее прошла судорога смущения. - Сколько ему?
- Три с половиной.
- Ого, высокий какой, как Юра. У нас тут беспорядок, извините, - она искала одежду Юрки, к ее грязной пятке прилип фантик от конфетки.
Радик, Герман и Юрка медленно, гуськом шли по упругой, скользкой от дождя траве и пересекали холодные волны осенних, утробно-земляных запахов.
- У, блин, дядя Хадик, мне сегодня сон ужасов приснился… Дядя Хадик, ну почему вы меня не слушаете?
- Слушаем, слушаем, Юр.
- Мы, кохоче, такие сидим с папой, а у нас в доме безголовая девка ходит с пылесосом. И ко мне такая, на фиг. Я ей как закхичу: ты, сука… ой, пхостите за выхажение…
От пруда поднимался пар. Две коляски в алюминиевой дымке светятся у поваленного дерева, рядом матери нахохлились, из рукавов торчат два пальчика, в которых дымятся сигареты.
- Дядя Хадик, ну почему вы меня не слушаете?
- Слушаю, слушаю, Юр.
Вдали, за кладбищем, за кромкой придорожного леса высятся крепости - "Леруа Мерлен" и "Ашан".
Радик замерз у воды и загрустил - безобидные, прогульные крики Германа и фантазии Юрки тяготили, раздражали. Стоял и ждал, пока они покидают камешки в воду. Уныло звал их.
Пустота и боль томили душу, от раздражения ломило колени.
Он повернул от пруда и замер, словно бы не зная, в каком направлении идти.
Впереди луг, на темно-зеленой, влажной траве редкие тонкоствольные березки в ослепительно-желтых листьях. Далеко слева, в тумане, замершая, безвольная пышность и нежность молоденьких ив. Радик перешел тропинку и со всей силы пнул ствол березки. Удар отозвался в каждом листочке. И все они клеенчато зашуршали, завертелись, неторопливо укрывая траву вокруг дерева правильным желтым кругом. Герман и Юрка восхищенно застыли, а потом восторженно завопили, распаляя друг друга, и вбежали под листья. Радик, затаив дыхание, следил, как самый маленький листочек крадется сквозь почерневшие ветви, качается, словно сшивая воздух, и укладывается вместе со своими собратьями.
Так они и бегали от березки к березке, наблюдая дрожь и обрушение листьев, радуясь желтым кругам на траве.