- Да все там оказались молодцы. И огребли все вместе, - разъяснять Алена не пожелала.
Она угадала. Речь действительно зашла о сто двадцатой больнице, одной из самых больших в Москве. Многопрофильная и скоропомощная, она тем не менее считалась далеко не самым лучшим столичным стационаром. Естественно, в крупном стационаре, принимающем пациентов и планово, и экстренно, смертность была выше, чем в тихой больнице, насчитывающей четыре-пять отделений и принимающей несложных пациентов, причем только в плановом порядке. А раз смертность выше, то, значит, и больница хуже. Изначальную разницу в тяжести состояния поступающих пациентов народное мнение не учитывало.
К тому же сто двадцатая больница несколько лет назад прославилась не только на всю Москву, но и на всю страну. Однажды утром в приемный покой доставили в крайне тяжелом состоянии некого гражданина с закрытой черепно-мозговой травмой. Чуть позже врачи-реаниматологи клинического госпиталя ГУВД Москвы, прибывшие в сто двадцатую больницу вместе с сотрудниками милиции, обнаружили пациента за пределами реанимационного отделения, полностью подготовленного для забора у него почек. При этом у пациента было давление и билось сердце. Вместо того чтобы спасать его жизнь, врачи предпочли разжиться годными к пересадке почками, несмотря на то, что закон разрешает забирать органы лишь после составления акта констатации биологической смерти. В итоге нескольким врачам пришлось сменить место работы в принудительном порядке и несколько последующих лет заниматься менее квалифицированным трудом.
- Мужчина сорока лет поступил в стационар по "скорой" с диагнозом сотрясение головного мозга под вопросом и в состоянии алкогольного опьянения около десяти часов вечера, - начал от двери Ерофеев, еще не успев сесть за стол. - До следующего утра его продержали в приемном отделении. Вроде как наблюдали, но вот в чем конкретно заключалось это самое наблюдение, неясно.
- Скорее всего - ни в чем, - Ерофеев уселся и продолжил вертеть карандаш. - Историю болезни на него завели только в семь утра, якобы он только что поступил с диагнозом "алкогольная кома". Сопроводительный талон "скорой" вложили в историю, хотя там было написано совсем другое. Подняли в реанимацию. Там дежурный реаниматолог заподозрил острое нарушение мозгового кровообращения и срочно дернул невропатолога. Невропатолог снял нарушение и подтвердил алкогольную кому. Нейрохирургам не показывали, хотя на сделанном рентгене черепа (кто его назначил - непонятно, история болезни об этом умалчивает) виден линейный перелом. Назначения снимка нет, описание рентгенолога тоже отсутствует, но сам снимок есть. Пациента сутки усиленно "промывали", а потом он умер.
Небольшая пауза давала ординаторам возможность задать вопросы, но все молчали.
- На вскрытии нашли перелом костей свода и основания черепа, очаги кровоизлияния в головном мозге и еще кое-что по мелочам. Содержание алкоголя на вскрытии - по нулям. Кстати, при жизни у него кровь на алкоголь так и не взяли.
- Кранты! - емко высказался Илья.
- Вроде того, - кивнул Ерофеев. - Неправильная, несвоевременная и проведенная не в полном объеме диагностика помешала установить правильный диагноз и привела к смерти пациента. Стопроцентное расхождение диагнозов третьей категории. И как по-вашему, могли бы больничные патологоанатомы сделать вид, что не заметили перелома черепа?
- Тогда бы им пришлось и алкоголь обнаружить, - сказала Ирина.
- Разумеется, - согласился Ерофеев. - Сказав "а", говори и остальные буквы. Интересно, что заместитель главного врача по лечебной работе пыталась убедить весь департамент, что здесь налицо не третья, а вторая категория расхождения диагнозов. Да, постановка правильного диагноза в данном лечебном учреждении была возможна, но тем не менее диагностическая ошибка существенно не повлияла на исход заболевания. Все равно бы больного лечили чисто симптоматически, и в итоге он бы умер. Как вам такая точка зрения?
