Мать кивнула головой в знак согласия. Что ж, и это тоже она за собой знает. И задумалась о чем-то о своем, словно вдруг позабыв, что они рядом.
- Если бы мне такое сказали, когда они были еще совсем маленькие, - сказала она наконец, - если бы мне тогда сказали, что в двадцать лет они все еще будут делать орфографические ошибки, я бы предпочла, чтобы они сейчас же умерли. Вот такой я была в молодости, просто ужас.
Она не смотрела на них, ни на того, ни на другого.
- Потом, конечно, я изменилась. А вот сейчас все это ко мне возвращается, я становлюсь такой, какой была в молодости, и мне порой кажется: пусть бы лучше Жозеф умер, только бы не видеть, сколько он делает ошибок.
- Жозеф очень умный, - сказала Сюзанна, - стоит ему только захотеть, и он выучится правильно писать. Для него это пара пустяков.
Мать сделала отрицательный жест рукой.
- Нет, теперь уже не выучится. Теперь никто не будет с ним заниматься, и поэтому я должна к нему поехать. Только я одна и могу научить его. Ты говоришь, он умный, а я говорю, что не уверена. После того, как он уехал, я много думала о нем и поняла, что он скорее всего совсем и не умный.
Она сказала об этом с яростью, с прежней яростью, которая опять была сильнее ее самой. Она совсем обессилела и страшно вспотела. Видимо, она боролась против оцепенения, боролась и с помощью этой самой ярости. Впервые с тех пор, как она стала принимать двойную дозу таблеток, она пыталась поддержать разговор.
- Да какая разница, правильно ты пишешь или нет? - сказал Агости, возможно, чувствуя, что мать метит и в него тоже, а может, просто пытался успокоить ее.
- Какая разница, говоришь? Да это самое важное, если хочешь знать. Если ты не можешь написать письмо, значит, ты вообще ничего не можешь, все равно что у тебя рук нет.
- А что толку, что ты написала столько писем в земельное ведомство? - спросила Сюзанна. - Чего ты этим добилась? Когда Жозеф пальнул дробью в воздух, это произвело гораздо большее впечатление, чем все твои письма, вместе взятые.
Но мать не так-то просто было переубедить. Она только все больше и больше отчаивалась, что не может найти более веских аргументов в свою пользу.
- Как вы не понимаете? Пальнуть в воздух может кто угодно, а против негодяев нужно другое оружие. Когда вы это поймете, будет слишком поздно. Любой негодяй запросто обведет Жозефа вокруг пальца, и, когда я об этом думаю, мне кажется, лучше бы уж он умер.
- А каким оружием защититься от негодяев? - спросил Жан Агости. - Что вообще можно сделать, скажем, с землемерами?
Мать ударила по одеялу кулаками.
- Понятия не имею, но наверняка что-то сделать можно, и рано или поздно они свое получат. Землемеров в конце концов всегда можно пристрелить. Вот уж я бы порадовалась. Больше-то и радоваться нечему. Я бы даже с постели встала. - Она подождала немножко, потом выпрямилась на своей постели, глядя вперед широко раскрытыми блестящими глазами. - Ты ведь знаешь, знаешь, что я работала пятнадцать лет, чтобы иметь возможность купить эту концессию. Пятнадцать лет я ни о чем другом даже не думала. Я бы могла снова выйти замуж, но я этого не сделала, я хотела думать только о земле, которую я отдам своим детям. И ты видишь, что у меня получилось? Я бы хотела, чтобы ты как следует на это посмотрел и запомнил на всю жизнь.
Она закрыла глаза и в изнеможении упала на подушку. На ней была старая рубаха ее мужа. На шее на тесемке уже не висел брильянт, а только запасной ключ. Но и это тоже уже не имело никакого смысла: никаких воров она больше не боялась.
- И вообще Жозеф поступил правильно, теперь я совершенно в этом уверена. В постели я лежу не из-за него и не потому, что я больна, тут другое.
- Так из-за чего же? - спросила Сюзанна. - Из-за чего? Ты должна сказать.
- Не знаю, - отвечала мать тоненьким детским голоском, - мне просто нравится лежать.
