- Деточка, ты будто только вчера сюда приехала. Ну, слушай. Одни говорят, что миссис Ислам стесняется своего носа. У нее там бородавка. Говорят, что она прикрывается платком, если кто-то, как ей кажется, в упор ее разглядывает. Только кто осмелится рассматривать бородавку старой ведьмы? Я уверена, что миссис Ислам даже в молодости была старой ведьмой. Другие говорят, что у нее был любовник, который подарил ей набор кружевных платочков, и теперь она таким образом хранит о нем память. Полная чушь! Третьи говорят, что один факир посоветовал ее матери собирать дыхание в тряпочку и вытряхивать на расстояние вытянутой руки, иначе оно принесет несчастье. Некоторые еще верят в эту чушь.
Разия отдала Ракиба Назнин. Малыш намертво присосался к леденцу. Разия встала и потянулась. Спортивный костюм провис на коленях.
- И что? - спросила Назнин. - В чем на самом деле причина?
- Система. С этого все и началось. Ее муж был большим человеком. Большое дело, очень много денег. Много домов, которые они сдавали. В Дакке две квартиры. Большой дом в деревне с бетонными колоннами. Но муж у нее служил лишь фасадом. Мозговым центром была она сама. Никогда не носила паранджу. Говорит, что стала современной; выходит из дому, несмотря на то что вдова. Все это чушь. Она и дома никогда не носила паранджу. Муж приглашал домой партнеров, они обсуждали сделки. Миссис Ислам всегда присутствовала. Она не вмешивалась, только подавала на стол и убирала. Но она знала, о чем они говорят, и руководила процессом. При помощи платочков. Подавала ими знаки. Пятнистый означал "нет". Белый - "да". С кружевом по краю - "контракт на один год". Однотонный муслиновый - "на два года". И так далее в том же стиле.
Назнин покачала Ракиба на коленке. Он вопросительно оглянулся на нее: ты не против?
- А сейчас она их по привычке достает?
- И да, и нет. Миссис Ислам продолжает заниматься делами. Теперь со своими сыновьями.
- Импорт-экспорт?
Разия покачала головой. Назнин ждала. Подруга отвернулась.
- А что тогда? - спросила Назнин.
- Я не уверена на сто процентов.
- Тогда скажи, о чем догадываешься.
- Не хочу сплетничать.
Вот это новость.
- О чем?
- Так, слышала кое-что, но не поверила. А поговорила с ней на прошлой неделе и теперь почти верю. Но не хочу пока говорить.
Тогда зачем завела об этом речь?
- Ладно, - сказала Назнин, - не хочешь - не говори.
На Майл-Энд-роуд они сели в автобус с кондуктором-африканцем.
- Смотри, какой подтянутый, - прошептал Шану, - такой большой. Такой сильный. Понимаешь…
Он помедлил. Назнин вжалась в сиденье. Малыш огляделся и промолчал.
- Их такими выращивали. Для рабства.
Он прошептал последнее слово, и пара впереди обернулась.
- Такими были и их предки, - уже громче сказал Шану.
Автобус тронулся, и, спасибо звуку мотора, весь салон ему больше не внимал.
- Выживали только сильные. Покупали только сильных, за них давали самую высокую цену. Коммерция и естественный отбор шагают рука об руку.
Назнин не понимала, о чем он.
- Как скажешь, муж.
Теперь она решила отвечать ему так. Под этими словами подразумевалось, что она не согласна, не понимает, или что он несет околесицу, или что он совсем умом тронулся. Он же слышал только "как скажешь".
Шану поудобнее устроился на сиденье. Локтем ткнул ее под ребро и даже не заметил.
- Ах, - протянул он, - вот это день.
Задумался:
- Что я скажу, когда он откроет дверь?
Назнин не нашлась что ответить. Шану все-таки удалось ее озадачить.
- Может быть, "салам алейкум"? - рискнула она предположить. И захихикала, а Ракиб надул губы.
Шану походил на человека, которого внезапно разбудили.
- А? Ах да! Да, салам и все такое. А что еще сказать? - Он покусал губу.