- Не очень, - сказала Алена. - Утверждать, что он умер бы в многопрофильной клинике, имеющей свое нейрохирургическое отделение, просто-напросто глупо. Особенно для начмеда. Получается, что уровень ее стационара ниже плинтуса.
- Но как попытка отвести от себя громы и молнии - вполне уместно, - возразил Денис. - Нельзя же сразу признавать себя виновной. Ну, не себя лично, а свою контору.
- Я думаю, что восьмичасовое пребывание больного с подозрением на сотрясение в приемном отделении, да еще и без оказания ему помощи, повлечет за собой худшие последствия, чем расхождение диагнозов, - сказал Данилов. - Так что ей нет особого смысла менять категории расхождения…
- Настоящий боец всегда сражается до конца, иначе он и не боец вовсе, - улыбка Ерофеева затерялась в бороде. - Но с приемным пусть разбираются другие. Мы говорим о диагнозе. Это очень хороший пример того самого шила, которое невозможно утаить в мешке…
Труп привезли в полночь, ровно через час после ухода Валеры. За это время Данилов успел поужинать крекерами с чаем. Спать не хотелось, возможно, чай был слишком крепким - два пакетика на обычную чашку, - но Данилов все равно разложил диван, застелил его новым (Валера не подвел) комплектом постельного белья с больничными печатями, взбил свалявшуюся подушку, найденную в ящике дивана вместе с одеялом казарменного образца, и улегся читать "Правильное оформление диагноза", одним из соавторов которой был профессор Мусинский. Книгу он взял в конце занятий у Ерофеева.
- Только не заиграйте, - строго сверкнул глазами из-под очков Дмитрий Алексеевич, - экземпляр мой личный, с автографом Георгия Владимировича.
"Дорогому ученику и прекрасному человеку на добрую память" - было написано на развороте размашистым почерком Мусинского. Профессор явно не был оригиналом дарственных надписей.
Чтение увлекло Владимира, правда, ему то и дело приходилось возвращаться на несколько страниц назад. Дверной звонок вынудил доктора отложить книгу и отправиться в приемную.
Запах ударил в нос еще на подходе. В книжках трупную вонь почему-то называют "сладковатой" - и кому, интересно, первому пришло в голову такое сравнение? Обычный запах разлагающегося мяса, ни сладковатого, ни горьковатого.
- Там придурок какой-то, - доложил Данилову охранник Саша, поджидавший его в коридоре.
Нижнюю часть лица охранник укутал несвежим носовым платком, отчего у него вышло: "Пыдугуг ко кото".
- Ны успел я двей откыть, как они каталку фкатили…
- Разберемся, - Данилов вошел в приемную.
Возле каталки с трупом стоял молодой парень в синей форме. Мелированные волосы, длинная челка, серьга в ухе, стеклянный взгляд, глупая улыбка на лице.
- Вот привез вам огурца! - сказал он Данилову и рассмеялся.
- Документы! - потребовал Данилов, стараясь дышать редко и неглубоко.
- Вот! - парень протянул мятые листы и снова засмеялся.
Делать ему замечания было бы глупо - обкурившихся травы это только веселит.
Данилов быстро просмотрел документы. Ерофеев говорил как раз о таких случаях: семьдесят два года, умерла дома, милиция ничего подозрительного при осмотре не нашла, в поликлинике последние три года не наблюдалась. Направлена на патологоанатомическое вскрытие.
- В патологоанатомические морги разложившиеся трупы не берут, - медленно и четко, чуть ли не по слогам, произнес Данилов, глядя прямо в глаза парню. - Вези в судебный…
- Что я вам - почтальон? - возмутился тот. - Куда наряд дали, туда и привез!
- Так он же воняет! - Данилов повысил голос.
- А у меня, может, насморк, - осклабился укурок и снова заржал.
Живому человеку в приеме было куда труднее отказать, чем покойнику.
- Саша! - позвал Данилов. - Помоги-ка.
