630:5 (XIII). При вынесении смертного приговора обвиняемый должен быть помещен в тюрьму штата, находящуюся в городе Конкорд, и находиться там до исполнения меры наказания, каковое должно быть назначено не ранее чем через год после вынесения приговора.
В случае Шэя – через одиннадцать лет.
Смертная казнь осуществляется путем продолжительного внутривенного введения не совместимого с жизнью объема барбитурата сверхкратковременного действия в сочетании с химическим паралитическим средством до наступления смерти, каковую должен подтвердить дипломированный врач согласно общепризнанным нормам медицинской практики.
Все мои знания о смертной казни были почерпнуты из работы в АОЗГС. До того я практически не думала об этом институте – ну, кого-то там казнили, а СМИ раздували из этого сенсацию. Теперь же я знала убитых поименно. Я знала, что иногда они молят о пощаде. Знала, что после казни некоторые осужденные оказывались невиновными.
Это должно было быть сродни усыплению собак: начинаешь клевать носом, а потом уже не просыпаешься. Без боли и стресса. Состояла инъекция из трех препаратов: натриевого пентотала – успокоительного для погружения в сон, павулона, парализующего мышцы и останавливающего дыхание, и хлорида калия, влекущего за собой остановку сердца. Натриевый пентотал обладал сверхкратковременным действием, то есть человек запросто мог прийти в себя. Это также означало, что нервные окончания человека могли сохранять чувствительность, но доза успокоительного была настолько велика, что говорить либо двигаться он не мог.
В две тысячи пятом году британский медицинский журнал "Ланцет" опубликовал токсикологические отчеты о состоянии сорока девяти казненных арестантов из четырех штатов. У сорока трех уровень анестезии оказался ниже, чем того требовала простейшая операция под общим наркозом. У двадцати одного уровень был минимально допустимым. Анестезиологи сообщают, что если бы на момент введения хлорида калия человек находился в сознании, то ему казалось бы, будто в венах его кипит подсолнечное масло, что его изнутри жгут заживо, однако говорить или двигаться он бы не смог из-за мышечного паралича и легкого седативного эффекта, оказанного двумя другими препаратами. Верховный суд был в нерешительности: хотя смертная казнь там по-прежнему считалась конституционной, двух арестантов все же не казнили ввиду поднятого вопроса. Судьи не могли определиться, можно ли считать чудовищную боль, испытываемую при смертельной инъекции, нарушением гражданских прав и оспаривать данный способ в суде низшей инстанции. Говоря более простым языком, они сомневались, так ли гуманна смертельная инъекция, как ее пытаются преподнести.
630:5 (XIV). Представитель службы исполнения наказаний или кандидат на эту должность должен определить используемое (-ые) вещество (-а) и процедуры казни, однако, если данный представитель по каким-либо причинам сочтет нецелесообразным исполнение наказания через введение смертельного препарата, наказание возможно осуществить через повешение, в соответствии с законом о смерти через повешение от 31.12.1986.
Оливер взобрался ко мне на колени. Я перечитала абзац еще раз.
Шэю не введут хлорид калия, если я смогу убедить нужного чиновника – или судью – в нецелесообразности данного способа казни. А если приплести к этому еще и закон о защите религиозных прав заключенных и доказать, что частью его системы верований является донорство органов, смертельная инъекция действительно станет нецелесообразной. И тогда Шэя повесят.
И случится уже настоящее чудо: если верить доктору Галлахеру, в таком случае Шэй Ворн сможет отдать свое сердце Клэр Нилон.
Люсиус
В тот день, когда вернулся священник, я работал над пигментами. Мой любимый компонент – это чай: он оставляет пятна, насыщенность которых может варьироваться от почти белого до желтовато-коричневого. "M amp;M's" хороши ярким цветом, но с ними очень тяжело работать: приходится смачивать кончик ватной палочки и стирать с конфет глазурь; из них нельзя вымочить пигмент, как из фруктовых "Скиттлз". Чему я, собственно, и посвятил то утро.
Я положил крышку на стол и накапал в нее капель пятнадцать теплой воды. Затем туда отправилась зеленая конфета. Я покатал ее пальцем, наблюдая, как сходит слой пищевой краски. Хитрость в том, что конфету нужно вынуть в тот миг, когда увидишь белый сахар: если он просочится в краску, рисовать будет труднее.
Отбеленная пуговка отправилась мне в рот, благо теперь я мог себе это позволить: язвы-то исчезли. Посасывая ее, я вылил содержимое (зеленое, как трава, по которой я много лет не гулял босиком; как растительность джунглей; как глаза Адама) во флакончик из-под аспирина. Там краска будет в безопасности. Чуть позже я смогу смешать ее с капелькой белой зубной пасты, растворенной в воде, чтобы получить нужный оттенок.