Назнин мысленно пожала плечами. Она проверила в сумке, все ли взяла на предстоящий вечер: салфетки, подгузники, погремушку, муслиновую тряпочку, банан, ложку, одеяльца, пижамку Ракиба. Переоденет его у доктора Азада, и по дороге домой Ракиб уснет на плече.
Она поставила малыша на коленку, чтобы он вместе с ней смотрел в окно. Там темно и уютно от ночных фонарей. Люди запахнулись в толстые пальто, изо ртов валит пар. Вспышки фар и мигание задних огней придают улице нечто карнавальное. Автобус чуть подбрасывает. Сияют витрины магазинов. Магазины кожи, одежды, сари, магазины, которые торгуют рыбой с картошкой, самосами, пиццей, всякой всячиной со всего света. Скобяные лавки, книжные магазины, зеленные лавки; магазины, торгующие алкоголем; магазины, где витрины ломятся от стульев, тапочек, аудиокассет; магазины, где будто бы ничего не продают, но там всегда полно людей в пенджабских одеждах, они поглаживают бороды и выпускают дым из трубок. Между сверкающими витринами черные заплаты: там витрины чем-то завалены, на некоторых таблички: "Распродажа". Женщина в большом оранжевом пальто, застегнутом до белеющих в темноте глаз, снует туда-сюда, пытаясь перебежать улицу. Одной рукой подняла край сари, другую прижала к груди. Машины сигналят ей со всех сторон, она бросилась бежать.
- Ничего в голову не приходит. Сразу ему скажу, что у меня с собой коробка калоджема.
- Как скажешь, муж.
Назнин больше не вела дома военных действий. Ими она действовала на нервы только себе. Кроме того, квартира и так теперь завалена - не пройти, малыш требует очень много времени, так что она из последних сил пытается удержаться на плаву. И времени на проказы не остается.
- Да, так будет лучше. Скорей бы уже.
Шану неуверенно улыбнулся, словно решил поупражняться в улыбке. Сегодня он в своей зеленой куртке. Капюшон как у водолаза: если застегнуть, останется только дырочка для носа. Штаны вытерлись и сверкают на коленях, подошва одного ботинка (Назнин заметила это по дороге на остановку) отклеилась. Когда они только поженились, он был не то что красивым, но, по крайней мере, аккуратным. Перед выходом на работу прихорашивался. В нагрудном кармане носил две ручки и карандаш. Чистил ботинки. Чистил портфель. В те дни он говорил "когда". Когда он получит повышение.
- Скажу, что мы просто проходили мимо.
Ракиб развернулся и ударил отца по носу. Шану не сопротивлялся. Он терпеливо сносил удары по лицу и дерганье за волосы. На малыше сегодня голубая курточка с толстенной подкладкой, и руки его приподняты, словно под ними такой плотный воздух, что они могут парить в воздухе. Ракиб показал зубы, целых четыре камушка цвета слоновой кости: засмеялся. Назнин медленно переварила информацию. Просто проходили мимо. После всех расшаркиваний их так и не пригласили сделать ответный визит. Почему отец выдал ее за такого человека?
"Хотел от меня избавиться. Хотел, чтобы я уехала и не мешала ему. Ему было все равно, кто меня возьмет. Если бы я знала, какое замужество меня ожидает, какой у меня будет муж!.. Что? Что бы я сделала? Убежала, как Хасина? Вместе с любовником? Ха! В день свадьбы заливалась бы слезами? Так оно и было! Я плакала. Разве это помогло?"
Назнин стала баюкать Ракиба на коленях, хотя спать он совсем не хотел. Сзади послышался горячий острый запах: вошел новый пассажир с завернутой в картонку едой. Что-то случилось с освещением. Лампочка зажужжала и залила автобус грязным желтым светом. В таком свете даже лицо Ракиба стало каким-то болезненным. Автобус дважды четко и быстро просигналил, ему не терпелось продолжить путь. Он тронулся, сиденья мрачно затряслись, как будто в двух шагах пронесся торнадо.
