Смотрел МТV. Особый ужас скрывался в развлекательных передачах, в них - смерть, в них смердит смерть. Он выпил остатки виски, которые Люба подарила Лорке, выпил все ее пиво и не опьянел. В голове промелькнула инсталляция:
Счастливая семья на фото - мать, отец и ребенок, подпись внизу "А у нас в квартире газ. А у вас?"
Другая семья: мать, ребенок и муж, с поникшей головой, подпись: "А у нас СПИД".
На детской площадке орали, потом замолкали и взрывались диким, искусственным хохотом алкаши, отоспавшиеся за день.
Смотрел ночные передачи "Дом-2" и вдруг заметил, как поменялись за это время прежние герои, это стали циничные люди, озабоченные лишь пиаром собственного имиджа. В их глазах видна была усталость, электрическая пыль телевизионных экранов и скрытая горесть.
Снова заорали на площадке. А потом засмеялись фальшивым и потому особенно громким смехом. Трясущимися руками Радик натянул треники и выскочил на улицу. Начал разминаться и осматриваться под светом фонаря. Они увидели его, притихли и снова заржали.
- Ребят, че гогочем? Люди спят!
- О-о, это же Гадик! - встал и пьяно осклабился Маманя. - Гадик, а подогрей-ка нас, ведь мы одноклассники точка ру!
- А-а, это ты, Маманя, я щас, - Радик легко потрусил к нему и, будто бы споткнувшись, с разбегу ткнул его в лицо головой. От дикой ярости, переполнявшей и рвущей мышцы, Радик кувыркнулся в воздухе, схватил урну и опустил на голову Мамани, еще раз и еще, пока не оторвалась жестяная ручка. Двое других оторопело следили за происходящим. Радик сел в песок и, чувствуя себя героем сериала, спокойно сказал: "Не надо нарушать тишину!"
Вернулся. Принял душ. Долго и бессмысленно смотрел "Евроньюс". Было тихо. Пошел, прилег. Спящая Лорка повернулась к нему и по-братски закинула руку на шею.
К пяти утра внизу заорали татары, что-то грохнуло. Радик завидовал их счастью и со слезами на глазах слушал музыку драки. Эти люди были чище и честнее Радика. Так они будут орать, когда уже вовсе не будет никакого Радика и, наверное, Лорки.
Радик тихо снял с себя Лоркину руку и встал. Задумчиво смотрел на мягкое порно по телевизору, а мысли были далеко-далеко. Потом рассмотрел, что творится на экране, и засмеялся, и застонал.
Уловив невидимый луч, засияла светоотражающая полоса на курточке Германа. Вдруг проступили углы домов. Порозовел столб дыма в небе. Запели мелкие птицы. Когда каркала ворона, они испуганно замолкали. Где-то фыркнула машина. В квартире татар хлопнула дверь. Сонный Юрка, больной ДЦП, тяжело ковылял вслед за матерью. Отец выгнал. Радик смотрел им вслед с укором и болью. Юрка передвигался, подволакивая полусогнутые ноги, и всегда на цыпочках, как оперный сатир. Во дворе он почти не играл, жестокосердным детям нравилось его обижать, ведь это так легко - толкаешь в грудь, и он смешно пятится на цыпочках, взмахивает руками и валится, а потом вскакивает, разъяренно бросается на врага и снова валится, лежит, бьет кулаком землю и кричит: "Сука! Ты сука!"
- Маленькие, а уже твари, - вслух подумал Радик и вдруг вспомнил святую Матрону, так и вспыхнули перед глазами ее белый платок и зажмурившееся лицо.
В семь он вышел из дома. В половине девятого купил красные розы на выходе из станции "Марксистская" и около десяти вошел во двор Покровского Ставропигиального женского монастыря. Он шел и обращался к Матроне, как единственной свидетельнице его ненужной и страшной связи со Славой, подсознательно виня ее, как знакомую Славы, как его покровительницу. "Матушка Матрона, исцелите мою жену, мою Лорку, упасите моих детей - Германа и еще не родившегося. Матушка Матрона, заклинаю, умоляю, не хочу, не хочу, чтобы Лорка болела, как и я… Матушка Матрона".
