- Да, я описываю ту же планету, какую описывал тебе в "суде" на Волиенадне. Это произошло спустя некоторое время после той революции, которая вскоре породила убийц по принуждению, а потом тирана. Риторики, которые, по крайней мере, могли распознать опасность для себя, изучили результаты первой революции, чьими эксцессами и жестокостью они так сильно восхищались, и договорились убивать не друг друга, а только население, которое они собирались принудительно "освободить", если кто откажется быть освобожденным. Если помнишь, в период первой революции крики типа "Мы переродимся только через кровь!" подействовали на примитивные центры в мозгу каждого из жестоких людей, а в период второй - восхищение масс вызвал лозунг "Энергию и массовость Террора следует поощрять!" Потому что эти риторики знали, что они смогут сохранить власть в своих руках, если обеспечат толпе образ врага, настоящего или воображаемого, чтобы отвлечь внимание народных масс от постоянных страданий. Порабощенные умирали миллионами: от голода, от болезней, и прежде всего - от тотального Террора, теперь организованного как система слежки, которая охватывала империю размерами в одну шестую часть планеты. И конечно, риторики убивали друг друга, как будто никогда не заключали между собой пакта о ненападениии. Они считали, что контролируют события, а на самом деле стали марионетками в руках тех сил, которые сами выпустили на волю. И пришел новый тиран, чего и следует ожидать, когда в обществе царит хаос. И люди по-прежнему умирали или становились жертвами убийц. Но у обитателей той планеты, по крайней мере, сохранилась плодовитость, так что шло восполнение потерь населения из-за болезней, катастроф и из-за их собственной индустрии убийств. - Я внимательно наблюдал за Инсентом, но не видел никакой реакции. Он все так же внимательно слушал и не шевельнулся с самого начала, только напряжение слегка снизилось. - И вот что, вероятно, следовало бы отметить: эта страна вовсе не старалась скрывать происходящие в ней массовые убийства, пытки, самые жестокие методы контроля за населением, какие когда-либо бывали на свете. И тем не менее народы других, вполне благополучных регионов этой планеты, даже те, в которых жизнь была хорошо организована и приятна, восхищались вышеописанной тиранией. Потому что всегда и всюду есть такие личности, которые реагируют только на сильные и шумные проявления страстей… - Тут Инсент вроде бы смутился и сделал такой жест, как будто хотел сказать "довольно!" -…Этим личностям требуется стимуляция сильными словами и сильными мыслями. Очень многие, во всех регионах той планеты, втайне увлекались идеей Террора, пыток и организованной жестокости, наслаждались мыслью о господстве в стране, население которой живет постоянно в условиях, близких к рабству; их чувственный аппарат возбуждали мысли о лагерях-тюрьмах, где люди умирают миллионами.
Инсент не сводил с меня своих выразительных глаз, но смотрел на меня как-то странно - чуть ли не с насмешкой.
- Инсент, - спросил я, - что смешного ты нашел в этой ужасной истории?
- Не нашел пока, но, возможно, отыскал бы при желании, - сказал Инсент и плюхнулся на спину, раскинув в стороны руки и ноги, приняв позу капитуляции. - Ну, говорите дальше.
- Собственно, я уже рассказал все, что хотел. И главное, о чем я хотел сказать, - не об убийстве миллионов и миллионов, хоть по небрежности, хоть намеренно; не о введении механизма террора; не о порабощении населения. Я хотел обратить твое внимание на другое: всю свою деятельность они описывали открытым текстом, с целью порабощения, манипулирования, сокрытия или раздражения, только у них тираны назывались благодетелями, мясники - санитарами общества, садисты - святыми, кампании по стиранию с лица земли целых наций были названы акциями, благотворными для самих этих наций, война именовалась у них миром, а медленная деградация общества, сползание на уровень варварства - прогрессом. Слова, слова, одни слова… И когда умные люди говорили им о положении дел в стране, в ответ им с энтузиазмом кричали: "Какие вы говорите удивительно интересные слова!", - и вся эта деятельность продолжалась по-прежнему.
- Я вас слушаю, слушаю.
Я не стал продолжать, а вместо этого начал рассматривать своего ученика, как вы, Джохор, я замечал, тоже иногда меня рассматриваете.
- Клорати, если вы предпишете мне Полное Погружение в эту историю, какую роль вы мне отведете?
- И ты еще спрашиваешь! Ты стал бы одним из инструментов Террора. Ты бы убил бесчисленное количество приличных людей, теми методами, которые сам бы изобрел, ты бы постоянно изобретал способы мучить, порабощать путем искусного использования пропаганды и доведения до кондиции, угрожая несчастным смертью, пытками и тюрьмой. Тебя вскоре тоже убили бы, согласно закону, что подобное притягивает подобное, но я бы организовал для тебя сразу возвращение и новый пост внутри этого механизма жестокости, где ты продолжал бы делать все то же самое, при этом говоря о дружбе, социальной ответственности, мире и так далее и тому подобное.
