В Малибу Б. П. поставил машину на почти пустой площадке перед рестораном и спустился на берег. Он стал на колени и пощупал воду - холоднее, чем думал, как майская в озере Верхнем. Волна окатила его туфли, восхитительное чувство, - ноги, не привыкшие к бетону, до сих пор горели после перехода из Кукамонги. Мимо прошла большая яхта, поручнями почти задевая воду. Б. П. помахал ей, и двое в желтых дождевиках помахали в ответ, что очень расположило его к человечеству. Он час просидел на берегу, совершенно позабыв о новой работе и наблюдая за морскими птицами, похожими на редких певчих ржанок, только покрупнее - наверняка родственники. В сознании его воцарилась мирная пустота, если не считать мысли о том, что вот он вернет себе медвежью шкуру и до того, как отправится в Мичиган на место преступления и, возможно, наказания, а лучше к северному берегу Онтарио, родственнику Верхнего полуострова, проведет пару ночей здесь, на берегу, завернувшись в медвежью шкуру, и еще пару ночей на горах, которые увидел в парке Уилла Роджерса. Конечно, там много табличек "Устраивать стоянки воспрещается", но в мире вообще развелось много табличек "воспрещается то да се", и, чтобы не задохнуться, стараешься не обращать на них внимания. На Верхнем полуострове они обычно продырявлены пулями - либо от возмущения, либо как удобные стрелковые мишени. В разгар сезона мошкары - в конце мая и в июне, когда комары и черные мухи, случается, надоедают, - Б. П. в ветреные ночи любил поспать на двадцатипятикилометровой пустынной береговой полосе озера Верхнего - каждый раз в другом месте, хотя порядок действий почти не менялся. Сначала он покупал буханку домашней выпечки у старой дамы, для которой заготавливал дрова, вылавливал несколько рыб, покупал шестерку пива, разводил костер из плавника, жарил рыбу со свиным салом в старой чугунной сковородке, ел ее с хлебом, солью и табаско - бутылку его, обмотанную изолентой, чтобы не звякала о карманный нож, он всегда носил в армейской куртке. Приканчивал пиво в сумерках: здесь, на севере, в период около летнего солнцестояния они наступали поздно, часов в одиннадцать; отскребал сковороду песком, потом раздевался и отскребал себя в холодных волнах. Может забрести дама (хотя такого не случалось), а нехорошо, если ты грязный.
Когда он вернулся к машине и отпер ее, Боб Дулат еще спал и обильно потел, потому что машина уже раскалилась на утреннем солнце. Б. П. тронулся, но кондиционер издавал жуткие звуки и не работал, пришлось открыть все окна. Бобу снился плохой сон, он подвывал, махал руками, хватался за лицо. Сперва Б. П. растерялся и просто хотел бежать, но вместо этого решил включить погромче приемник. К счастью, он был настроен на мексиканскую станцию, и женский голос, полный страсти, лирические рыдания, сменявшиеся прекрасными высокими нотами, гармонировали с бессловесным, молчаливым простором океана, хотя Б. П. не думал на таком языке.
- Я никогда не был таким человеком, каким был раньше, - сказал Боб, открыв глаза. Он вытер лицо платком и поглядел на воду. - Когда умру, я исчезну в море. В горячем море.
- На лодке? - спросил Б. П., с легкой грустью вспоминая толчею волн на беспокойном озере Верхнем.
- Я не вправе уточнять. Выпьем пива. Эта блядская машина просто парилка. В гараже в Энсенаде какая-то сволочь украла какие-то детали кондиционера.
- Открываются только в одиннадцать, - сказал Б. П., успевший проверить дверь кафе после грез о пиве на берегу.
Он прошел за Бобом к служебному входу, где Боб забарабанил в дверь и дал малому в грязном белом поварском костюме двадцать долларов за два "текате". Б. П. с удовольствием выпил первое в жизни заграничное пиво, глядя на океан.
- Женская амброзия. Душок водорослей. Привкус сосков. И отчасти шины, - сказал Боб, пригубив вино.