В храме полумрак, блуждают, колеблются блики и тени по низкому сводчатому потолку. Много притихших и покорных людей в очереди к мощам. Изможденные горем и болезнями лица. Молодой человек приподнимает подбородок, тянет над толпой бледное лицо. Треск свечи иногда. Радик стоял в отдалении, рядом с большой темной иконой, до него доносились молитва священника и девичьи голоса, и он проговаривал вслед за ними: "О блаженная мати Матроно, душею на небеси пред Престолом Божиим предстоящи, телом же на земли почивающи, и данною ти свыше благодатию различные чудеса источающи. Призри ныне милостивным твоим оком на ны, грешныя, в скорбех, болезнех и греховных искушениях дни свои иждивающия, утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя…"
- Боже, спаси меня! - вдруг заорал он на весь храм и рухнул на колени. - Боже, услышь меня! Боже, помоги…
Охранник под руку, крепко и уважительно вывел его из храма.
- Извините, извините, - бормотал Радик.
- Бесы! Бесы! Это бесы приплюснули его, - слышал Радик чьи-то голоса.
Очнулся за воротами. Было тепло, а его трясло от холода. Ему казалось, что сейчас зима, что-то белое перед глазами, шелестели белые листья. В руке так и остались розы.
- Ну вот, началось, - с тревогой глядя на него, сказала Лена-кассир, когда Радик вернулся с перекура. - Вера приехала злая, искала тебя. Та старуха, видать, кипеж подняла. До Куснировича дошло!
- Лена, - Радик легонько сжал ее плечо. - Всякий раз хочу сказать тебе и забываю, ты такая мягкая, женственная такая, когда же ты создашь семью, а то прямо так и тянет приласкать тебя, приголубить.
- Приласкай, - сказала она, потупив глаза и совершая по кассовому столу ненужные пассы руками. - Можно и приголубить, я не против в общем-то.
Радика все еще изумляла открывающаяся ему прелесть и простота земного устройства.
- Ты же знаешь, Лена, у меня семья… не хочу унижать тебя обманом.
Лена промолчала.
Радик спустился на минус третий этаж, постучал к Вере. Она сидела за компьютером. На столе фотография сына. На стене большое фото, где она голова к голове с главным манекенщиком Вернера Балдессарини. На мониторе программа трейд хаус.
- Радик, весь Пал Зилери в пыли, а твои на столе сидят верхом! Не, ну нормально, а?
- Ненормально, разберемся, извините.
- А я смотрю, молодцы вы вчера! Че продали-то?
- Это Эдуард Мусаев оплатил Барберовский индпошив. И Джабраилов купил две куртки "Скъятти". Но дело не в этом, Вы же знаете, Вера Сергеевна, я благодарен вам всегда, вы меня из всех выделили, помогли морально и материально.
- Ой, ладно, Радик… А вот че-та Балдессарини у нас завис.
По-девичьи склонившаяся голова. Волосы, словно прокатанные сквозь янтарные валики, гладко и плоско опускаются на плечи. Медленно поднимаются и опускаются ресницы. Карие, влажные и будто на что-то обидевшиеся глаза. Странно, что эта женщина занималась бесконечной торговой чепухой.
- Порой думаю, какой херней заниматься приходится… Так, Радик, я же что-то другое хотела. Вот, не в службу, а в дружбу, поменяй, как всегда, - она протянула Радику пухлый пакет. - Надеюсь, ты никуда не пропадешь? - она с улыбкой задержала пакет в руке.
Радик усмехнулся.
- Сколько там, Вера Сергеевна?
- Семь тысяч.
Ее муж, занимавшийся строительным бизнесом, видимо, решил потихоньку избавляться от долларов, и Радик раз в месяц менял какую-то сумму на рубли.
Он прошел почти весь Новый Арбат. Суммы покупки его устраивали, но когда обращался в окошко, то оказывалось, что льготный курс только от десяти тысяч долларов. Перешел на Старый Арбат, там курс был еще ниже. Так Радик дошел до метро. Выкурил сигарету, щурясь под нежными лучами вечернего солнца. Спустился в метро и, как был в своем форменном костюме "Корнелиани", поехал домой. Планы его изменились.