Снова наступило долгое молчание. Потом Инсент медленно поднялся.
- Никогда и ничто меня не завораживало больше, чем эта история, - наконец объявил он, с удовольствием анализируя свои собственные душевные процессы, что, казалось, ему никогда не приедалось. - Я совершенно точно знаю, что если бы я прошел Полное Погружение в эту историю, я бы сейчас валялся тут у вас в ногах, плача и крича, желая одного - поскорее это позабыть. С радостью могу сказать, что то, другое ужасное Погружение уже забыл! Я бы умолял вас стереть все мысли, воспоминания из моей головы. Я бы возносил протесты в Космос, обвиняя его в жестокости. Но, знаете ли, я могу слушать сколько угодно, однако в реальности не способен себе все это представить. В сущности, все это звучит довольно… нет, не привлекательно, не то слово… но любопытно… Видите ли, Клорати, я не верю этому. Нет, нет, я не хочу сказать, что этого не было или что подобное не происходит и сейчас. Я хочу сказать другое: я не могу заставить себя представить это как истину. Все это смахивает на сказку, этакую старинную, древнюю историю о том, что случилось где-то далеко и очень давно.
- Я не обижаюсь, Инсент! Конечно, это признак того, что твое состояние улучшается. Скажи мне, что ты чувствуешь при таких словах, как "кровь", "террор" и прочие?
- Ничего, только одно ощущение возникает: "Ой, не надо больше".
- Вот и хорошо. Ну а такая фраза: "Дерево свободы должно освежаться время от времени кровью патриотов и тиранов. Она его естественное удобрение".
Инсент пожал плечами и отрицательно покачал головой.
- "Мы обещаем вам вычистить из нашей среды каждого подлого предателя и всю человеческую накипь и омерзительные фразы из завезенной извне философии. Мы выбросим весь этот наносный хлам в навозную кучу истории".
При слове "история" Инсент дрогнул, но потихоньку улыбнулся.
- "Черви и личинки, которые проползли в наше здоровое новое общество, будут изгнаны из общества и разоблачены перед барьером истории в том качестве, кто они есть, - трущобные остатки мусора прошлого".
Инсент встряхнул головой. Он был явно доволен собой.
- Думаете, я выздоровел, Клорати?
- Конечно, еще недавно ты бы перед этими словами не устоял, даже, скажем, до встречи с Грайсом.
- Верно! Грайс для меня оказался откровением. Могу вам признаться. Я смотрел на него и думал: "Хорошо, что меня Бог миловал…"
- Для тебя опасность еще существует, Инсент.
- Я так хочу снова приносить пользу. Мне просто физически плохо, как вспомню, что позволял Кролгулу вертеть собой как угодно. Ох, Клорати, как я мог на это пойти? - Тут он вскочил с трагической улыбкой и выбежал за дверь.
Ну, догадываетесь, что я сейчас расскажу? Вот именно. Инсент не устоял, поддался Кролгулу, причем практически сразу, а тот так и ждал его в засаде.
Инсент бежал по улицам, улыбаясь от восторга. Он увидел, что в его сторону движется толпа, а в ней разглядел своих знакомых. Эта толпа была не похожа на другие, кричащие, вопящие, все разрушающие на своем пути: тут люди шли спокойно, выполняя решение, принятое ранее в доме общественных собраний, - сохранять дисциплину и ответственность. Те, кто двигался во главе колонны, дружескими криками приветствовали его.
- Вы куда? - закричал он в ответ.
- Идем потребовать всеобщей мобилизации для защиты Волиена от Сириуса! - крикнули ему. И еще: - Эти предатели там, наверху, дадут нас завоевать, пальцем не пошевельнут, чтобы хоть что-то сделать. Они там все - шпионы Сириуса.
И теперь Инсент уже шагал рядом с ними во главе колонны в сторону, противоположную той, которую выбрал поначалу. Вслух он прокомментировал:
- Очень толковая мысль. Хотя вас в любом случае завоюют, - добавил он, как бы про себя, и увидел, что руководители переглянулись и отодвинулись от него подальше. - Но это не имеет значения, - говорил он весело, все еще под впечатлением нашего недавнего урока. - Их вторжение продлится недолго. Как оно может быть долгим? Сириус взял на себя непосильную задачу. - Увидев по лицам товарищей, что они рассердились и не согласны с ним, Инсент удивился:
- Непонятно, как можно сердиться, когда перед вами факты.
- Факты, вот как? - сказал один из руководителей, - по-моему, так это все смахивает на предательство.