Она не сдвинется с места и будет ждать. Даже если торнадо пойдет прямо на нее. Она сделала все, что требовалось. И Господь от нее пока ничего не ждет. Иногда хочется встать и броситься наутек. Чаще бежать не хочется, но и сидеть на месте тоже. Какое трудное задание: сидеть на месте. Жаловаться ведь не на что. Рядом с ней Шану, который не бьет ее, добр к ней. Есть Ракиб. И есть это бесформенное, безымянное нечто, которое взбирается на плечи, вьет гнездо в волосах, отравляет легкие, и она внутренне мечется, а внешне такая вялая. "Что тебе нужно от меня?" - "Что тебе нужно?" - шипит оно в ответ. Она просит оставить ее в покое, но оно не уходит. Назнин притворяется, что не слышит, и оно повышает голос. Назнин заключает с ним сделки. Больше не буду есть по ночам. Больше не буду мечтать о фигурном катании, коньках и блестках. Пропускать молитвы. Сплетничать. Буду уважительней к мужу. Только бы оно ушло. Оно молча слушало и ввинчивалось внутрь все глубже.
Наверное, думала она в последнее время, у каждого в груди такое вот "оно". Надо научиться не обращать на него внимание. Надо повернуться к нему спиной. Как мама делала.
- Я ничего не хочу от этой жизни, - говорила она, - ничего не прошу. Ничего не жду.
Хасина подпрыгивала от этих слов:
- Если ничего не просишь, значит, ничего и не получишь!
И каждым шагом на своем жизненном пути Хасина доказывала мамину правоту.
- С чего бы мне расстраиваться?
И Назнин понимала ее. Не понимала другого - почему мама так страдала.
- Будем страдать молча.
Назнин было десять, когда у них довольно долго гостила мамина сестра. Воздух был горячим и влажным, словно впитал в себя пот бесчисленного количества тел. Воздух распалялся, напряжение росло. Один пастух, Мустафа, не выдержал. Этот маленький человечек, с ручками-ножками как спички, скитающийся одиночка, украл в соседней деревне девочку, увел с собой в джунгли на три дня и три ночи.
- Нужно молчать, - повторила мама.
Ее сестра задумчиво сплюнула и изучила результат. Обе не выходили наружу, спасаясь от солнца. Назнин стояла в дверях, свет падал на пол ромбиком.
От чего они страдают? - хотела спросить Назнин. Ее отец не самый богатый человек в деревне, но все же второй по богатству.
- В этой жизни нам ничего другого не остается, - ответила тетушка.
Она вцепилась в маму, и обе они так долго и так горько плакали, что Назнин испугалась, не умер ли кто.
Назнин больше нравилась Мамтаз, сестра отца, она не плакала и за все время пребывания гостьи почти не заходила.
- Ведь мы всего лишь женщины. Разве мы можем что-нибудь сделать?
- Мужчины это прекрасно знают. И ведут себя соответственно.
- Мир таким сотворил Господь.
- Я сказала ему, что не вернусь.
- Так и сказала?
- Если он и дальше будет продолжать, я не вернусь.
- Ты в прошлый раз тоже говорила, что больше не вернешься.
- Что уж тут поделаешь?
Разговор продолжался в том же духе. Затаив дыхание, Назнин подслушивала, надеясь, что если женщины забудут о ее присутствии, то в разговоре приоткроется источник их горестей. Назнин была уверена, что он в самой природе женщины. Когда она превратится в женщину, ей все станет ясно. Назнин с нетерпением ждала этого дня. Мечтала обременить себя этой ношей, сбросить широкие детские штанишки и длинную рубашку и надеть на себя страдание, сложное, многослойное, темное, как мамино сари, укутавшее мамину беспокойную плоть.
Хасина тащилась вслед за сестрой, они пришли в магазин за хной и соусом из тамаринда. Они совали пальцы в тамаринд и слизывали его, как кисло-сладкую конфету. Рисовали на ладошках хной кружки и звезды, стирали их, оставляя в пыли отпечатки рук. Хасина заплетала косы Назнин, а Назнин закручивала на затылке Хасины две толстые косы. Хасина превращалась в красавицу. Лицо у нее как у героини мифа - правильное, без изъяна. С окружающим миром ее облик совсем не вязался. Лотос на куче отбросов. Такая красота не создана для страдания.