Она изо всех сил старалась не расплакаться при Агости.
- А какой смысл мне вставать? Я все равно больше ни для кого ничего не могу сделать. - Она развела руками и беспомощно, с отчаянием уронила их на постель.
Немного подождав, Сюзанна сказала ей ласково:
- У них там на холме растут ананасы. Они хорошо идут. Может, нам стоит посмотреть…
Мать откинула голову назад, и помимо ее воли из ее глаз покатились слезы. Агости рванулся было к ней, словно испугался, что она упадет.
- Там у них сухо, - сказала мать, плача, - здесь ананасы не вырастут. - Разговаривать с ней стало бесконечно трудно. С какой стороны ни подступиться, все равно натыкаешься на старые болячки. Она была опутана своими несчастьями, как огромной паутиной, нельзя было коснуться ни одного из них, не задев остальные и не заставив ее страдать.
- И вообще, зачем мне выращивать ананасы? Для кого?
Жан Агости поднялся, подошел к ней и довольно долго стоял у ее изголовья. Она молчала.
- Я должен идти, - сказал он. - Вот деньги за брильянт.
Она внезапно выпрямилась и сильно покраснела. Агости вынул из кармана сколотую пачку тысячефранковых купюр и протянул ей. Она машинально взяла ее и так и держала в руке, не глядя на нее и не благодаря его.
- Не сердитесь на меня, - сказала она наконец мягко. - Но все это я сама давно знаю. Я думала об ананасах, я знаю, что камский завод хорошо за них платит и делает из них сок. Я сама знаю все, что вы можете мне сказать.
- Мне надо идти, - повторил Агости.
- До свидания, - сказала мать. - Ты, наверное, еще зайдешь?
На лице Агости появилась недовольная гримаса. Теперь он, наверно, понял, чего ждут от него: пусть самых неопределенных, но все же гарантий.
- Не знаю, возможно, зайду.
Мать, не отвечая, протянула ему руку, так и не поблагодарив. Агости вышел из комнаты вместе с Сюзанной. Они спустились по лестнице и вышли из бунгало. Вид у него был не слишком довольный.
- Не обращай на нее внимания, - сказала ему Сюзанна, - ей так все осточертело.
- Проводи меня до дороги.
Он все еще никак не мог прийти в себя. Шел рядом с ней, но думал о чем-то своем. Днем он был совсем другим и смотрел на нее так внимательно "У тебя потрясающая фигура", - говорил он. Сюзанна остановилась на полдороге.
- Дальше мне идти не хочется, я пойду обратно.
Он остановился, удивленный. Потом улыбнулся и обнял ее. Она осталась безучастной. То, что она должна была сказать ему, было очень трудно выразить словами. Ей еще не приходилось делать над собой такое усилие, это требовало от нее напряжения всех ее сил, и потому сейчас ей было все равно, что он обнимает ее.
- Тебе нечего бояться, - сказала она наконец.
- О чем это ты? - он немного отстранил ее, не выпуская из объятий, и теперь смотрел ей прямо в лицо.
- Я совсем не хочу выходить за тебя замуж. Клянусь тебе! Я вообще никогда не вышла бы замуж за такого, как ты. И давай покончим с этим раз и навсегда, и, что бы ни сказала тебе мать, не обращай внимания.
Он смотрел на нее с большим любопытством. Потом расслабился и засмеялся.
- По-моему, ты просто чокнутая, как Жозеф. Почему это ты не хочешь выйти за меня замуж?
- Потому что я хочу только одного - уехать отсюда.
Он снова стал серьезным. Возможно, даже немного растерялся.
- Я никогда не собирался жениться на тебе.
- Знаю, - сказала Сюзанна.
- Может, я вообще больше сюда не приду, - сказал Жан Агости.
- До свидания.
Он дошел почти до дороги, потом вернулся, догнал ее.
- Даже сегодня в лесу ты ни разу не подумала о том, что могла бы стать моей женой?
- Нет.
- Ни на секундочку?
- Твоей женой? Да никогда в жизни! Уж лучше мсье Чжо.
- Почему же ты не переспала с ним?
- А ты его видел?
Он засмеялся, и она тоже: наконец-то на душе у нее стало спокойно.
