И тут присяжные зашевелились в своей ложе, а те, кто остался с предыдущего дня, начали вставать и продвигаться к выходу, бормоча: "Простите"; "Это уж слишком"; "Вообще-то мы собирались тут посмеяться", - и ушли.
- Найти других присяжных, - распорядился Спаскок, и вмиг из толпы, переполнявшей скамьи зала, выделились ответственные люди серьезного вида.
В результате в ложе присяжных теперь оказались совсем новые люди, не те, что вчера, за исключением председателя жюри присяжных.
- Можно начинать? - осведомился Спаскок, голос его дрожал от сдержанного сарказма.
- Да, судья, полагаю, теперь все в порядке, - ответила Аритамея.
- Хорошо. Тогда, с вашего позволения, начнем.
Грайс встал. Он был таким же угрюмым, важным и бледным, как Спаскок. Они оба, совершенно одинаковые, были наглядной иллюстрацией того типа людей, какой возникает на последнем этапе развития империй.
На фоне Грайса замечательный, несравненный Стил казался живым воплощением темы сегодняшних дебатов.
Грайс начал:
- Я хочу вызвать для дачи показаний своего главного свидетеля.
- Одну минуточку, Грайс: каково ваше обвинение?
- Мы все его знаем, судья, - вмешалась Аритамея. - Оно написано на этих программках, которые нам раздали. Второй пункт "Обвинения" заключается в том, что мы позволяем себе слишком многое.
- Не позволите ли вы мне вести сегодняшнее заседание суда? - буквально закричал Спаскок.
- Прошу прощения.
- Мадам высказалась по делу, - заметил Грайс.
Опять столкнулись двое этих худых, нервных, замученных, дрожащих людей. Оба явно были готовы накинуться друг на друга, и в то же время каждый был готов охранять интересы оппонента и заботиться о противнике, как о себе.
- Да, пожалуй, - сказал Спаскок, - но подобный подход неуместен, и я просто не могу…
- А ты сделай уступку. Для прочтения этого Второго пункта "Обвинения" потребуется полдня.
- Просто в голове не укладывается: все кому не лень советуют мне, судье, как вести дело в моем собственном зале суда. Но если вы настаиваете…
- Ничего я не настаиваю, просто прислушайся к здравому смыслу…
С улицы донеслись топот ног и крики толпы.
- Ну, я допускаю, но вообще-то это совершенно…
- Я знаю, незаконно, но… - Грайс сделал знак Стилу, тот двинулся к свидетельскому месту и встал там в ожидании. Опять наступило долгое молчание. Волиен по сути дела не понимал, что на них вот-вот нападет Мотц: "Сириус" - этим словом они обозначали любую грозящую им опасность.
Но каков был контраст между этим существом и ими, между этим мотцанцем и любым тогдашним жителем Волиена.
Вот он стоит, невероятно сильный человек, клубок мышц и сдерживаемой энергии, не делающий ни единого лишнего движения, - к такой экономии движений приучают себя люди, живущие на пределе. Стил не крупнее любого волиенца. Он ничуть не умнее их. Генетически он ничуть не более одарен. Но, глядя на него, волиенцы позволили себе долгий вздох и переглянулись, демонстрируя пренебрежение.
"Шпион" - это слово зашелестело в атмосфере зала, запущенное, как всегда, Кролгулом. Однако оно долго не продержится тут; его как будто отвергала сама атмосфера зала.
- Я не шпион, - произнес Стил неторопливо, но решительно. - Меня пригласили на этот суд, чтобы помочь.
- Так все шпионы говорят, - намекнул Кролгул, и тут Инсент его одернул:
- Прекрати, агент Шаммат!
Он не хотел произносить этого слова, но раз уж произнес, то надо быть последовательным. Инсент обернулся к Кролгулу, который, со своими впалыми щеками, развалился, позируя, на своем месте и смеялся.
- Фашист, - сказал Кролгул. Инсент не дрогнул.