Вдвоем с охранником они вывезли каталку на улицу, к стоявшей там машине с красным крестом. Около машины, не обращая внимания на моросящий дождь, расхаживал, разминая ноги, водитель. Загорелый, скуластый - настоящий степной всадник. "Тебе бы табуны гонять, а не покойников возить", - сочувственно подумал Данилов. Увидев, что каталка возвращается с грузом, водитель быстро подошел к задним дверцам машины и распахнул их.
- Напарник у вас странный, - сказал Данилов водителю.
Тот понимающе кивнул.
- Вот документы, - Данилов протянул документы парню, но тот демонстративно спрятал руки за спину. Владимиру пришлось положить их на труп, точнее - на черный пакет, в который он был упакован. - Мы пошли.
- А мы поехали! - сообщил парень, берясь за ручку передней правой дверцы. - Шариф, что ты встал там?
- Подожди! - Данилов схватил его за руку. - Куда это "поехали"? А труп?
- Труп ваш, каталка тоже ваша, - водитель залез в салон и повернул ключ зажигания, но охранник встал прямо перед машиной. - Моего тут ничего нет. Пустите!
Руку вырвать не удалось - Данилов держал крепко.
- Я ее по наряду привез! - стоял на своем укурок.
- Как привез, так и увезешь! - ответил Владимир.
Трижды обменявшись мнениями, Данилов почувствовал, что разговор зашел в тупик и ему надо действовать самому, пока окончательно не промок.
- Саша, помоги загрузить!
Отпустив парня, Данилов потянул каталку к задним дверцам, рывком распахнул их и, не обращая внимания на суетившегося рядом укурка, взялся за ноги трупа, собираясь загрузить его в единственную из четырех свободных секций. Охранник, отворачиваясь, чтобы дышать пореже, взял труп за плечи. Окоченевшие трупы грузить несложно, это не обмякшее тело коматозного больного.
- Подняли! - скомандовал Данилов.
Черный пакет разъехался посередине, явив взорам обнаженное тело - мужское, с однозначным первичным половым признаком.
- Погоди-ка, - Данилов опустил труп обратно на каталку и обернулся к укурку, который как раз собирал бумажки, разлетевшиеся по асфальту. - Так это же мужской труп.
Он забрал у парня промокшие документы и сличил данные с клеенчатой биркой, болтавшейся на правом запястье покойника.
Направление было выписано Тимошиной Агриппине Кондратьевне, семидесяти двух лет от роду, а на носилках, если верить бирке, лежал Палильский Михаил Александрович, одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения.
- Ты трупы перепутал, мудила! - в сердцах высказался Данилов. - Давай быстрей сюда Тимошину и убирайся к чертовой матери!
Дождь усилился.
- Я сейчас найду, - водитель выключил зажигание, вылез и подошел к Данилову. - Разрешите.
Вначале он с помощью охранника перегрузил труп с каталки в машину, а затем потянул на себя другой, лежавший в соседней секции.
- Помогите, - попросил он Данилова и Сашу.
Укуренный фельдшер стоял сбоку и наблюдал за процессом. Правда, уже не улыбался - сказывалось отрезвляющее действие свежего воздуха и холодного дождя.
- А это точно наша? - ворчливо спросил Данилов. - Может, сверим сначала?
- Ваша, ваша, - заверил водитель. - Один женщин, другие три мужичины. Достанем и проверим.
Водитель дело говорил: невозможно было прочитать написанное на бирке, пока труп лежал в секции. Данилов помог переложить труп на каталку и развернул пакет. Тело оказалось женским и каким нужно: на бирке восхитительным каллиграфическим почерком было выведено "Тимошина Агриппина Кондратьевна".
- Разобрались наконец, - констатировал Данилов. - Спасибо.
- Пожалуйста, не жалко, - ответил водитель, захлопывая дверцы.
Фельдшер молча уселся на переднее место.
- Вот урод! - покачал головой охранник, берясь за ручки, каталки. - Это же надо так отличиться.