- Да уж! В Раме все за животы хватались, когда он приезжал вместе с тобой. Но ты хоть целовалась с ним?
- Ни разу! Наверно, Жозеф и тот не поверил бы.
- И все же это свинство.
Итак, теперь его победу не омрачало ничего. Агости ласково взял ее под руку.
- Мне очень приятно, что я у тебя первый. И все же боюсь, ты действительно чокнутая, как Жозеф, и лучше мне больше сюда не приходить.
Сюзанна пошла к дому, и на этот раз Агости не догнал ее.
Она потихоньку поднялась в комнату матери. Мать не спала. Когда она вошла, мать молча посмотрела на нее блестящими глазами. В руке, лежащей на груди, она все еще сжимала пачку тысячефранковых купюр, которые дал ей Агости. Наверное, она их даже не пересчитала. Видимо, все это время она размышляла, что ей теперь делать со всеми этими деньгами.
- Как ты? - спросила Сюзанна.
- Ничего, - слабо отозвалась мать. - А он не так уж плох, этот младший Агости.
- Спи, он самый обычный.
- Ты все же слишком разборчива, уж не потому ли, что Жозеф…
- Не думай об этом, - сказала Сюзанна.
Сюзанна отошла от кровати и взяла ацетиленовую лампу.
- Ты куда? - спросила мать.
Сюзанна снова подошла к ней, держа лампу в руке.
- Я бы хотела лечь в комнате Жозефа, чего ей пустовать?
Мать опустила глаза и опять сильно покраснела.
- Это верно, - сказала она мягко. - Чего ей пустовать, раз он все равно уехал?
Сюзанна ушла в комнату Жозефа и оставила мать одну в темноте, так еще и не уснувшую с пачкой тысячефранковых купюр в руках.
Она держала все эти бесполезные деньги в своих безвольных, омертвелых руках.
В комнате Жозефа ничего не изменилось со дня его отъезда. На столе, рядом с его кроватью, валялись пустые патроны, которые он не успел набить. Была еще начатая пачка сигарет, которую он в спешке забыл. Кровать была не постелена, и простыни еще хранили отпечаток его тела. Все ружья висели на своих местах. Сюзанна сняла простыни и стряхнула их, чтобы сбросить нападавших с крыши червей, потом аккуратно постелила снова, разделась и легла. Если бы Жозеф был здесь, она сказала бы ему, что переспала с младшим Агости. Несколько раз подряд. Но Жозефа не было, и ей некому было это сказать. Сюзанна стала в подробностях вспоминать, как все было у нее с Жаном Агости, и всякий раз, как она об этом вспоминала, в душе у нее рождалось умиротворяющее волнение. Она чувствовала себя исполненной какой-то новой безмятежной мудростью.
* * *
Последний приступ у матери случился днем, когда Сюзанны не было дома.
Агости, изменив своему решению, вернулся на следующий же день после их первой прогулки. "Я не смог удержаться", - объяснил он. С тех пор он приезжал каждый день после обеда на своем "рено". Но к матери больше не заходил. Они сейчас же уезжали вместе в Рам и шли в его комнату. Мать знала об этом. Наверно, она думала, что для Сюзанны так лучше. И она была права. Именно в течение этой недели, которая началась с прогулки на ананасовой плантации и кончилась смертью матери, Сюзанна отучилась наконец от дурацкой привычки поджидать машины с охотниками и избавилась от бесплодных мечтаний.
Мать сказала ей, что вполне может без нее обойтись и сама примет таблетки, пусть только Сюзанна оставит их на стуле возле кровати. Возможно, она принимала их нерегулярно. Возможно, именно из-за небрежности Сюзанны мать умерла немного раньше, чем должна была. Все это возможно. Но она уже так давно готовилась умереть и сама так часто говорила об этом, что разница в несколько дней уже не имела большого значения.
Возвращаясь вечером из Рама, они увидели капрала, он стоял прямо на дороге и делал им знаки поторопиться.
Агония уже заканчивалась, и теперь мать лишь изредка дергалась всем телом. Все лицо и руки у нее были покрыты фиолетовыми пятнами, дышала она с трудом, и из ее горла как бы сами по себе вылетали глухие крики; она словно лаяла от ярости и ненависти ко всему на свете и к себе самой.