Председатель жюри присяжных сказала, явно теряя терпение:
- Судья, давайте продолжим слушание дела. Я уверена в добрых намерениях этого джентльмена, но меня с детства раздражают подобные перепалки.
- Она абсолютно права, - согласился Спаскок. - Давайте продолжим.
- Я хочу, чтобы ты, Стил, рассказал историю своей жизни, - попросил Грайс.
Стил так и сделал. Ложная скромность не в привычках мотцанцев, и его рассказ, который ничего не приукрашивал и ничего не умалял, произвел впечатление. Когда казалось, что он чего-то недоговаривает, вмешивался Грайс:
- Помнишь, Стил, ты мне рассказывал, что жил один в то время, не имея родных, и зарабатывал себе на жизнь, выкапывая эти растения и…
- Нет, это было во второй раз, когда я оказался один. В первый раз я нашел работу у торговца рыбой, - снимал кожу с рыб.
- Что он делал с этой кожей?
- С кожей? А вы что с ней делаете?
- Мы - ничего, - сказал Грайс.
- Нам ни к чему эти отходы, - послышалось со скамей публики.
- Отходы? - И Стил снял с себя толстый, сложной конструкции пояс, утыканный ножами, иглами, карманчиками, всевозможными приспособлениями. - Из рыбьей кожи, - пояснил он.
- Здорово. Так как ты жил, оставшись сиротой?
- Какое-то время зарабатывал на жизнь воровством, потому что надо было что-то есть, а потом отправился на торфяные пустоши, выкапывал там съедобные растения, продавал их в поселках. Я так прожил три М-года.
- И тебе было тогда десять лет?
- Да.
- И ты содержал своих брата и сестру, и все вы жили в пещере возле поселка, где двое младших детей могли работать - чистить рыбу?
- Да.
- А потом, как только брат и сестра немного подросли, вы трое уехали в незаселенный регион Мотца и заложили там свой поселок, осушали болота и копали канавы, а потом пришли другие и присоединились к вам?
- Да.
- Не будете ли добры сказать суду, что вы вообще умеете делать?
Стил минуту подумал, а потом завел перечисление, которое длилось несколько минут. Он начал: "Я знаю все процессы цикла обработки рыбы - как ее поймать, очистить, засолить - и могу изготовить любые рыбопродукты, умею осушать скудные твердые глинистые почвы и очищать их, я могу сажать и выращивать деревья, еще я могу…" Закончил он словами: "Я умею осуществлять руководство поселком и управляться со всей техникой, нужной для этого. Кое-какие устройства мы позаимствовали у вас".
В зале стояла тишина.
Спаскок поинтересовался:
- Я правильно понял твой тезис, Грайс? Что Волиен, твоя родина, не предоставила тебе такого достаточно всестороннего образования, каким овладел Стил?
- Вот именно.
- Мне кажется, судья, он хочет нам сказать, что жизненные лишения сделали Стила тем, что мы видим перед собой, - и чем восхищаемся, - заметила Аритамея.
При ее словах со скамей публики донеслись слабые аплодисменты, и Спаскок возмущенно закричал:
- Тут вам не народный театр!
- Я никогда не встречала подобного человека, - продолжала Аритамея. - Уверена, никто из нас не встречал. Но вы действительно жалуетесь, губернатор Грайс, на то, что Волиен не вынудил вас жить полуголодным, не обращался с вами так жестоко, и все в этом роде?
- Не совсем так, - сказал Грайс, хотя его тезис и был недалек от высказанной женщиной мысли. - Я знаю только одно. Я гожусь только для одного, если и гожусь, - для управления колонией. При условии, что мне дадут достаточно подчиненных, которым можно поручить грязную работу. О, я не разбираюсь ни в какой технике, нужной для администрирования. И всю свою жизнь я был мягким, потакавшим своим прихотям, слабым человеком. Я не могу вынести ни малейшей неудачи, ни жизненных трудностей. Я не мог бы выжить ни дня без удобств и комфорта, к которым привык за свою жизнь. По сравнению с этим вот Стилом, по сравнению с мотцанцем, я ничто.