В полдень вся деревня, отупев от солнца, растянулась на чоки, матрасах и земле, чтобы забыться сном, но Назнин спать не хотелось. Она гуляла вокруг озера, наступила на серебряную спину змеи, и та скользнула в воду, оставив только мерцающую рябь. Назнин забралась на дерево амра, примостилась на рогатине ветки и стала смотреть на плоские поля под собой. Вблизи - плотные и высокие заросли насыщенного зеленого цвета, дальше - гладкие, как зеркала, просторы желтых цветочков джута. Солнце отполировало их так, что они засияли. Неужели, выйдя замуж, она уедет туда, в далекие поля? Нет, далеко ехать не хочется. Назнин спустилась с дерева и пошла по дороге, ведущей в школу, которая собирала учеников из трех соседних деревень. От ее сандалий поднимались клубы пыли и тучи москитов. Рубашка прилипла к спине, лицо мокрое, словно сверху льется невидимый душ. Двигались только москиты. Птицы спали. Даже огромная стрекоза врезалась в дорогу и, оцепенев, лежала на жаре, сияя крыльями.
- Пшш!
Назнин оглянулась. И тут же отвернулась.
- Пшш!
К дереву привязан человек. Запястья намертво прикручены к ветке, а ступни болтаются в нескольких сантиметрах от земли. Голова свесилась, как будто ему подрубили шею.
- Иди сюда, - прохрипел он.
Назнин громко сглотнула. По стенке горла потекла слюна. На человеке истерзанная набедренная повязка. По сравнению с тазом ноги кажутся в два раза тоньше. Ребра похожи на куриный скелет. Это Мустафа, пастух, и он еще не умер.
Назнин подошла ближе. Тишина. Еще ближе. Ни звука. Еще ближе, слышен уже его запах, теперь он снова заговорил. Поднял голову. Глаза кажутся огромными, в уголках рта запеклось что-то белое.
- Развяжи меня. Хорошая девочка.
Как будто уже насладился игрой, и с шутками пора завязывать. Назнин положила руку на ствол. Она увидела, что не сможет забраться на дерево и дотянуться до запястий. Не знала, станет ли вообще туда карабкаться. Мустафа наказан.
- А ты подкати сюда камень. Или бревно, с бревном полегче. Мне под ноги.
Его голос дрожал и прерывался, теперь он звучал сердито. Мустафа снова уронил голову, из груди вырвался хрип. Назнин обошла дерево и села на пенек. Отсюда он похож на марионетку с порванными нитями. Умрет ли он в ее присутствии и, если умрет, поймет ли она это? Назнин не хотела его смерти, но не хотела и вмешиваться. Люди могут разозлиться, если она освободит наказанного человека, но не это ее останавливало. Вопросы жизни и смерти были выше ее компетенции.
Скоро спина затекла от сидения, она захотела пить и придумала, чем помочь Мустафе. Пойдет и принесет ему воды. Мустафа, кажется, заснул. Назнин потрясла его за щиколотку, и он замычал.
- Я пойду за водой, могу вам еще кокосового льда принести.
Назнин побежала и решила по дороге, что, если Мустафа еще будет живой к ее возвращению, она придумает, как взобраться на дерево и освободить его. "Если он еще не умрет, - рассуждала она, - значит, в любом случае выживет, и я ничем не наврежу". Она поведает этот секрет Хасине, если найдет ее, но маме ничего не скажет. Если столкнется с папой, то не станет на него смотреть, вдруг на ее лице он что-нибудь прочитает. Наверное, папа и придумал это наказание. Не хочется, чтобы ее тоже наказали. По дороге Назнин встретила трех мужчин, они прошли мимо, держа в руках по дубинке. Один из мужчин был братом того, чью дочь украл Мустафа. Они смеялись, шутили и весело размахивали дубинками, словно отправились поиграть в крикет. Назнин обернулась и увидела, что они подошли к дереву Мустафы и похожи теперь на три маленькие фигуры, медленно танцующие вокруг центральной.