Кропотливый, конечно, процесс, но с другой стороны… Времени у меня было предостаточно.
Я как раз собирался повторить этот трюк с желтой карамелью (от нее цвета получаешь в четыре раза больше, чем от "Скиттлз"), когда священник Шэя, облаченный в бронежилет, подошел к двери моей камеры. Я, конечно, видел его краем глаза во время первого визита, но только издалека. Теперь же, когда он стоял прямо передо мной, я заметил, что он куда моложе, чем я ожидал. Прическа у него была нарочито "антисвященнической", а глаза казались мягкими, как серая фланель.
– Шэй на стрижке, – сказал я. Сегодня парикмахерский день, Шэя увели минут десять назад.
– Я знаю, Люсиус – сказал священник. – Поэтому и надеялся поговорить с вами наедине.
Меньше всего на свете мне хотелось точить лясы со священником. Я его сюда не звал. Как показывал опыт, представители клира обычно ограничивали свое общение со мной нудной лекцией о том, что гомосексуализм – это выбор каждого человека и Бог все равно меня любит (за вычетом моей мерзкой привычки влюбляться в мужчин). Пусть Шэй и вернулся в камеру в полной уверенности, что новоиспеченная команда – баба-адвокат и этот священник – свернет ради него горы, я этого энтузиазма не разделял. Хотя он и просидел в тюрьме одиннадцать лет, я не встречал заключенного наивнее. К примеру, вчера ночью Шэй поругался с надзирателями, принесшими свежее белье: он отказывался стелить другие простыни. Заявил, что они слишком сильно пахнут хлоркой и он лучше поспит на полу.
– Спасибо, что согласились поговорить со мной, – сказал священник. – Я очень рад, что вы пошли на поправку.
Я подозрительно на него покосился.
– Вы давно знакомы с Шэем?
Я пожал плечами.
– С тех пор как его перевели в соседнюю камеру. Несколько недель.
– Он сразу заговорил о донорстве?
– Не сразу. Но вскоре у него случился припадок, и его упекли в лазарет. А когда вернулся, только об этом сердце и талдычил.
– У него был припадок? – повторил священник. Насколько я понял, об этом он не знал. – И эти припадки повторялись?
– Почему бы вам не спросить у самого Шэя?
– Я хотел узнать ваше мнение.
– На самом деле вы хотите узнать, действительно ли он творит чудеса, – поправил я.
Священник неохотно кивнул.
– Пожалуй, так.
Некоторые уже попали в газеты, об остальных, думаю, узнают в ближайшем будущем. Я поведал ему все, что видел своими глазами, а когда договорил, лоб отца Майкла прорезала глубокая складка.
– А он уверяет, что он – Бог?
– Нет, по этой части у нас выступает Крэш, – отшутился я.
– Люсиус, а лично вы верите в то, что Шэй – это Бог?
– Тут, отче, нужно внести одно уточнение: я вообще не верю в Бога. Перестал примерно тогда, когда один из ваших достопочтенных коллег сказал, что СПИД – это наказание за мои грехи.
Честно говоря, я делил религию на церковную и секулярную половины, предпочитал сосредоточиваться на красоте картины Караваджо и не замечать Мадонну с младенцем. И лучший рецепт ягнятины к пасхальному пиршеству я искал, забыв о страстях Христовых. Религия вселяла надежду в людей, которые знали, что их ожидает печальный конец. Именно поэтому многие люди начинают молиться в тюрьмах и больничных палатах, услышав от врача приговор "неизлечим". Религия служит эдаким одеялом, которое ты натягиваешь до подбородка, чтобы не замерзнуть. Религия – это обещание, что, когда все закончится, ты не умрешь в одиночестве. Но с таким же успехом она может обдать тебя леденящим холодом, если то, во что ты веришь, станет важнее, чем сам факт, что ты веришь.
– В Бога я не верю, – сказал я, не сводя с него глаз. А в Шэя – верю.
– Спасибо, что уделили мне время, Люсиус, – тихо произнес священник и зашагал прочь.
Может, он и священник, но чудеса ищет явно не там, где надо. Взять, к примеру, тот случай со жвачкой. Я видел, как его представили в новостях: будто Шэй взял одну пластинку и сделал несколько. Но спросите кого-нибудь, кто при этом присутствовал – меня, например, Крэша или Техаса, – и любой вам скажет, что из одной жвачки семь не получилось. Скорее, дело обстояло так: когда жвачка просовывалась в щель под дверью, мы не отламывали много – мы довольствовались малым.
Да, жвачки чудесным образом стало больше. Но мы – безнадежные жадины – учли вдруг желания семерых других человек, которые показались нам не менее важными, чем наши собственные.
И, на мой взгляд, это было настоящее чудо.