- Ах ты Боб, толстый черт! - взвизгнула официантка, постукав его по котелку шариковой ручкой.
Первое пиво дало хороший разгон. Когда Боб заказал пять полных обедов с бутылками красного и белого вина, Б. П. решил, что он ждет гостей. Сам Б. П. держался мексиканского пива - отношения с вином у него оборвались в молодости, когда они с Дэвидом Четыре Ноги украли ящик "могендовида" и - не пропадать же зря - выпили целиком, отчего им стало плохо. Очень долгий обед потребовал семикратного пива - Б. П. всегда считал это идеальным числом. Боб тоже любил число семь и заметил, что заказал пять обедов, а не четыре, потому что нечетное число лучше четного. В нищенской молодости он поклялся, по его словам, никогда не есть плохого обеда, который портит настроение на весь день. Заказывая пять, ты сильно увеличиваешь шансы на то, что подадут что-нибудь приличное. Б. П. поднял вопрос о дороговизне этого обычая, и Боб ответил, что агент выторговал для него тысячу долларов в день - гроши по сравнению с тем, что получают некоторые актеры и актрисы.
- Вечером заглянем на студию. Сегодня ночные съемки. У этой актрисули тридцатиметровый трейлер с джакузи. Мажет устрицы икрой, хотя их надо есть отдельно. Гамбургер надо смолоть при ней из лучшей вырезки, иначе есть не будет. Тунца ей подавай свежевыловленного. Трусики меняет десять раз в день - все за счет студии. Я слышал, что лучший парикмахер в Беверли-Хиллз берет с нее пять сотен за бритье пипки - потому что голубой и эта работа ему не по вкусу. На меня не ссылайся - может, это и не так.
Сведения были не того рода, чтобы Б. П. стал их распространять, хотя Фрэнку они могут понравиться. Мысли его как-то застряли на том, что этот ненормальный получает тысячу в день на прожитие и, прежде чем заказать еду, сверяется со своим "пищевым дневником", - он объяснил Бурому Псу, что избегает есть одинаковые блюда в течение года, добавив, что с Нового года начинает с чистой страницы.
- А как же яйца? - спросил Б. П.
- Есть тысяча способов приготовить яйца, - ответил Боб и выдал сумасшедшую серию яичных рецептов, многие на французском, который Б. П. знал, потому что встречал канадских французов в Су-Сент-Мари. Ему нравилось, как они говорят, потому же, почему нравилось слушать старую традиционную речь оджибуэев (анишинабе), например когда Делмор говорил по телефону с другом. Делмор объяснил ему, что весь этот язык состоит из условных звуков. А теперь он слушал, как этот стебанутый писатель говорит о том, что не может два раза за год съесть одно и то же. Он лениво подумал, что сказала бы об этом его возлюбленная - антрополог Шелли. Она регулярно посещала своего мозгового доктора для настройки, и когда Б. П. окинул взглядом массив еды перед ними, в нем тоже было что-то безумное, хотя аппетита это не отбило. Они ели дандженесских крабов, моллюсков, устриц и рыбу трех сортов, включая ушастого окуня и желтоперого тунца.
- Можешь представить мне рекомендацию? - спросил Боб, отложив на долю секунды вилку и сделав чудовищный глоток из стакана с вином.
- Нет. Я здесь по секретному делу. Не взял никаких бумаг. - Б. П. был доволен своей выдумкой. Кто будет таскать при себе все бумаги? Хотя из бумаг он имел только упомянутые водительские права да двадцатидевятилетней давности карточку воинского учета.
- Вынужден предположить, что ты в бегах и хочешь затеряться в большом городе, - сказал Боб. - Не забывай, что я пишу детективные романы и пользуюсь уважением в кругах профессиональных криминалистов.
- Расскажи это тем, кому не насрать, - ответил Б. П., изучая изысканный панцирь дандженесского краба. Он думал, что это создание носит свой дом с собой примерно так, как старый Клод носил мешок для мусора и его учил носить. - Подумываю поехать в Орегон валить лес, а может, в Шапло, в Онтарио. Если хочешь меня колоть, сам води свою машину и с кулаком любовь крути в тюряге.