И тут мы все стали присматриваться к Грайсу, а заодно присмотрелись и к Спаскоку. Конечно, восхищаться тут нечем. А мотцанец стоял молча, сложив руки, глядя перед собой: совсем как солдат, стоящий по стойке "вольно", - вот кого он напоминал своим широким здоровым лицом, своей толстой мускулистой шеей, своими сильными руками, своими торчащими из-под короткой туники голыми ногами (такова мода Мотца).
Аритамея продолжала:
- Я хочу задать вопрос свидетелю, можно?
- Пожалуйста, если он согласен, - разрешил Спаскок.
Стил кивнул.
- Какова у вас детская смертность на Мотце?
Стилу впервые стало неловко.
- Вообще-то сперва была очень высокая. Но мы говорим о прошлом. Вы вспомните, мы разработали и освоили чужую нам планету, создали ее буквально с пустого места, и только недавно…
- Но из ваших сверстников умерли многие?
- Да.
- И далеко не все из выживших могут рассказать такую историю, как вы. Верно?
- Верно.
- Народ на вашей планете - все ли люди там такие сильные и умелые, как вы?
- Да, я бы сказал, что мы все такие, - заявил Стил неожиданно: мы не ждали, что он при своей честности признается в этом. Но, именно убежденные в его честности, мы поняли, что это правда. - Да, у нас любой способен всякую работу освоить, какая подвернулась. Мы не боимся трудностей. Мы готовы есть все что угодно.
- И все вы встаете на заре и работаете весь день? Кормитесь два раза в сутки, пьете очень мало спиртного, ночью спите не дольше трех-четырех часов?
Стил кивнул:
- Да, это так.
В этот момент серьезный мужчина с обеспокоенным лицом, который сидел на месте вчерашнего разочарованного гуляки рядом с Аритамеей, сказал:
- Мне кажется, пункт Второй "Обвинения" просто абсурден.
- Вовсе нет, - возразил Грайс, - Вопрос совершенно очевиден. Общеизвестно, что население, которое изнежено, размягчено, которое обросло жирком, становится никуда не годным и дегенерирует. Таков закон природы. Мы наблюдаем это все время на примере растений, животных - и на людях, хотя, кажется, теперь у нас на Волиене принято считать, что на людей этот закон не распространяется, и…
- Я могу задать вопрос? - перебил его мужчина.
- Можно, он задаст вопрос, председатель жюри присяжных? - спросил Спаскок у Аритамеи.
- Я не знала, что ему требуется мое разрешение.
- Это сарказм, - покровительственно разъяснил ей Инсент, вертящийся рядом с группой присяжных. - Не обращайте внимания.
- Но мы не можем не обращать внимания на судью, дорогой, даже если его манеры оставляют желать лучшего.
- Благодарю вас, - поклонился Аритамее Спаскок.
- Так я все-таки задам вопрос. Вы утверждаете, во Втором пункте "Обвинения", которое мы рассматриваем сегодня, что империи подобны животным организмам: они имеют кривую развития и в итоге распадаются. И якобы во всех империях это наблюдается. Пока они развиваются, их народы сильны, восхищаются простыми добродетелями и талантами, учат детей дисциплине и выполнению своего долга. На участке возрастания кривой возникают люди типа этого Стила - здоровые морально и физически, для которых главные человеческие ценности - сила духа, решительность и чувство ответственности. Но когда начинается стадия упадка, люди становятся… похожими на нас, волиенцев. Мы ленивы и даже этим гордимся. Мы учим наших детей, что они от рождения имеют какие-то права, не зарабатывая их. Мы потакаем своим прихотям, тратим много времени на еду, питье и сон. Мы одеваемся, как захотим. Многие из нас употребляют алкоголь и принимают наркотики.
- Говори за себя! - раздались выкрики из публики.
