Пару раз Назнин выходила в город. Попросила у Шану новое сари. Они смотрели на витрины на Бетнал-Грин-роуд.
- Розовое с желтым очень даже ничего, правда? - спросила она.
- Дай подумать, - ответил Шану и закрыл глаза.
Назнин смотрела вверх на серые башни, на выцветшие полоски неба между ними. На уличное движение. Машин больше, чем людей, ревущая металлическая армия разрывает город на куски. Огромный грузовик загородил ей вид, на языке привкус бензина, в ушах стучит мотор. Прохожие идут очень быстро, смотрят вперед и ничего не видят или смотрят себе под ноги на тротуар и говорят что-то лужам, мусору и экскрементам. Прошли белые женщины в штанах в облипку, похожих на колготки с вырезанными пятками. Толкают коляски перед собой, что-то очень яростно говорят. В колясках визжат дети, мамаши визжат в ответ. Вот еще пара. Одеты совсем по-другому: короткие темные юбки и такие же пиджачки. Плечи у пиджачков приподняты, торчат в стороны. На них можно поставить по ведру с водой - и ни капли не прольется. Поймали взгляд Назнин, зашептались. Пошли дальше, смеясь и оборачиваясь на нее поверх пиджачных плеч.
- Как говорит Юм, - сказал Шану, - ааакх, аакха.
Он приготовился. Сначала заговорил по-английски, потом поморщился:
- Не так уж просто перевести. Но я попытаюсь: "Все объекты, доступные человеческому разуму или исследованию, по природе своей могут быть разделены на два вида, а именно: на отношения между идеями и факты". Да, вот так, мне кажется, лучше всего. Первый вид, то есть отношения между идеями, он иллюстрирует примерами из геометрии и арифметики. "В суждении "трижды пять равно половине тридцати" выражается отношение между данными числами". Успеваешь? "Пусть в природе никогда бы не существовало ни одного круга или треугольника, и все-таки истины, доказанные Евклидом, навсегда сохранили бы свою достоверность и очевидность". Ты меня слушаешь? Не волнуйся насчет круга и треугольника. Они из других его примеров. Сейчас, сейчас, я уже перехожу к делу. "Факты, составляющие второй вид объектов человеческого разума, удостоверяются иным способом, и, как бы велика ни была для нас очевидность их истины, она иного рода, чем предыдущая". И здесь он приводит, на мой взгляд, великолепный пример. "Суждение солнце завтра не взойдет столь же ясно и столь же мало заключает в себе противоречие, как и утверждение, что оно взойдет". Поняла? Два равнозначных объекта человеческого сомнения, а ты спрашиваешь меня, хорошо ли желтое с розовым? Что мне ответить? Могу сказать, что хорошо, могу сказать, что плохо, и все равно не ошибусь.
Он остановился, с улыбкой глядя на Назнин. А она - на него в ожидании ответа.
- Материал ничего, хотя мне все равно.
Он рассмеялся и вошел в магазин. Вернулся со свертком ткани.
- Курс по основам современной философии. Очень интересная точка зрения. Вот твое сари.
Ночью Назнин лежала рядом с храпящим мужем и думала: кем он работает, что вопрос о восходе или невосходе солнца так серьезно обсуждается? Если ему надо заучивать такие слова, чтобы продвинуться, то кем же он работает? Он служит в районном совете. Это еще можно понять. Но на просьбу объяснить, чем конкретно занимается, Шану дает такой обстоятельный ответ, что Назнин теряется. Хоть она и понимает отдельные слова, но они так переплетаются между собой, что либо размывается общее значение, либо она становится в тупик. Она вспоминала слова Шану насчет солнца и размышляла, что он имел в виду. Если завтра солнце не взойдет, это будет выше понимания всех людей, кроме Бога. Утверждение, что солнце взойдет и не взойдет, - противоречивое утверждение. "Точно так же я говорю, что кровать слишком мягкая, что меня на ней подбрасывает, и я всю ночь ворочаюсь, а Шану говорит, что она совсем не мягкая, и тут же засыпает. В таком случае мы оба по-своему правы насчет кровати, но не насчет солнца. Да и вообще, зачем об этом думать? Скорей бы заснуть, скорей бы заснуть, скорей бы заснуть". И она уплывала туда, где бы хотела оказаться, - в Гурипур чертить в грязи буквы палочкой, а шестилетняя Хасина скачет вокруг. В Гурипуре, в ее мечтах, она всегда девочка, и Хасине всегда шесть лет. Мама бранится и обнимает их, от нее пахнет так сладко, как пахнет пенка на молоке, когда оно весь день кипит с сахаром. Папа на чоки, поет и хлопает. Зовет их к себе, сажает на колени, потом отсылает, поцеловав на прощание и пощекотав бородой. Они гуляют вокруг озера, смотрят, как рыбаки тащат большие сети с серебристой рыбой, на их мускулистые руки, ноги, грудь. Проснувшись, Назнин думала: "Я знаю, чего пожелала бы". Знала она не место, куда хотела бы попасть, а время. И хоть сейчас бы загадала, но ведь такое не сбудется.