Здоровый мужик так безобразно широко расставил свои колени, что остальные люди сидели почти боком. Он пьяно хрустел пластиковой бутылью и расплескивал пиво. Потом пьяно осмотрелся и уже специально прыснул пивом. Радика разозлило, что он посмотрел и на него тоже и не увидел в нем никакой опасности для себя.
- Мужчина, извините, Вы не могли бы ноги собрать? - вежливо склонился к его уху Радик. - А то людям неудобно, посмотрите.
- Ты че прижимаесся, бля? - икнул мужик и будто бы нечаянно прыснул пивом на галстук "Матабиш". - Пидор, что ли?!
Кто-то засмеялся.
- Что ж, извините, - Радик поправил галстук, подвис на поручне, изловчился и что есть силы ткнул пяткой меж широко и доверчиво расставленных ног.
Мужик ойкнул, зыркнул на Радика с дикой обидой, нагнулся и очень сильно напоролся на жесткое колено, обтянутое тканью "Корнелиани" со скруткой нити 150*S. Он свалился на пол, закрывая лицо, как бы прося больше не трогать его. На спинке сиденья, где он только что сидел, было написано черным маркером: Я - ЛОХ.
Резко похолодало, небо над деревьями иссиня-темное, и вороны на его фоне казались алюминиевыми. Радик с огорчением думал, какой же он был зачуханный, зашоренный и так далее, что сейчас так сильно рад открывшейся свободе, проявлениям своей воли и понятиям о чести - я был чмошник и не знал этого. Как Лорка за меня замуж вышла и Германа родила?
Закурил, и позвонила Вера.
- Алло, ты где?
- Курю, Вера Сергеевна.
- Деньги поменял?
- Нет еще, не успел.
- Ну ладно, я уже уехала, завтра заберу… завтра выходные. Короче, поменяешь, убери к себе в сейф, я в понедельник заберу… Окэ?
- Окэ.
- Спасибо тебе, Радик, пока.
И тебе спасибо, Вера. Радик купил букет роз, бутылку виски, поймал такси и доехал прямо до подъезда. Со скамьи на детской площадке вскочил Маманя, потом его друзья, замахали ладонями.
- О-о, привет, Радик!
- Радик, привет.
- Привет…
Спокойные, теплые тени окон лежали на полу. Лорка прижала палец к губам.
- Ты чего так рано? - прошептала она.
- Что у меня здесь? - шепнул Радик, хлопнув по нагрудному карману.
Лорка напряженно, испуганно посмотрела на него и дернула головой: что?
- Море! - Радик вынул конверт и высыпал содержимое на Лорку.
- Ео-о-о, Радик, блин, ты что… ео-о-о…
- Это Слава, Лор, Слава дал, он выиграл бешеные бабки в "Метелице" и, грит, отдам десятку тому знакомому, кого первым увижу… а тут я курю возле "Весны". Я вижу в этом какую-то высшую справедливость, Лор… он, правда, семерку дал, три тысячи оставил на пропой, меня тоже звал, я отказался.
Тихо скрипнув, открылась дверь спальни, сонный Герман недовольно смотрел на них через щель.
- Море, Герман! Море! - обнял его Радик. - Сейчас одеваемся и едем за покупками, а завтра с утра улетаем в Египет.
- Радик, у меня паспорт на старую фамилию оформлен, облом!
- Блин… улетаем в Симферополь.
- Можно, я линзы себе куплю, Радик?
- Нужно!
Радик сидел с краю, в иллюминаторе сквозь далекий туман уже кренилась и криво вытягивалась береговая линия. Ровно и жестко гудел пол под ногами.
"Кабрирование. Крен, - беспристрастно отмечал Радик. - Тангаж-угол зашкаливает… Что с самолетом?"
Вдруг страшный крик с хвоста. Потом нечеловечески мощно тряхнуло, и такой крен с уходом в пикирование, что ноги Радика взболтнули в воздухе и дернулась резкость в глазах. Сердце оборвалось, и все тело онемело. Их затягивало, закручивало в воронку.
- Господи, спаси и сохрани! - все же успел крикнуть Радик и подумать со смертельной тоской. - Не хочу!
Как лежал, так и встал, в ногах еще растворялся алюминиевый пол, утягивался под одеяло, тот крик стоял в ушах, и ныли напрягшиеся мышцы.