- Разве я говорю не от лица большинства населения нашей страны, в которой живу всю свою жизнь? - вопросил мужчина. - Сами посудите, если это органический процесс, если империя как группа, как личность, как животное имеет периоды роста, цветения, а затем распада, то как ожидать, чтобы Волиен, который есть живой организм, изменил свои собственные законы? Вы этого не объяснили. Как? В какой момент "Волиен", причем еще неизвестно, что понимать под этим словом (говорят, суд еще не решил этого вопроса), такой вот, когда он может сказать: "Не допущу своего разложения и изнеженности, буду противодействовать всем известным мне действующим законам"?
И снова в зале воцарилось молчание.
- Ну-ка, Грайс, что скажешь? Вопрос кажется вполне разумным, - заявил Спаскок.
- Почему мы должны допускать, что этого нельзя сделать? Это опять ваш пессимизм. Вот что типично для нас - пессимизм и нигилизм.
- Согласен, - вдруг подал голос Стил. - Позвольте мне сказать как свидетелю. У нас, если мы сказали, что намерены что-то сделать, мы всегда так и сделаем. Это вопрос воли.
- Да, но ваше развитие сейчас находится на участке возрастания кривой, милый, - утешила его Аритамея. - А мы пребываем в стадии упадка. Судья, следует ли нам обвинить или оправдать Волиен в том, что он застопорил какие-то неизбежные силы или закон развития? Потому что по этому вопросу я согласна с коллегой, который только что выступал.
- Грайс, отвечайте! - потребовал Спаскок.
- Как же так вышло, что на моей памяти Волиен - в лице государственного органа, учителя, суда, президента - ни разу не объявил своим жителям: "Мы были энергичны, внутренне дисциплинированы и верны долгу. Ну а теперь мы изнежены и ни на что нет годимся"?
- Вы меня поражаете, губернатор Грайс, - сказал Кролгул. - Как же так вышло, что вы ни разу не упомянули, что пока у Волиена были все эти благородные качества, Волиен также вел захватнические войны и грабил, и убивал, и брал в плен, захватывал любую мелкую планету, которая ему понравится?
- Это не входит в тему моего сегодняшнего выступления, - парировал Грайс, явно страдая.
- А вы, милый, - обратилась к Стилу Аритамея, - вы, мотцанцы, захватываете чужое добро, воруете, берете в плен, убиваете?
Тот, помолчав, ответил:
- Нет, нет, я уверен - нет.
Но он знал, что флот Мотца уже ждет, разместился по всей периферии Волиена. Ему было крайне неловко, этому славному Стилу. Пострадал весь его эмоциональный и мыслительный аппарат. Ему пришло в голову впервые в жизни, что Сирианскую Мораль нельзя выразить одним словом, ей требуется дать четкое определение.
Дальше заговорил Кролгул:
- Когда Сириус планирует вторжение, оно начинается с вторжения флота Мотца. - Он бросил это замечание походя, даже со смешком. Эта мысль была слишком новой, слишком сырой, чтобы ее сразу переварить, и все с сомнением посмотрели на этого судебного чиновника, который даже смеялся с видом мрачным и угрожающим.
- Все-таки продолжим, - снова произнес Спаскок. - Правильно ли я тебя понял, Грайс? Ты хочешь, чтобы мы вынесли вердикт, что "Волиен" должен нам объяснять, что наши комфортабельные условия жизни, которые мы принимаем как должное всю свою жизнь, что наша цивилизация, все, чем мы гордимся, наша праздная жизнь, наша легкость существования, наше изобилие, все это на самом деле - просто наше разложение, и оно неизбежно приведет к тому, что нас захватят более сильные и более энергичные народы?
Он смотрел прямо на Грайса и сердито, угрюмо, самокритично улыбался.
А Грайс смотрел на него с таким же выражением лица.
- Ну а сам ты что думаешь об этом, Спаскок?
- Ну да… не хватало еще высказаться от себя лично, - поспешно и тихо проговорил Спаскок, а потом громко: - Хорошо, присяжные, теперь слово за вами. Прошу вас удалиться и продумать свой вердикт.
Присяжные переглянулись и тихонько зашептались.