Перед домом палисадник с разноцветной дорожкой, вымощенной плиткой разных форм и размеров, как будто сюда с большой высоты упала большая ваза и осколки с тех пор так и не убрали. Под окном в темноту всматривается гипсовый гусь в красной шапочке в горошек. Возле двери метровый полисмен на смешных согнутых ножках, с наигранной улыбкой. В темноте согнулись другие изваяния огромных животных и застывших людей. Дом сам по себе обыкновенный. В окнах свет, шторы опущены.
- Богатый дом, - сказал Шану шепотом. - Этот район очень респектабельный. Здесь силхетцы не расхаживают. Если и попадется человек с коричневой кожей, он наверняка будет не из Силхета.
Назнин держала Ракиба на руках. Интересно, позвонит ли Шану в дверь или они развернутся и пойдут на автобусную остановку?
- Мы ненадолго, - сказал Шану. - Парой слов перекинемся и домой пойдем.
Он нажал на кнопку звонка и вздрогнул от раздавшейся мелодии.
- Конечно, если пригласят отужинать, я не откажусь.
Дверь распахнулась. К дверному косяку прислонилась женщина в короткой лиловой рубашке. Бедра испытывают материал на прочность, из-под рубашки видны коленки с ямочками. Она сложила руки. Между лиловыми наманикюренными ногтями дымится сигарета. Толстый нос, воинственный взгляд. Короткая стрижка, как у мужчины, прядки выкрашены в какой-то ржавый цвет.
- Чего вам? - спросила она по-английски.
- Мне кажется, мы ошиблись домом, - пробормотал Шану Назнин.
- Кого вы ищете? - спросила женщина, на этот раз на бенгали.
- Простите. Мы ищем дом доктора Азада. Не подскажете, где его дом?
- Подскажу, - сказала женщина, - я в нем стою.
Глава пятая
Женщина провела их в гостиную, где два оскалившихся тигра охраняли газовый камин. Назнин утонула в большой золотой софе. Шану поставил коробку с калоджемом на позолоченный столик с ножками в виде когтистых лап и спрятал руки за спину, словно боялся что-нибудь разбить. Ракиб захлопал толстыми ручками, чтобы сюда явились слуги, которые наверняка прячутся где-то на кухне.
Миссис Азад затушила сигарету в блюде из слоновой кости. Поправила пальцем трусы на массивной попе.
- Минутку. - Она высунулась в холл и заверещала: - Азад, к тебе гости.
Назнин и Шану переглянулись. Шану улыбнулся, подняв брови. Назнин разгладила ухмылку на щечках Ракиба.
Миссис Азад забралась в кресло с ногами, рубашка ее задралась и обнажила широкие коричневые бедра. Шану заерзал. Назнин смотрела на занавески: километры бархата, мили золотой тесьмы, при желании можно завернуть многоквартирный дом. Шану откашлялся. Миссис Азад вздохнула и сунула пальцы под мышки; грудь ее выпятилась. Ребенок завозился, и Назнин опустила его на толстый кремовый ковер, куда он немедленно отрыгнул часть ужина. Назнин наступила на это место.
Назнин вдруг поняла, что Шану пристально смотрит поверх ее плеча, и обернулась. В дверях стоял доктор Азад. Мужчины застыли. Одежда на докторе сидит идеально, как на манекене в ателье. Руки четко по бокам. Из-под темных рукавов костюма выглядывают белые манжеты. Воротник и галстук оттеняют аккуратный подбородок; расчесанные, черные как смоль волосы сияют. Выражение лица такое, будто он повстречался с привидением. Назнин посмотрела на Шану. Привидение из него никудышное: ботинки порваны, зеленая куртка велика на пару размеров.
- О господи боже мой! - воскликнула миссис Азад. - Принеси выпить своим друзьям. Я сегодня целый день на ногах. - Она подняла грудь повыше. - Я буду пиво.
- Мы тут мимо проходили, - торопливо объяснил Шану, вспомнив наконец свою реплику.
Доктор Азад потер руки:
- Я рад вас у себя видеть. Я, эээ, дело в том, что мы уже поели, иначе бы…
- Оставайтесь на обед, - перебила его жена, вызывающе посмотрев на Назнин. - Мы еще не ели.
Доктор перекатывался с пятки на носок:
- Да, по существу, мы еще не ели. Так, перекусили бутербродами.