- Радик, ты мои очки не видел? - хрипло спросила Лорка. - Вроде под подушку клала.
Радику уже снился однажды такой сон, и через три дня "Боинг" индийских авиалиний упал в океан.
Лорка собирала чемоданы. Герман неуклюже помогал ей и радовался совместному труду.
Радик обзвонил знакомых - нет, больших авиакатастроф над морем не было. Дождался одиннадцати часов и набрал номер Василия Гольяненко.
- Добрый день, Василий, менеджер Соколкин, торговый дом "Весна", Радик, помните, который авиацией увлекается.
- Да-да, Радик, что, нашли тот кардиган "Живанши"?
- Нет, я к вам совсем по другому делу. Помните, я давал вам рукопись? Моя специализация - теория опасных сближений.
- Еще не прочитал, Радик, работал над сценарием для ОРТ.
- Василий, помните, вы говорили, что у вас тридцать тысяч посетителей в "Живом журнале".
- По последним данным, после показа "Поводыря ада" уже тридцать пять с чем-то.
- Тем лучше, я бы хотел очень попросить вас, чтобы вы дали маленькое объявление следующего содержания: всем, кто в ближайшие три дня собирается лететь над большой водой, грозит смертельная опасность.
- Так и написать: над большой водой? Хотите, чтобы меня ваша самолетная мафия по судам затаскала? А, что, вы действительно уверены, что будет катастрофа над водой?
- Да! - Радик твердо кивнул головой, и ему самому противно стало от всего, что он сделал в эти утренние часы.
- Хорошо, Радик, непременно, все, как вы сказали, только придумаю, в каком формате.
Радик представлял, как Гольяненко брезгливо пожимает полными плечами и усмехается сумасбродству продавца, который невесть что вообразил себе.
В доме пахло горячим утюгом. Сиротский, жалкий солнечный свет в комнатах. Но в этих лучах уже брало начало крымское солнце.
- Собирайся, мама, собирайся, - поторапливал Радик. - Скоро уже такси… Герман что-то затих.
Наблюдая за Германом, Радик с удивлением понял, что ребенок открыл для себя возможность пятиться. Он с восторгом ходил задом наперед, пока не упирался в стенку.
- Лорка, я уже почти готов, - Радик, нагнувшись, завязывал шнурки.
Лариска подошла сзади, взяла его за бедра и стала "трахать".
Он хихикал и не разгибался.
- Кончила?
- Фу, Радик!
Потом сидели с Германом на чемоданах. Лорка укладывала волосы напоследок, фен шумел уже полчаса, наверное.
- Ох, мама, ну скоро вы там, - Радик приоткрыл дверь.
Лорка сидела на краю ванной и дула феном в раковину, задумчиво наблюдая, как разбегаются и высыхают капли воды.
- Так интересно, Радик, смотри, как осенью на пруду или на замерзающем озере…
- Там уже такси стоит.
- Ляпу! Папа, ляпу!
- Радик, стой! Он говорит, что мы его лопату забыли.
- А ты, что, думаешь, мы в песочницу идем?
В Симферополе было холодно. Дождь. Радик выбрал самую хорошую машину и нанял ее до Симеиза. В машине закрыли окна и включили печку.
- А ничего, - солидно заметила Лорка. - Чем ближе к Ялте, все теплее и теплее становится.
- Так ведь печка включена! - изумился водитель. - Вот машина и нагревается.
- А-а.
Чтобы Германа не тошнило, Лорка дала ему грудь. От водителя пряталась, чуть ли не с головой накрываясь курткой. Радик словно маньяк смотрел на коричневый ореол соска в растворе губ ребенка, и в груди выгибалась диафрагма, сбивала ему дыхание.
Как и все отдыхающие, они говорили с водителем о курсе доллара и гривны, о погоде на предстоящий месяц, о политике украинского правительства и выступлениях крымских татар, о том, что и в Москве тоже немало своих проблем и мудаков. Водитель, определив для себя их политические убеждения, выступал в пользу того, что Крым должен быть российским, что Украина дерет слишком большой налог с Ялты, рвется в НАТО и так далее. И всякий раз Радик внутренне стонал и менялся в лице, когда вспоминал о своем недуге. Даже водитель искоса посмотрел на него.
- Может, тесно? Давайте, я кресло малеха отодвину.