Из дому Назнин выходила не часто.
- Зачем тебе на улицу? - спрашивал Шану. - Если ты выйдешь, десять человек скажут: "Я видел, как она идет по улице". И я себя буду чувствовать дураком. Я не против, чтобы ты выходила, но ведь эти люди такие невежи. Что уж тут поделаешь?
Назнин молчала в ответ.
- К тому же я приношу из магазина все, что тебе нужно. Все, что хочешь, стоит только попросить.
Назнин молчала в ответ.
- Я тебе ничего не запрещаю. Я живу по законам западного мира. Тебе повезло, что ты вышла замуж за образованного человека. Очень крупно повезло.
Она продолжала делать что-нибудь по дому.
- Да, кстати, живи ты в Бангладеш, тоже бы сидела дома. Переехав сюда, ты ничего не потеряла, а, наоборот, расширила горизонт.
Назнин вырезала омертвевшую плоть вокруг его мозолей. Старалась не промахнуться бритвой.
Дни побежали легче, чем вначале. "Нужно ждать" - так всегда говорила мама. Назнин ждала, вот они и побежали легче. Если бы еще не беспокойство за Хасину, она сказала бы, что спокойна. "Ты просто жди, а там посмотрим, это все, что в наших силах". Как часто слышала Назнин эти слова. Мама всегда с этими словами вытирала слезы. При плохом урожае, после болезни собственной матери, при угрозе наводнений, когда папа куда-то исчезал и несколько дней не появлялся. Она плакала, потому что ей хотелось плакать, но принимала все, что надо было принять. "Твоя мать - святая женщина", - повторял отец. Потом мама умерла и своей смертью доказала непредсказуемость и неуправляемость жизни.
Нашла ее Мамтаз. Мама склонилась над корзинами с рисом в кладовой, сердце ее насквозь пронзил гарпун.
- Она упала, - вспоминала Мамтаз, - и гарпун ее удержал. Как будто… Как будто она продолжала падать.
На похоронах Мамтаз сказала:
- Ваша мать была в своем лучшем сари. Наверное, это хорошо, как вам кажется?
После траура папа снова женился. Новая жена появилась внезапно, ниоткуда, и папа сказал:
- Это ваша новая мама.
Через четыре недели новая мама исчезла так же внезапно. О ней больше никогда не вспоминали.
- Ваша мама была в своем лучшем сари, - говорила Мамтаз, - это странно. В тот день ничего особенного не намечалось.
И с тех пор никогда не разговаривала с папой, во всяком случае, Назнин не видела. Тетя всегда выбирала для Назнин и Хасины самые лучшие кусочки мяса.
Постоянно их целовала, даже когда им уже было четырнадцать и двенадцать. И говорила о маме, снова и снова, словно можно было что-то изменить этими разговорами.
- Я не знаю, что там делали эти гарпуны, зачем их воткнули в пол. Они очень опасно стояли.
Хасина всегда убегала, когда Мамтаз начинала рассказывать, но Назнин оставалась и слушала.