- Успокойся. Мне только сесть за компьютер, и мигом получил бы на тебя материал.
- Если б знал мое имя.
Б. П. вынул из кармана ключи от машины Боба и двинул их по столу мимо большой чашки с tongole, сильно приправленных чесноком. Две женщины за столиком неподалеку обедали в темных очках, что показалось ему неудобным.
- Охолони, - сказал Боб. Он толкнул ключи обратно и, намотав на вилку спагетти, украсил их сверху моллюском из чашки. - Мое происхождение тоже неизвестно, даже мне самому.
- И мое, - сказал Б. П., зачерпывая ложкой из чашки масло с чесноком.
Мало кто из туристов понимал, что еда с большим количеством чеснока полезна как репеллент, хотя сейчас он вдруг затосковал по родным комариным местам, по озерам и болотам, по бесконечным холодным дождям, снежным карманам в болотах, не тающим до конца мая, по шельфовому льду, погребенному под песком и камнями на берегу Верхнего озера и часто доживающему до июня. Покопал - и ставь туда пиво, будет стоять холодненькое.
- Я часто притворяюсь неизвестным принцем-сиротой, но, по правде, моя мать была неразборчива в связях. Тяжело примириться с тем, что твоя мама не блюла свое тело. - Боб на секунду опечалился, потом слопал несколько устриц.
- Я слышал, моя тоже, но решил, что у нее были причины. Дедушка говорил, что у нас сильные тела и мы всегда можем заработать на харч и койку, а женщинам иногда приходится распустить подпруги, чтобы прожить. Растил-то меня он и, может, щадил мои чувства - мало ли что мне придется услышать. Ну, всякие там местные сплетни.
Сейчас устрицы занимали Б. П. больше, чем прошлое.
- Папу и старшего брата, на меня не похожего, мы оставили на ферме недалеко от Кокрейна, севернее Ла-Кросса, - сказал Боб. - Жили в О-Клэре, Фон-дю-Лаке, Ошкоше и, когда я учился уже в средней школе, остановились в Райс-Лейке - там, кстати, лучшая в мире пицца: ресторан "У Драга". С тех пор я не большой ее любитель. Трудно снижать требования. Это все равно что вернуться к официанткам после того, как спал с красивыми актрисами и манекенщицами.
- А я всегда любил официанток. - Б. П. заметил, что кости и мясо у морских рыб плотнее, - видно, им надо тяжелей трудиться в жизни, чем пресноводным. - Конечно, я мало что знаю о манекенщицах, а тем более - об актрисах. Хотя познакомился вчера с одной - она играла в фильме "Попки наголо".
- Видел его. Занимательно, но по части сюжета слабо. Почти вся наша порнуха пронизана нашим коллективным сисечным фетишизмом. Все эти деньги, что тратятся у нас на переоборудование сисек, - отдать бы их пяти миллионам американских детей, которые каждый вечер ложатся спать голодными. Я рос как беспризорник, перебивался с хлеба на воду, мотался по трущобным висконсинским городишкам, но был способным пареньком и благодаря усердию добился успеха.
- Что стало с твоей матерью?
Б. П. внимательно следил за тем, как Боб немного затрудняется с ответом, и вспомнил другую программу, которую дедушка слушал после Джека Бенни. Она называлась "Выдумщик Макги и Молли". Выдумщик много выдумывал.
- Я щедро содержу ее в шикарном доме престарелых в Милуоки. Мой старший брат и отец писали мне записки, что им не нравятся мои детективные романы. Это глубоко меня ранило.
Боб, кажется, был доволен этой деталью, полагая, что она должна повысить доверие к нему.
Б. П., сыт и пьян, отвалился от стола, удивляясь, почему Боб ни разу не взглянул на океан прямо у них за окном.