Сколько же в этом мужчине было здоровья, основательности, спокойной уверенности в правильности своего дела. Фотография внука на приборной доске.
Снова трещали перепонки в ушах на перевале, снова поражали горы, серпантин дороги и ослепительное море под нею и далеко-далеко за горизонт. Упругим горячим шаром давил ветер в ладонь, высунутую в окно. Радик ликовал в те короткие секунды, когда забывался. Он ликовал вдвойне, от того, какую необъятную красоту преподносит Герману и Лорке, какие крымские тайны открывает им.
Видели разбитый "Мерседес" без передних колес. Радик всякий раз дергался, желая обернуться, вскрикнуть: Герман - горы! Герман - море! Герман - аваля! (Авария на языке сына.)
Герман спал, а летняя, размякшая и родная Лорка дремала, но руки, держащие ребенка, были напряжены.
"Что же я натворил?! - снова ужаснулся Радик. - Зачем я взял чужие деньги? Что на меня нашло, твою мать? Надо вернуться…" - и он с тоской смотрел, как стремительно улетают виды за окном.
В Симеизе долго ездили за машиной квартирного агента, подыскивая подходящее жилье. Наконец, остановились на пустой дороге, недалеко от замка султана, площади и виллы "Ксенiя", справа высокая опорная стена, слева деревья и тропинка вниз. И вот там, внизу, был обширный выступ, на котором прилепился домик с черепичной крышей, с красивым двориком. На стульчике сидела девочка с котенком, а взрослая женщина показывала дом. "Вот туалет и ванная, там у нас балкон, - как бы отмахнулась она. - Там..."
Радик увидел зеленую пещеру, нырнул туда и отпрянул, пораженный, - чугунный, увитый виноградом балкон зависал над обрывом, далеко внизу, справа, мощно возносилась скала "Дива", а посредине клубился и трепетал исполненный синтетической голубизны оттенков гигантский шар моря. Издалека доносился шум прибоя, крики чаек. Непривычные для уха, тяжкие, большие и объемные звуки, как бы усиленные сабвуфером. Запахи моря и крепко нагретой хвои.
- Ой, та не ховорите, - голос хозяйки на кухне. - Ой, та ну шо вы, Лариса, ну как вода холодная, она ж нахревается, это ж титан. А вот здесь посмотрите, Лариса…
- Здесь, - тихо сказал Радик.
- Здесь внизу у нас как бы своя, частная дороха прямо к морю, - сказала женщина. - Только по ночам осторожно, фонарик купите.
За все это женщина осторожно запросила сорок долларов за день. Сказала, что в хороший сезон платят и по сто, вот, были тут ребята из Николаева. Радик платил бы и сто, конечно. Тот, химически голубой, мутновато теплый шар, та скала, небо над нею и чайки, замершие, будто подвешенные на лесках, все это стоило того.
- А Герман не свалится с балкона, Радик?
- Ой, та ну шо вы, Лариса, я ж вам проволовку принесу, вы все обвяжете.
- Ну да, ну да. Как тебе, Радик, а? Что скажешь?
Сколько же в этой женщине было заложено здоровья, энергии, жизненной смекалки. Они были такие разные - Лорка и эта женщина, как комический дуэт, и все же в чем-то очень схожие.
"Как я счастлив, - думал Радик. - А мог быть счастлив тысячекратно. О-о..."
- Ой, мущина, ну шо ж Вы все охаете? У Вас изжога? Так я ж соды дам!
Водитель взял двести гривен, то есть не более пятидесяти долларов, парень-агент не взял ничего, видимо, имел свой процент.
Герман спал в памперсе, сложив пальцы, как уставший художник, и сопел с перерывами. Уснул в Москве, возле "Проспекта Мира", а проснется в Крыму. Колыхалась занавеска, по лицу ребенка нежно двигались золотисто-голубые тени.
На площади Радик нашел Интернет-кафе. Тронул "мышку", и открылось чье-то письмо: "Дорогая Танюха, вот я и дожил до того возраста, когда смысл жизни начинает ускользать. Это море мне уже обрыдло, это удивительно еще и тем, что сейчас середина лета, а я еще ни разу не купался..." Радику захотелось написать ему ответ, облитый горечью вичевой крови.