Разия переехала в "Роузмид", двумя этажами ниже дамы с татуировками. Жизнь совсем наладилась. Разия познакомила ее с другими бенгальскими женами. Иногда они заходили к Назнин, пили чай. Назнин нравились эти сборища, но Шану о них она, как правило, не рассказывала. Но больше всего ей нравилось общаться с Разией. Во время короткого путешествия через двор Назнин здоровалась с новыми знакомыми. Кивала мужчине в пиджаке и шортах, который перенес инсульт; он распахивал дверь каждый раз, когда она проходила по полутемному коридору. Улыбалась бенгальским девочкам, которые на лестнице громко болтали о мальчиках и при ее появлении тут же смолкали. Опускала взгляд, проходя мимо молодых бенгальцев у подножия лестницы, они поправляли волосы, курили или неожиданно и громко вскрикивали, голоса их отскакивали от бетонной раковины здания и сыпались на нее, как фейерверк. Летними вечерами они стояли возле мусорных контейнеров и играли с железными крышками, которые должны были прикрывать контейнеры. Парни грохотали этими крышками, били их ногами, и, по всей видимости, им нравилось это нехитрое занятие. Назнин не смотрела на них в упор, но вели они себя уважительно, уступали ей дорогу и говорили: "Салам".
У Разии всегда была про запас какая-нибудь история. Она любит передразнивать людей и похожа на большого костлявого клоуна. И совсем безобидная. Она и сама смешная, и, глядя на вас, смеется, но в душе очень добрая. Назнин забывала о Хасине, когда приходила к Разии в гости. Последнее письмо от Хасины пришло почти полгода назад. Короткое, корявый почерк вместо обычно аккуратного.
Сестричка я получила письмо. Оно для меня такое важное ты хорошо живеш и твой муж тоже. Между вами растет любовь и я это чуствую. И ты хорошая жена. Наверное я нехорошая жена но я стараюсь. Только трудно очень иногда. Муж хорошо работает. Ево уже повысили. Он хороший человек и очень терпеливый. Иногда я ево вывожу из себя но я никогда это не делаю назло. Он скоро уже прийдет домой и мне надо приготовитса. Бог тебя благословит. Хасина.
Назнин написала уже три письма, а ответа все нет. Что-то с почтой, повторял Шану, может, и она твоих писем не получила. Мысли о сестре не давали Назнин покоя. Только Разия могла ее отвлечь.
- Ну ты знаешь его, он еще ходит с наверченной челкой набок, вот так. - Разия костлявой рукой театрально провела по лбу. - Околачивается постоянно возле лестницы в твоем доме, хотя ему самое время быть в колледже.
Она прервалась и шлепнула Тарика по затылку, чтобы тот не таскал сестру за волосы, а потом шлепнула Шефали за то, что та схватила мамину чашку с чаем. Дети побежали утешать друг дружку.
- Отец застукал его в пабе с белой девушкой. Идет он как-то по улице, смотрит: сидят они внутри, пьют и в ус не дуют, что их могут увидеть. Ты его вспомнишь при встрече. У него черные глаза.
- А, мальчишки! - воскликнула Назнин.
Разия улыбнулась и посмотрела на нее сбоку, сощурившись. Шея у Назнин вспыхнула. Мальчишки примерно ее возраста, может, младше на год-два.
- У Джорины с сыном тоже проблемы. Говорят, он каждый день пьет. Даже за завтраком. И с постели не встает, пока не выпьет, а потом уже ни на что не годен. - Разия пожала широкими костлявыми плечами. - Послушаю такие рассказы и начинаю переживать за собственных детей.
- Джорина ходит на работу, а ты дома сидишь. Да и вообще, Тарик и Шефали очень хорошо себя ведут. И они совсем еще маленькие.
- Они очень быстро растут. Видела, что брюки Тарика уже выше щиколотки?
- Кажется, у Джорины еще дочка есть.
- Ага.
Разия положила ногу на ногу, они стали похожи на две палки на полу. Поправила складки сари. Складки никогда не ложились у нее правильно: или слишком кучно, или слишком свободно, или слишком высоко, или слишком низко. Разии бы очень пошел комбинезон. Он скрыл бы ее большую обувь.