В суде установилась беспокойная, почти раздраженная атмосфера, свидетельствующая о том, что люди чувствуют: дело идет своим ходом. И когда председатель жюри присяжных объявила: "Мы уходим, чтобы обдумать свой вердикт", - раздался даже стон.
Спаскок повторил:
- Я уже говорил, тут вам не театр!
- Чем не театр?! - заорал кто-то с общественных скамей. И тут со смехом все поднялись и, толкаясь, вышли; бесцеремонность публики, сиплые голоса, насмешливое настроение составляли полный контраст с трезвым поведением удаляющихся присяжных.
Те, кто пришел на суд с улицы, трижды испытали смену настроений. Сперва они рассчитывали посмеяться над неуклюжим и смешным отправлением правосудия, ибо пришли, потому что были возмущены и разочарованы тем, что происходит вокруг них на Волиене. Затем, обнаружив, что тут дело в чем-то другом и что присяжные после первого дня заседания готовы отнестись к обвинениям серьезно, они стали внимательнее. И, наконец, как удалось услышать из их жалоб на выходе: "Но здесь в любом случае не за что ухватиться", - люди снова стали ехидными и были готовы высмеивать кого и что угодно, связанное с властью. По крайней мере, все вышли вместе как один, и с этого момента общественные скамьи были пусты.
Спаскок недоверчиво, ошарашенно и недоуменно смотрел на Грайса, который листал горы бумаг, как бы в поисках какой-то спрятанной в них истины, ускользнувшей от его внимания.
- Грайс, - прошипел Спаскок, - неужели ты хочешь продолжать это… этот…
- Фарс, - услужливо подсказал Кролгул.
- Конечно, хочу, - ответил Грайс.
- Ты что, не понимаешь, что навлекаешь дурную славу на судебные порядки Волиена?
- Нет, нет, нет! - закричал Инсент. - Наоборот, он задает вопросы, которые давно пора задать! - Теперь парень торчал рядом с Грайсом, его большие пылкие черные глаза предлагали Грайсу полную поддержку.
- Но ведь не тут же, - простонал Спаскок.
- В моих словах все логично, - заявил Грайс. - Назови мне хоть один мой постулат, который нелогичен.
Тут Инсент все-таки взглянул на меня с сомнением - вспомнил, как часто я ему говорил, что если в разговоре мелькает это слово, пора насторожиться. Я неодобрительно покачал головой, и Инсент опустился на ближайший стул, обхватив голову руками.
Кролгул улыбался мне. Интересно, что в такие минуты этот наш старинный враг как будто считает себя чуть ли не нашим союзником.
- Вот тут я прочел, что пункт Третий "Обвинения" - это полное, основательное осуждение всей системы образования Волиена, - заметил Спаскок. - Так?
- Пожалуй, в итоге к этому он и сводится, - согласился Грайс. - Надо сказать, чтобы принесли соответствующие книги.
- Это будет следующая партия твоих свидетелей, да? Но мы еще не покончили с пунктом Вторым "Обвинения".
Эти двое препирались ворчливо, вполне по-дружески, и интонации были типичны для их взаимоотношений. Наконец в помещение вошла группа серьезных, даже страдающих людей. Это были присяжные, и стало ясно, что совещание их сблизило: они стояли рядом, как бы поддерживая друг друга, и мы поняли, что любой из них готов говорить от лица остальных. Но заговорила все же Аритамея, не сделав шага вперед и никак не отделив себя от товарищей.
- Судья, - обратилась она к Спаскоку, - мы тут все обсудили, и нам стало ясно вот что: поднят очень серьезный вопрос.
- Да что вы? - застонал Спаскок. - Значит, вы пришли к такому выводу, я правильно понял?
- Да, милый, именно так. И мы собираемся критиковать то, как велся этот суд с самого начала. К иску было проявлено недостаточно серьезное отношение.
- То есть ка-а-ак? - заскрипел стул под Спаскоком. И, обернувшись к Грайсу, Спаскок вопросил: - Вы, обвинитель, вы тоже недовольны ведением этого суда?
- Я рад, - наигранно сказал Грайс, - что присяжные признают важность поднятой мной проблемы.