- Я тоже хорош, - улыбнулся Данилов. - Надо было сразу свериться. Обошлось бы без пререканий.
- Привыкнешь еще, - обнадежил охранник. - На автомате будешь все делать.
- Да у меня вообще-то нет такой цели, - привыкать к роли дежурного санитара морга Данилову совсем не хотелось.
Сгрузив труп в хранилище, Владимир вернулся в приемную и аккуратно разложил сопроводительные документы на столе.
- До утра высохнет, - обнадежил охранник. - Все будет путем. Это вот когда родственникам чужой труп выдадут, а те его заберут - тут, конечно, визг до небес стоит.
- А разве такое бывает? - Данилову доводилось слышать подобные истории, но он всегда считал их выдумками. - Родственники же не слепые.
- Не слепые, - согласился охранник. - Но смерть меняет людей, да и приезжают забирать не всегда самые близкие. Иной раз является какая-нибудь седьмая вода на киселе. А некоторые вообще смотреть на покойников боятся. Один случай в мое дежурство был - выдали бабульку, да не ту. Только в крематории ошибку обнаружили.
- Вернули?
- Вернули, со скандалом. А тут уже другие скандалили, той покойницы родственники. Им тоже не ту вынесли, но они сразу заметили, что это не та, и говорят - а где та, а им говорят, что та не та…
- Ты еще не запутался? - улыбнулся Данилов. - Спать пора.
- Пора, - согласился Саша. - Чувствую, что после такой катавасии нас до утра никто не побеспокоит.
- Сплюнь, - попросил Данилов, но охранник напророчил верно - до утра больше никого не привозили. Лишь одновременно с приходом Валеры бригада "скорой помощи" привезла труп мужчины, умершего у них в машине, но это Данилова уже не касалось.
Глава шестая
Подозрения
- Тут он открыл глаза и возвел их к нерадостному, уходящему в темь потолку покоя. Как будто светом изнутри стали наливаться темные зрачки, белок глаз стал как бы прозрачен, голубоват. Глаза остановились в выси, потом помутнели и потеряли эту мимолетную красу. Подумать только - как точно, как образно и вместе с тем как уважительно Михаил Афанасьевич пишет о смерти!
У доцента Кислой был свой пунктик: смерть и все, что с ней связано.
- Лариса Александровна - человек своеобразный и увлекающийся, - однажды сказал о ней заведующий кафедрой.
Доцент Кислая могла ответить на звонок по мобильному посреди занятия или даже собрания. Спокойно, не понижая голоса, сказать "Да, я слушаю", а дальше - что-нибудь неуместное:
- Маша, это же так здорово, когда у тебя есть человек, с которым можно не притворяться, а просто быть самой собой! Без стремления казаться лучше. Вести себя, как тебе хочется, говорить, что хочется, ходить перед ним в футболке и стоптанных тапочках, есть курицу руками…
Никому другому не было позволено так себя вести; но Кислую не одергивал никто, даже заведующий. Не потому, что любили, а потому, что знали: это бесполезно. Лариса Александровна будет хлопать чрезмерно накрашенными ресницами, пожимать плечами, смотреть умоляюще, но разговор доведет до конца. Как и все прочие свои затеи. Обделив эту достойную женщину здравым смыслом, природа наделила ее великим упорством. Именно колоссальное упорство превратило тихую скромницу в доцента кафедры патологической анатомии.
Кислую Данилов невзлюбил сразу, потому что во время ее занятий у него обязательно начинала болеть голова. Он не знал, что было тому виной: то ли визгливый голос Ларисы Александровны, то ли ее личная энергия, то ли разнообразная ерунда, которую она говорила и вытворяла во время занятий, - но от головной боли, возникающей на ее лекциях, не помогали даже таблетки.
Но сегодня голова у Данилова болела из-за Елены, из-за того, как вела себя его драгоценная гражданская супруга.