- Музыка твоя кажется мне малость заумной, мистер Боб. Может, и привыкли к ней в таких местах, которые на остальную нашу страну не похожи.
В этот напряженный момент снова возникла официантка и спросила, не надо ли им еще чего. Боб изобразил искреннее вожделение:
- Только ты, дорогая, можешь удовлетворить потребность более глубокую и более фундаментальную, чем пища. Вся эта пища, которую мы съели, - мертвая. Ты - живая пища.
- Конечно, Боб. Лижи меня, и не будешь толстым и пьяным и по часу в день проводить на толчке.
Она шлепнула на стол счет и унеслась.
После ресторана они часок соснули в машине, но с открытыми окнами, и морской ветерок отгонял большинство мух от их храпящих ртов. Проснулись разом, немного обалделые и недовольные. Боб открыл бардачок и настоял на том, чтобы оба приняли по мегавитамину - капсулу величиной с лошадиную таблетку, а потом велел Б. П. ехать на юг, в Санта-Монику, где у него встреча за обедом.
- Ты опять собрался есть? - От мысли о еще одном глотке Б. П. замутило.
- Еда в своей высшей форме не имеет никакого отношения к аппетиту. - Боб вынул маленький диктофон и сказал: "Не вызови мне такси, а подгони мне такси" - с видом человека, решившего важную задачу. Затем он впервые бросил взгляд на океан и сказал: - Клубись, клубись, лазурный океан!
В Санта-Монике они остановились на обслуживаемой стоянке "Прибрежного плюща". Боб показал на пирс по другую сторону Оушн-авеню, велел Б. П. быть через час и взглянул на несуществующие часы, как бы озадачившись.
Б. П. был рад оказаться вне пределов досягаемости для Боба и порастрясти обед, который можно оправдать только восьмичасовой пешей прогулкой. В уме, против обыкновения, он ощущал какую-то шаткость, какое-то трепыхание, мешавшее обрести настоящие ориентиры, которые, подобно ныне популярной "ситуационной этике", отнюдь не высечены на камне. Странник уязвим, и пусть он двадцать лет не заходил в церковь иначе как для того, чтобы вычерпать затопленный подвал, назревало какое-то почти религиозное чувство, толчок которому дала могучая карусельная музыка, доносившаяся из большого павильона перед пирсом. Тут стояли элегантные авто и в тени сидели кучкой опрятные шоферы. Происходил какой-то праздник у богатых мальчиков и девочек и их красивых мам. Б. П. стоял, зачарованный музыкой как раз такого рода, какую он больше всего любил, и вспоминал все многочисленные свои поездки на ярмарки Верхнего полуострова в Эсканобе, хотя сквозь фигурные окна павильона видно было, что это самая роскошная карусель во вселенной. И он опять заметил, что из-за зеленой швейцарской формы он просто не существует для публики, довольно плотно разместившейся на пирсе. Поблизости курили три привлекательные няни и смотрели прямо сквозь невидимого Б. П. Он был доволен, что обзавелся абсолютной маскировкой, - но если надеешься встретить чье-либо расположение в этом городе, то надо обзавестись и другими шмотками.
От карусельной музыки разбухал в груди комок ностальгии - примитивного, но безусловно религиозного чувства, в соответствии с которым родные места священны, так что, очутившись на чужих берегах, ты вспоминаешь холмы, ручьи, лощины и даже отдельные деревья, ставшие строками песни твоего существования. Чтобы побороть ностальгию, Б. П. глядел вдоль берега на север, в сторону Малибу, на зеленые холмы, сбегавшие к воде, на почти непростительную красоту морского вида. Этот край не слишком напоминал узилище, ожидавшее его дома, или тюрьму округа Алджер, где не умели приготовить яичницу, хоть ты их застрели, а шериф жульничал за картами. Неподалеку - чистая удача - проворная девушка сбросила юбку, правда, под ней оказался купальник. Он немного затянулся в щель между ягодицами, и девушка большими пальцами ловко одернула голубые тесемочные краешки. Сердце у Б. П. подпрыгнуло, когда она погладила себя по ляжкам, а сев позади нее на скамью, он увидел между ее ляжками голубой океан. Она игриво потянулась за пролетевшей совсем близко чайкой.