- Предательство? - выдохнул Инсент. Теперь он бежал вдоль колонны, вещая: - У каждой империи есть свой срок, и часто, незадолго до того как рухнуть, их правители вдруг лихорадочно начинают вести захватнические войны, словно бы внезапно спятив…
- Нам не нужны пораженческие разговоры! - заорал один из лидеров и оттолкнул Инсента. И тут же из толпы, маршировавшей за ними, послышалось сердитое рычание, потом крики:
- Предатель!
Другой лидер заявил:
- Такую накипь, как ты, мы искореним - выведем всю эту гниль. Ты один из них, судя по твоей речи.
- Да вовсе нет! - Инсент все еще бежал рядом с ними, даже держал за руку кого-то из своих знакомых. И в этот момент вдруг осознал, кого.
- Кролгул! - воскликнул он.
И именно в этих обстоятельствах бедному Инсенту пришлось пройти тестирование.
- Какая крайняя политическая наивность! - воскликнул Кролгул.
- Это про меня, что ли?
- Ревизионист, - прошипел Кролгул.
- Ой, только без глупостей, - сказал Инсент, но на него этот упрек произвел впечатление. - Разве вы не понимаете, что это ничего не значит?
Кролгул втащил его прямо в середину небольшой группки лидеров, возглавлявших колонну, и Инсента окружили угрожающие лица.
- Говоришь, ничего не значит? Ты оскорбляешь мысли Священного Руководителя, верно?
- Нет, нет, конечно, нет, я не…
- Реакционер, - было следующее ключевое слово, посильнее первого, и Инсента эти слова очень ослабили.
Но он все еще трепыхался.
- Разве я такой? Что значит это слово? Реакци… Да про какие реакции идет речь? Реакции на что? - требовал он ответа, а окружающие ругались и ворчали, как стадо зверей. Их независимое поведение, их самодисциплина, их решимость не быть толпой - все это растворилось, и всему виной был Инсент, тот самый, которым с улыбкой манипулировал Кролгул, воплощавший собой тип достойнейшего ответственного революционера. Глаза Кролгула горели решимостью разрушить все на тропе исторической неизбежности, или как ее там называют, лицо его оживлялось торжествующей жестокостью.
- Буржуй! - прошипел Кролгул, и Инсент почти сдался. Но он был еще самим собой. Хотя и не совсем.
- Фашист! - неожиданно выкрикнул Кролгул. И это был конец. Инсент был потрясен до глубины души. В один миг он стал одним из них, крича и вопя: "Смерть… Долой… Кровь…"
И так далее.
Но не стоит особенно беспокоиться за него. Мне подсказывает чутье, что Инсент далеко ушел от того жалкого состояния, в котором пребывал ранее; теперь он - не то большое пустое пространство, поступающую через которое энергию отсасывает Шаммат для своих целей. Нет сомнения, Инсент стал цельной и сильной личностью. И он на самом деле оказывает смягчающее влияние на комитет фанатиков, окружающих его. Когда он говорит: "Но, конечно, это ничего не значит", реагируя на какой-то очередной вдохновляющий продукт словотворчества, то смысл обсуждаемого выражения проверяется, и фанатики, правда, только на время, но проявляют склонность подумать.
И Кролгул вне себя от разочарования. Наши другие агенты простаивают. Инсент не принадлежит Кролгулу, хотя тот использовал свои самые сильные ключевые слова, и ему больше нечего предложить.
Следующее событие, оживившее общество, - иск Грайса против Волиена, я обязательно пойду в суд послушать.
Грайс против Волиена
Если бы Спаскок выступал в роли государственного защитника, он попытался бы провести слушания по этому иску в малом зале, расположенном на периферии Дворца Правосудия; но как вероятный агент Сириуса (бессонными ночами он стонет: "Агент я или нет?"), под нажимом своего начальства (каждый из которых тоже стонет: "Шпион ли я!? Или же я не шпион?") он настоял на проведении слушаний в главном судебном зале Волиена.
Это большое помещение, слабо освещенное, - чтобы внушать присутствующим должное почтение, если не благоговение. Все стены украшены изображениями на разные темы. "Членам нашего священного тела" - то есть каждому - Волиенадне, и Волиендесте, и планетам ВЭ 70 (Мейкен) и ВЭ 71 (Словин) - отведена своя стена. Волиенадна, например, представлена снежными бурями и льдом, а также счастливыми шахтерами во главе с Колдером. Над всем помещением выгибается сводчатый потолок, разрисованный сценами благодеяний Волиена, персонифицированного в облике Донора, Кормильца, Советника, а вокруг него - "члены" в признательных позах. Но Мейкен и Словин, только что сбросившие "ярмо" Волиена, прислали делегации, чтобы те закрасили соответствующие этим планетам стены, однако сделано это было в спешке, и теперь зал производит безобразное впечатление какой-то незаконченности. Они также забрызгали краской улыбающиеся лица "волиенов" на потолке.