Взглянув на нее, Жан Агости сейчас же сел в свой "рено" и уехал в Рам звонить Жозефу в гостиницу "Централь". Возле матери остались Сюзанна и капрал, который на этот раз уже тоже ни на что не надеялся.
Вскоре мать перестала даже дергаться и лежала совершенно неподвижно, без сознания. Она еще дышала, кома продолжалась, и лицо ее становилось все более и более странным; на нем как бы отпечатались два противоречивых чувства: с одной стороны, безграничная, невыразимая усталость, с другой - столь же безграничное, невыразимое наслаждение. Однако незадолго до того, как она испустила последний вздох, лицо ее опять изменилось, оно как бы обратилось уже не к себе, а к миру. На нем появилась едва заметная ирония. А я их обманула. Всех. Начиная с землемеров и кончая той, которая сейчас смотрит на меня и кто была мне дочерью. Возможно, это было именно это чувство. А может, она и посмеивалась над всем тем, во что верила всю жизнь, над той серьезностью, с которой отдавалась всем своим безумствам.
Она умерла вскоре после возвращения Агости. Сюзанна прижалась к ней, и ей тоже захотелось умереть. Некоторое время она желала этого с безмерной и трагической страстью ребенка, и ни Агости, ни совсем еще яркое воспоминание о пережитом наслаждении не могли этому помешать. Только на рассвете Агости силой оторвал ее от матери и отнес на кровать Жозефа. И сам лег с ней рядом. Он держал ее в своих объятиях, пока она не заснула. А пока она засыпала, он сказал ей, что, возможно, не отпустит ее с Жозефом, потому что думает, что по-настоящему любит ее.
Сюзанну разбудил гудок восьмицилиндрового "делажа". Она выбежала на веранду и увидела выходящего из машины Жозефа. Он был не один. За ним шла женщина. Жозеф махнул рукой Сюзанне, и Сюзанна бросилась ему навстречу. Как только он получше вгляделся в ее лицо, он понял, что мать умерла и он приехал слишком поздно. Он отстранил Сюзанну и бросился в бунгало.
Сюзанна следом за ним вбежала в комнату матери. Жозеф рухнул на постель, на тело матери. С тех пор как он вырос, она впервые видела его слезы. Время от времени он поднимал голову и смотрел на мать с неистовой нежностью. Он звал ее. Целовал. Но на закрытых глазах лежала фиолетовая тень, глубокая, как вода, а закрытый рот сковало такое молчание, от которого начинала кружиться голова. А главное - ее руки, сложенные друг на друге, вдруг превратились в пугающе ненужные предметы, они кричали о тщетности всего того, чем когда-то жила мать.
Потом Сюзанна вышла из комнаты в гостиную, там сидели Агости и женщина Жозефа. Женщина плакала, и глаза у нее были красные. Увидев входящую Сюзанну, она инстинктивно отпрянула, но потом успокоилась. Она явно боялась увидеться с Жозефом, боялась его упреков.
Агости, уверенный в себе и спокойный, казалось, тоже чего-то ждал. Возможно, он ждал Жозефа, чтобы поговорить о ней. Да, возможно. Но только сейчас это не могло иметь к ней отношения. Когда он будет говорить с Жозефом, это будет как бы уже и не о ней, сейчас он о ней уже ничего не знает. А ведь они занимались любовью каждый день целую неделю, и еще вчера. И мать это знала, она отпустила их, отдала его ей, чтобы она занималась с ним любовью. Но сейчас она была не там, где занимаются любовью. Это вернется к ней, конечно. Но сейчас она была по другую сторону, вместе с матерью, где все мысли о ближайшем будущем были просто невозможны и где Жану Агости просто не было места.
Она села в гостиной рядом с ним. Он стал сейчас для нее совершенно незнакомым человеком, как и эта женщина.
Агости встал, подошел к буфету и налил ей стакан молока.
- Выпей, - сказал он.