Созерцать это было выше его сил, и Б. П. прошел дальше по пирсу, где удили рыбу старики, но несколько раз оглядывался на девушку, уменьшавшуюся вдали, - не зная о предостережении Ницше, что, если долго смотришь в бездну, она посмотрит на тебя, но ощущая его физически по пасмурному замиранию в яичках. Недоступность выводит желание на арену тупой озадаченности, и можно почувствовать себя неопрятным до такой степени, когда хочется сесть, зарыдать и съесть свои туфли.
Несмотря на все это, он еще был способен сострадать и другим, и себе. Он резко дал задний ход, вернулся на скамью позади девушки, подобрал брошенную газету и проделал в ней дырочку посередине. Теперь можно было держать ее перед собой, как бы читая, и незаметно подглядывать в дырочку. Об этом методе контрразведки он прочел в журнале "Аргоси" из кипы, хранившейся в дровяном сарае у Делмора.
Девушка разговаривала с подругой, той же породы, но более коренастой, и обе тянули через соломинки прохладительное из пластиковых стаканов с таким звуком, который напомнил Б. П. очень грубую шутку об одной местной у них дома: говорилось, что она может засосать мяч для гольфа через садовый шланг. Он отверг эту шутку как недостойную зрелища, видимого сквозь дырку в газете, - оно уже произвело перемену в душевном состоянии, заставив его забыть о земных проблемах. Большой художник смог бы запечатлеть вид океана между ее загорелых ног, с головой далекого пловца, ныряющей в волнах. Сосредоточенность Б. П. была абсолютной, хотя не препятствовала некой мысли об отмщении Лону Мартену. Это был только второй его день здесь, и, хотя сейчас ему везло и настроение было смутно религиозное, он помнил, что единственная предыдущая встреча с большим городом, а именно с Чикаго, много лет назад отнюдь не была сплошным праздником. Села муха, и девушка дернула ягодицей, как лошадь. Рядом на скамейку опустился голубой, но швейцарская форма отбила у него интерес. Б. П. пришлось заново сфокусировать взгляд на девушке, которая повернулась боком, положив ладонь на игривую ягодицу. Во время их долгого побега из Мичигана в Лос-Анджелес они остановились вздремнуть у реки Уинд к северу от Термополиса в Вайоминге. Б. П., растянувшись на медвежьей шкуре, завороженно глядел на реку, на гладь водоворота с ямочками там, где всплывала форель. Теперь девушка стояла лицом к нему, и сквозь дырку в газете была хорошо видна легкая припухлость венерина холмика. Внезапно на него свалились два стаканчика, полные ледышек, и голубой насмешливо сказал: "Попался, друг?"
Б. П. бросил газету и попытался улыбнуться. Девушки засмеялись и показали ему средний палец. Спасибо, хоть чувство юмора есть. Он встал, отвесил глубокий поклон, ушел к концу пирса и там, на нижнем рыболовном настиле, искупил вину. У особо морщинистого старика крючок зацепился за что-то на дне, и он громко скулил, что это у него последняя леска. Б. П. живо разделся до трусов, спустился по железной лесенке и прыгнул, перед тем сказав старику, чтобы стерег его штаны и бумажник. Он с легкостью ушел вниз метров на десять вдоль натянутой лески и достиг дна. Видимость была плохая, а вода на удивление холодна, но он быстро отцепил леску старика от арматурины, торчавшей из сваи. Когда он победно вынырнул после благотворительного очищения, кучка зрителей приветствовала его аплодисментами, но среди них был и немного рассерженный Боб Дулат.
- Б. П., кретин чертов, я тебя час жду. Ты утонуть мог.
- Простите, сэр, хотел помочь несчастному старику. - Он взглянул на несуществующие часы, как перед этим Боб. - Я опытный водитель.
- Пошел ты на х… начальничек, - сказал старик Бобу.