- Да, у нее есть дочь. Ты видела ее. Она была здесь как-то, когда ты приходила. В школьной форме: в коричневом джемпере и серой юбке. Помнишь? Но она здесь больше не появится. Ее отправили домой.
- Чтобы она замуж вышла?
- Конечно, чтобы вышла замуж и жила в деревне.
- А как же школа?
- Ей исполнилось шестнадцать. Она умоляла разрешить остаться и сдать экзамены… - Разия замолчала и сложила ноги вместе. - Понимаешь, - быстро заговорила она, - с братцем проблемы, и родители пытаются спасти дочь. Такие дела. Теперь она никуда не сбежит и не выйдет замуж по любви.
Назнин положила руку на батарею. Батарея была холодная, несмотря на то что на окне морозные узоры. Комната почти квадратная, совсем как гостиная у Назнин, одна дверь в коридор, другая в ванную. Половину всего пространства занимают детские вещи: пластмассовые игрушки, батареи разобранных кукол и частей от них, маленький ржавый велосипед, высокий стул, сложенный у стены, две аккуратные стопки детской одежды, куча футбольных мячей разной степени сдутости, детский деревянный столик, изрисованный цветными карандашами. Возле стены односпальная кровать, остальная мебель скучилась под окном, ручки кресла и дивана соприкасаются. Тарик спит уже отдельно, Шефали все еще с родителями. Скоро места не будет хватать. "Три с половиной человека в одной комнате. Это статистика районного совета, - говорил Шану Назнин. - Дома переполнены. Люди постоянно рожают детей, привозят сюда своих родственников и утрамбовывают их, как рыб в консервных банках. Такова официальная статистика Тауэр-Хэмлетс: в одной комнате проживает три с половиной человека".
- Отопление не работает. Муж звонил в районный совет, но так никто и не пришел. - Разия пожала плечами и показала на электрическую печку с двумя конфорками в углу. - Пока вот так.
- Моя сестра вышла замуж по любви. - Назнин посмотрела на кружево мороза на стекле.
- Подожди, - перебила Разия и поднялась. - Я сейчас посмотрю, как там дети. А потом буду тебя слушать. С самого начала.
Назнин рассказала все. О Хасине, о ее лице сердечком, о губах цвета граната и влажных глазах. О том, как все смотрели ей вслед, и женщины, и мужчины, и дети, даже когда Хасине было всего шесть лет. Как старухи, когда Хасине исполнилось одиннадцать, говорили, что такая красота до добра не доведет. Мама плакала и причитала, что не виновата. Папа мрачнел и отвечал, что наоборот, и мама плакала еще сильнее. И действительно, от красоты были сплошные неприятности, и никто не ожидал, что брак сестры по счастливой случайности окажется удачным.
- У мужа Хасины первоклассная работа в железнодорожной компании.
- Дети есть?
Назнин не отвечала. Возможно. Хасина занята и поэтому не пишет. Может, она написала, что ждет ребенка, может, письмо потерялось и у нее нет времени написать еще одно.
- Может быть. Да, вполне возможно, - ответила Назнин и хотела добавить что-то еще, но не стала.
Разия слушала невнимательно. Больше вздыхала:
- Как романтично.
Она выпрямила спину и притворилась, что шарит в рукавах воображаемой кофты, достает платок и сморкается.
- "Когда я была молодой, - сказала она как можно жестче, и слова полетели, как дротики из трубки, - у нас такой чепухи не случалось. Мама увезла меня из родной деревни в паланкине. Четыре носильщика несли нас к деду по матери. Мы были в дороге шесть часов. Если бы кто-то осмелился открыть занавеску и хотя бы мельком заглянуть внутрь, этого человека бы…" - Разия издала сдавленный крик и прошлась пальцем по горлу.
Назнин засмеялась:
- Бедная миссис Ислам. Не надо над ней смеяться.
- Бедная миссис Ислам, ну ничего, - сказала Разия, опуская глаза, - так романтично.
Дочь позвала ее из спальни, и Разия поднялась.
- А Шефали по любви выйдет только через мой труп.