Вот в каком интерьере начались сегодня судебные прения.
Присяжные Грайса сидели по одну сторону от судьи, в ложе на высокой платформе. В целом их настроение было даже более непристойным, азартным, чем то, какое охватывает часто граждан в предкризисные периоды, одеты они были кто во что и в целом производили впечатление веселого цинизма. Когда их опрашивали одного за другим, стало ясно, что далеко не всех волнует это дело. Примечательно, что одна здравомыслящая и привлекательная молодая женщина делала попытки отнестись к делу ответственно. Возле них вертелся Инсент, пытаясь настойчивыми взглядами и улыбками создать у них впечатление серьезности иска. Он присутствовал в официальном статусе адъютанта Грайса. Возле него терся Кролгул, который, когда несчастный Спаскок обратил внимание на его присутствие и выразил свой протест, просто облачился в мантию судебного чиновника таким образом, чтобы высмеять поведение защитника, и тут же обратился к несчастному с единственным, почти ласковым вопросом: "Шпион?"
Грайс, вместе со Стилом, разместился на платформе прокурора.
На скамьях для публики собралось около сотни горожан.
В роли судьи выступал Спаскок, который небрежно объявил заседание суда открытым, предварительно с хмурым сарказмом осмотрев перепачканный потолок и две стены с грубо закрашенными прежними "членами" Волиена.
- Одну минуточку, - потребовал Грайс, - а где же ответчик? - Действительно, на той стороне зала, где полагалось сидеть ответчику, была пустая платформа и несколько пустых кресел.
- Поскольку оказалось невозможным решить, кто или что такое Волиен… - протянул Спаскок и позволил себе улыбнуться, когда Кролгул указал на потолок, на котором лица "волиенов" все до одного были заляпаны белой краской.
- Волиен - это тот, кто давал обещания своим гражданам, в своей Конституции, - сказал Грайс.
- Это так! Это верно! - послышалось со скамей публики, и энергия этих возгласов заставила каждого присутствующего внутренне собраться. Что касается присяжных, они хмуро обводили глазами аудиторию; ибо явно были настроены "посмеяться".
Донеслось ворчание одного-двух голосов:
- Ну, если дело пойдет всерьез, это будет одна скука. Я смоюсь. - И все в таком роде.
Все однако остались, похоже, под влиянием молодой женщины, статус которой среди присяжных был тут же легализован - ее выбрали председателем жюри присяжных.
- Ну ладно, вперед, Грайс! - провозгласил Спаскок. - Каков первый пункт "Обвинения"? Давай, изложи свои претензии!
- Я обвиняю Волиен в том, что я не получил - а я на настоящем суде представляю всех граждан Волиена - существенных знаний, касающихся нашей главной человеческой сущности, каковые сведения могли бы дать нам возможность избежать определенных ловушек, куда мы вполне реально можем попасть и…
(При сем прилагаю для вас экземпляр "Обвинения".)
Грайс все это прочитал вслух - согласитесь, документ нельзя назвать незначительным, - твердым сильным голосом, поднимая глаза при ключевых словах, чтобы взглянуть на присяжных, которые молчали, придавленные перспективой серьезного, а не развлекательного зрелища.
Женщина, которую звали Аритамея, как только ее избрали председателем жюри присяжных, приняла материнский покровительственный вид и теперь едва сдерживала раздражение.
Наконец Спаскок спросил:
- И все это - твое первое обвинение, так? Отлично, где же твои свидетели?
Грайс тут же сделал знак Инсенту, который, в свою очередь, сделал знак в сторону закулисья, и служитель суда вкатил столик на колесиках, нагруженный огромным количеством книг - там было не меньше ста пятидесяти томов.
- Вот мои свидетели.
Наступило долгое мрачное молчание. Спаскок смотрел со своего трона вниз на кучу книг, присяжные разглядывали "свидетелей" скептически, а со скамей публики донеслись громкие вздохи.
- Вы предполагаете, что мы должны прочитать все эти книги? - спросил Спаскок со слабым сарказмом, обязательным в такие минуты, когда вершилось правосудие.
- Вовсе нет, я сам подведу итоги.
Стоны раздались в зале - от одного края до другого.
- Прошу соблюдать порядок, - сделал замечание Спаскок.
- В нескольких словах, - успокоил собравшихся Грайс. - Это вполне реально. Тема не трудна для понимания и не затемнена… Я могу продолжать? Отлично. Человек как животное, недавно эволюционировавшее из стадного образа жизни, из групп в пределах стада, стаи, отрядов и кланов, не может теперь существовать без них, и легко заметить, что он стремится найти для себя группу и вступить в нее, неважно, какая это группа, потому что он…
- И она, - подсказала Аритамея.