Майкл
У его святейшества в Ватикане был целый офис работников, анализирующих потенциальные чудеса и решающих, подлинные ли те. Они дотошно изучали статуи и бюсты, выскребали разрыхлитель теста из якобы кровоточащих глаз, выискивали на стенах масла, что источали аромат роз. Мне, конечно, недоставало опыта тех священников, но у стен тюрьмы штата Нью-Хэмпшир собралось почти пятьсот человек, провозгласивших Шэя Борна Мессией. Я не мог позволить им так легко забыть об Иисусе.
С этой целью я сейчас и засел в лаборатории колледжа Дармут в компании аспиранта по имени Ахмед. Тот пытался донести до меня, какие результаты показал анализ образца почвы, взятый возле ведущих к ярусу I труб.
– Потому-то тюремное начальство и не смогло ничего объяснить: они заглядывали внутрь труб, когда нужно было заняться тем, что находится вокруг, – сказал Ахмед. – Да, в воде были обнаружены частицы, напоминающие алкоголь, но не во всех трубах. И как вы думаете, что растет возле тех труб? Рожь.
– Рожь? В смысле, такой злак?
– Ага. Оттого и возникла высокая концентрация спорыньи в воде. Это грибковое заболевание ржи. Я не знаю, что его вызывает, я не ботаник, но готов поспорить, это связано с недавними затяжными дождями. А в водопроводе была обнаружена тонкая трещина, через которую, в общем-то, и произошла утечка. Спорынья была первым химическим оружием в истории: ассирийцы использовали ее еще в седьмом веке до нашей эры для отравления водных запасов. – Он улыбнулся. – У меня два диплома, химика и историка Древнего мира.
– А эта спорынья, она смертельно опасна?
Ахмед пожал плечами.
– Ну, если принимать ее регулярно… Но поначалу она действует как галлюциноген, родственный ЛСД.
– Значит, заключенные на ярусе I могли быть не пьяны… – деликатно заметил я.
– Верно, – ответил Ахмед. – Судя по всему, у них был психоделический трип.
Я перевернул склянку с образцом почвы.
– То есть, по-вашему, вода была отравлена?
– Такова моя теория.
Но ведь Шэй Борн, сидя в тюрьме, не мог знать, что возле труб снабжающих ярус I водой, растет какой-то грибок! Ведь не мог же?…
Тогда я вспомнил кое-что еще. На следующее утро те же арестанты потребляли ту же воду, но вели себя совершенно обычно.
– И как же отрава могла исчезнуть из воды?
– А вот это, – сказал Ахмед, – я еще не понял.
– Существует ряд причин, по которым пациент со СПИДом в поздней стадии может резко пойти на поправку, – сказал доктор Перего.
Он работал не только экспертом по автоиммунным заболеваниям в медицинском центре Дармут-Хичкок, но и тюремным врачом, специализирующимся на ВИЧ-инфицированных пациентах. Он тоже знал о чудесном исцелении Люсиуса. Времени на формальную беседу у него не было, зато он охотно согласился поговорить со мной по дороге из своего кабинета на совещание в другом крыле больницы. Главное, чтобы я понимал: раскрыть врачебную тайну он не имеет права.
– Если пациент, к примеру, игнорирует медикаменты, а потом внезапно решает начать прием, язвы исчезнут и общее самочувствие гут же улучшится. Хотя мы берем кровь раз в три месяца, попадаются больные, которые отказываются сдавать кровь. И опять-таки: то, что кажется внезапным исцелением, на самом деле является плавной переменой к лучшему.
– Альма, тюремная медсестра, сказала мне, что Люсиус не сдавал кровь уже более полугода, – заметил я.
– Следовательно, мы не можем с уверенностью говорить о его вирусной нагрузке в последнее время.
Мы дошли до зала для совещаний, постепенно наполнявшегося врачами в белых халатах.
– Не знаю даже, что вы ожидали услышать, – с горькой усмешкой сказал доктор Перего. – Что он особенный… или же самый обычный.
– Я сам не уверен, – признался я и пожал ему на прощание руку. – Большое спасибо, что уделили мне время.
Доктор юркнул в зал, а я зашагал по коридору в сторону парковки. Я уже ожидал лифта, улыбаясь малышке в ходунках (один глаз ее закрывала повязка), когда вдруг кто-то коснулся моего плеча. За спиной стоял доктор Перего.
– Как хорошо, что я вас догнал. Найдется минутка?
Я проводил взглядом мамашу, заталкивающую ходунки в разверстую пасть лифта.
– Конечно.
– Будем считать, что я вам ничего не говорил, а вы меня не слышали.
Я понимающе кивнул.