Изо дня в день молитва, изо дня в день работа по дому, изо дня в день встречи с Разией. Мыслям надо успокоиться. Сердцу не биться от страха, не биться от желания. Когда это удавалось, Назнин забывала о сестре. Если что-то нужно, просила у мужа. И все откладывала разговор. Вместо этого:
- Кровать слишком мягкая. У тебя спина не болит?
- Нет.
- Тебе на ней не слишком мягко?
- Нет.
- Хорошо.
- Я делаю набросок.
- Дай-ка посмотрю. Что это?
- План дома, который я построю в Дакке. Как тебе?
- Что тут сказать? Я всего лишь деревенская девушка и ничего не знаю о больших домах.
- Думаешь, слишком большой?
- Я ничего не знаю ни о домах, ни о кроватях.
- Что не так с кроватью? Тебе слишком мягко?
- Ничего страшного.
- Скажи мне, если у тебя от нее спина болит.
- Ничего страшного.
- Ответишь ты мне или нет?
- Все в порядке. Я могу спать на полу.
- Это совсем уже смешно.
- У меня есть матрас. Нам, деревенским девушкам, на нем привычнее. И когда рождается ребенок, он спит с матерью на полу.
- Что? Так ты?..
- …
- Ты?
- Да.
- Почему ты не сказала?
- Вот говорю.
- Это точно?
- Я ходила к доктору Азаду. Меня водила миссис Ислам.
- Ха. Ха. Отлично. Ха.
- Я разложу матрас в гостиной. Для него в спальне не хватит места.
- Чепуха. О чем ты говоришь, какой матрас? Я тебе другой куплю. Засуну туда кирпичей, если попросишь.
- Что ж. Мне ничего не нужно. Если хочешь, покупай.
- Договорились. Как насчет прудика вот здесь - сейчас нарисую. И за домом бунгало для гостей.
Он послюнявил кончик карандаша и нарисовал.
- Теперь я точно получу повышение, больше нельзя с ним тянуть. Скажу, так и скажу мистеру Дэллоуэю: "Послушайте, у меня будет сын. Я скоро стану отцом. Дайте мне нормальную работу, для настоящего мужчины, для отца". А если меня не повысят, пошлю его ко всем чертям.
Письмо пришло через неделю. Сердце подскочило и ударилось. Она даже не пыталась успокоиться.
Глава третья
Назнин подала мужу обед: остатки курицы между двумя кусочками белого хлеба. Он положил обед в портфель, застегнул куртку, натянул капюшон. Капюшон большой, отороченный белым мехом. Сбоку лица не видно. В нем Шану очень похож на кровельную черепаху. Назнин смотрела ему вслед из окна: зеленый панцирь, черные ножки торопливо бегут по асфальту. Дама с татуировками до сих пор в ночной рубашке. Прикурила новую сигарету от окурка предыдущей, не давая погаснуть священному огню. Пухлая, как ребенок. На руках пышные каскады плоти; кисти кажутся крохотными. Пухлая бедная женщина. Загадка. В Бангладеш быть бедным и пухлым так же невозможно, как быть богатым и голодным. Назнин помахала ей рукой. Надела кофту, взяла ключи и вышла из квартиры.
Она медленно шла по коридору, рассматривая входные двери. Все одинаковые. Сквозь потрескавшуюся красную краску проглядывает дерево, через квадрат стекла виден комок висячей проволоки, золотые замочные скважины, мрачные черные дверные кольца. Назнин прибавила шагу. Одна дверь распахнулась, и перед ней склонилась голова, лысая и красная от неведомой Назнин злобы. Назнин кивнула, но сегодня мужчина с инсультом ее не узнал. Назнин быстро прошла мимо, глядя в сторону. На стене кто-то толстым черным карандашом нарисовал бедра и рядом - грудь с вытянутыми сосками. Сзади хлопнула дверь. Назнин дошла до лестницы и устремилась вниз. Верхний свет такой яркий, что чувствуется слабое тепло, исходящее от ламп, а по ногам ползет холод бетона. Пахнет мочой. Назнин, приподняв сари, шла вниз через две ступеньки, пока не промахнулась и не подвернула лодыжку. К счастью, не упала - схватилась за перила и повисла на них. Потом пошла дальше, не обращая внимания на боль, словно это просто судорога и нужно просто размять ногу.