Она выпила молоко, и оно показалось ей горьким. Она не ела со вчерашнего дня, но у нее было такое чувство, будто она объелась какой-то тяжелой, как свинец, пищей и теперь уже не скоро снова захочет есть.
Было два часа дня. Вокруг бунгало собрались крестьяне, они пришли попрощаться с матерью. Сюзанна вспомнила, что видела их и ночью через оставшуюся открытой дверь гостиной, когда Жан Агости нес ее в кровать Жозефа. Женщина смотрела на них, не очень понимая, что они здесь делают. В глазах ее был все тот же страх.
- Капрал уехал, - сказал Агости. - Я посадил их в рамский автобус и дал денег. Он сказал, что больше не может терять ни дня и должен сейчас же искать работу.
Рядом с толпой крестьян в пыли играли совершенно голые дети. Крестьяне обращали на них ничуть не больше внимания, чем на мух, роящихся вокруг. Все ждали Жозефа.
Женщина, не в силах больше сдерживаться, заговорила.
- Во всем виноват Жозеф, - сказала она совсем тихо, - это из-за него она умерла.
- Никто в этом не виноват, - сказал Агости, - и Жозеф тут ни при чем.
- Жозеф будет думать, что это из-за него, - снова заговорила женщина, - и это будет ужасно.
- Он не будет так думать, не бойтесь, - сказала Сюзанна.
Женщина казалась совершенно подавленной. Она действительно была очень красива, очень элегантна. И ее лицо, без косметики, осунувшееся от усталости и волнения, все равно оставалось очень красивым. А глаза у нее были именно такими, как говорил Жозеф, очень светлыми, словно ослепшими от света. Она без конца курила и смотрела на дверь комнаты. Ее взгляд и сама она светились такой самозабвенной любовью к Жозефу, с которой ей, конечно, было уже не совладать.
Наконец Жозеф вышел из комнаты. Он окинул взглядом всех троих, не задержавшись ни на ком, и в его взгляде они прочли полнейшее бессилие. Потом, ни слова не говоря, он сел рядом с Сюзанной. Женщина вынула из портсигара сигарету, прикурила и протянула ее Жозефу. Жозеф с жадностью стал курить. Он не сразу заметил собравшихся вокруг бунгало крестьян. Наконец он встал и вышел на веранду. Сюзанна, Жан Агости и женщина вышли следом за ним.
- Если вы хотите посмотреть на нее, - сказал Жозеф, - входите. Пусть входят все, и дети тоже.
- Вы уезжаете? - спросил какой-то мужчина.
- Да, навсегда.
Женщина Жозефа не понимала местного языка. Она смотрела то на Жозефа, то на крестьян, растерянная, как бы явившаяся из другого мира.
- Они захотят забрать обратно вашу землю, - сказал другой мужчина. - Оставьте нам ружье.
- Я оставлю вам все, - сказал Жозеф, - и главное - ружья. Если бы мне пришлось остаться здесь, я сделал бы это вместе с вами. Но все, кто могут уехать отсюда, должны уехать. Я могу, и я уезжаю. Если же вы все-таки возьметесь за это дело, постарайтесь сделать его хорошо. Отнесите их тела в лес, повыше, за последнее селение, где положить их, сами знаете, на второй поляне - через два дня от них ничего не останется. Сожгите их одежду вечером на костре, да не забудьте про обувь и пуговицы, весь пепел потом заройте. Утопите машину где-нибудь подальше. Пусть буйволы дотянут ее до берега, положите большие камни на сидение и бросайте ее в топь, туда, где рыли, когда строили плотины, через два часа она полностью увязнет. И главное, не попадитесь. Упаси боже, чтобы кто-нибудь один явился с повинной. Пусть уж лучше тогда все примут вину на себя. Если вас будет сразу тысяча виновных, они ничего не смогут с вами сделать.
Жозеф открыл дверь в комнату матери, ту, что выходила на дорогу, а потом открыл и другую, что выходила во двор. Крестьяне вошли. Дети, обрадовавшись, принялись играть в салочки в комнатах бунгало. Жозеф вернулся в гостиную к Сюзанне и женщине.
- Надо что-то решать с похоронами, - сказал Агости Жозефу.
Жозеф провел рукой по своим волосам. Агости был прав.