– ВИЧ зачастую приводит к когнитивному расстройству – временной потере памяти и внимания. Это в буквальном смысле вид-. но на магнитно-резонансной томограмме: когда ДюФресне попал в тюрьму, его снимки указывали на необратимые изменения в мозге. Однако мы подвергли его магнитно-резонансной томографии еще раз – вчера. И увидели, что атрофия пошла на убыль. – Он какое-то время молча смотрел на меня, ожидая, пока информация переварится. – Физических доказательств деменции больше нет.
– И чем это может быть обусловлено?
– Ничем, – покачал головой доктор Перего. – Ровным счетом ничем.
Когда я пришел на свидание к Шэю Борну во второй раз, он спал. Боясь его потревожить, я уже собрался было уходить, когда он заговорил со мной, не открывая глаз.
– Я не сплю, – сказал он. – А вы?
– Вроде бы тоже, – ответил я.
Он привстал, свесив ноги с края нар.
– Вот это да. Мне снилось, что меня ударило молнией и у меня появилась сверхъестественная способность находить что угодно и где угодно. Тогда правительство заключило со мною сделку: найду Бен Ладена – отпустят на свободу.
– А мне как-то приснилось, что у меня есть волшебные часы. Переведешь стрелки – и попадешь в прошлое. Мне всегда хотелось быть пиратом. Или викингом.
– Какое кровожадное желание! А вы ведь священник.
– Но родился-то я не в рясе.
Он взглянул мне прямо в глаза.
– Если бы я умел перемещаться во времени, я бы отправился на рыбалку со своим дедом.
Я слегка оторопел.
– Я тоже часто рыбачил с дедушкой…
Забавно все-таки, как двое мальчишек вроде нас могут начать жизнь в одной точке, а потом сворачивать в противоположные стороны и стать в итоге совершенно разными людьми.
– Моего деда давно уже нет с нами, но я все еще по нему скучаю, – признался я.
– А я не был знаком со своим, – сказал Шэй. – Но должен же у меня быть дедушка, правда?
Я недоуменно уставился на него. Как же бедолаге жилось, если даже воспоминания приходится выдумывать?
– Где ты провел детство, Шэй?
– Свет… – ответил Шэй, пропустив мой вопрос мимо ушей. – Как рыба понимает, где она находится? Ведь на дне океана все постоянно меняется. Если ты вернулся, а все уже другое, разве это место осталось прежним?
Дверь на ярус отворилась, и на помост вышел надзиратель с металлическим табуретом.
– Возьмите, отче, – сказал он, ставя табурет перед камерой Шэя. – На случай, если вы тут надолго.
Я узнал его: это был мужчина, который искал меня в прошлый раз, когда я беседовал с Люсиусом. Его маленькая дочь страдала от страшной болезни, но потом выздоровела – и он был уверен, что к этому причастен Шэй. Я поблагодарил и дождался его ухода, прежде чем продолжить разговор.
– Ты когда-нибудь казался себе такой рыбой?
Шэй посмотрел на меня так, будто это я не мог поддержать простейшей беседы.
– Какой еще рыбой?
– Ну, той, которая не может найти дорогу домой.
Я знал, к чему веду – к истинному спасению, вот к чему, – но Шэй сбил меня с курса.
– У меня было множество жилищ, но только один дом.
Он сменил несколько приемных семей, уж это-то я помнил еще посуду.
– И что же это за место?
– Там, где моя сестра была рядом. Я не видел ее с шестнадцати лет. С тех пор как меня посадили в тюрьму.
Я помнил, что он когда-то попал в колонию для несовершеннолетних за поджог, а вот о сестре ничего вспомнить не мог.
– А почему она не пришла на суд? – спросил я и тут же осознал, какую грубую ошибку допустил: откуда мне было это знать, если я там не присутствовал?
Впрочем, Шэй ничего не заметил.
– Я попросил ее не вмешиваться. Не хотел, чтобы она кому-то рассказала о моем поступке. – Он замешкался. – Я хочу поговорить с ней.
– С сестрой?
– Нет. Она и слушать не станет. Со второй. Она будет слышать меня, когда я умру. Будем слышать меня каждый раз, как ее дочь заговорит с ней. – Шэй поднял глаза. – Помните, вы говорили, что нужно спросить, хочет ли она принять мое сердца? А что, если я сам спрошу?
Привести Джун Нилон на свидание с Шэем было не легче, чем перетащить Эверест в Колумбус, штат Огайо.
– Не уверен, получится ли…
С другой стороны, личный контакт с Джун, возможно, поможет Шэю понять разницу между человеческим и божественным прощением. Возможно, если сердце убийцы окажется в груди ребенка, всем станет понятно, как добро – в буквальном смысле – растет из злодейства. И биение пульса Клэр успокоит Джун гораздо лучше, чем все мои молитвы.
Возможно, Шэй действительно разбирался в вопросах искупления лучше, чем я.
Сейчас он стоял у стены, поглаживая железобетон и словно считывая историю всех прошлых узников.
– Я попытаюсь, – сказал я.