Нет ничего странного в том, что люди годами живут вместе без соответствующих печатей в паспортах. Как говорится - не в документах дело, а во взаимопонимании. Но когда женщина, уже одобрявшая идею похода в ЗАГС, вдруг говорит: "А что это изменит? Сейчас совсем нет времени. И вообще, давай не будем торопиться", это настораживает и заставляет серьезно задуматься.
Вдобавок женщина, которая всегда жаловалась на усталость от своей ответственной службы (а заведовать подстанцией и впрямь нелегко), внезапно приобретает вкус к регулярным встречам с подругами вечером после работы. Приходит не слишком поздно - ведь дома ее ждет ребенок, а иногда и муж, пораньше вернувшийся с подработки. О встречах ничего не рассказывает, ограничиваясь дежурной фразой вроде "почесали языки и разбежались". И снова курит, несмотря на то, что расставалась с этой привычкой по своему собственному почину и продержалась несколько месяцев.
Но больше всего Данилова озадачило то, что Елена постепенно перестала интересоваться его делами. Спросит: "Как ты сегодня?", услышит в ответ дежурное: "Нормально", и все! Жену даже не удивила сумма, которую Данилов заработал в патологоанатомическом отделении; а Владимир был уверен, что Елена обрадуется. Добрейший Юрий Юрьевич выписал Данилову премию, существенно превышавшую совместительский оклад. Вместе с деньгами, полученными за ночное дежурство вместо Валеры, вышло очень прилично.
Дома витал запах тайны, запах пряной сосновой горечи; и удивительно было не то, что от всего этого у Данилова болит голова, а то, что она еще не взорвалась.
Данилова подмывало задать Елене прямой вопрос - он любил ясность и ценил те преимущества, которые она предоставляет. Но, начав спрашивать, он стал бы прокурором, а Елене пришлось бы защищаться или оправдываться. Ничего из этого не получилось бы хорошего.
- Я надеюсь, что все вы читали "Смерть Ивана Ильича"? - Кислая скользнула по лицам ординаторов рассеянным, словно устремленным в себя, взглядом.
Ординаторы закивали - из вежливости, без энтузиазма.
- Но не будем отвлекаться, - спохватилась Кислая. - Итак, ни для кого не секрет, что клинико-анатомический анализ с дачей объективного и всестороннего заключения - это не просто наша с вами ежедневная рутинная работа. Это огромной важности научная… нет не научная, а научно-практическая задача. Можно сказать, что патологоанатом - гарант повышения качества лечения!
- Но не для того, кто в данный момент лежит у него на столе, - негромко сказал Денис.
- Совершенно верно, - согласилась Лариса Александровна. - Но ведь тем, кого станут лечить завтра, непременно пойдут на пользу ваши выводы, не так ли?
- Да, конечно, - Денис на некоторое время потерял желание острить.
В этом и заключалась сущность педагогического метода доцента Кислой. Любое, даже самое дурацкое, высказывание "с места" она принимала как серьезное. Вдавалась в объяснения, вступала в дискуссию, и с выражением лица типа "как можно этого не знать" доказывала очевидное собеседнику, поставив его в весьма неловкое положение.
Данилов сначала не думал о том, что в жизни Елены появился другой мужчина, но постепенно эта мысль стала приходить ему в голову все чаще и чаще. И пусть у него не было прямых оснований для того, чтобы заподозрить измену, но сомнения, сомнения…
- Ваши отношения, благодаря их не совсем стандартному развитию, были застрахованы от множества подводных камней, - туманно выразился Полянский, которому Данилов рассказал все начистоту.
Полянского порой заносило, и он начинал говорить путанно и непонятно.
- Игорь, не впадай в словоблудие! - взъелся Данилов. - Ты не на ученом совете, а я не твой шеф. Какое там "не совсем стандартное развитие" и "подводные камни"? Говори по-человечески или молчи, если сказать нечего!
Полянский, добрая душа, не обиделся, потер ладонью лысину, отчего она заблестела еще больше, и сказал просто:
- Вы так давно знаете друг друга, что пора бы научиться доверять.