* * *
Утром на крыльцо пришел здоровенный кузнечик и умер: было такое впечатление, что кузнечик по каким-то своим причинам сделал это нарочно. Кузнечик лежал, встопорщившись всеми своими шипами и острыми телесными углами, и, как и вся тутошняя жизнь, походил на механизм, сейчас, впрочем, вышедший из строя. Пока Джулька не увидела, он аккуратно подсунул под тельце яблоневый листик и выбросил все это в буйные заросли у штакетника, мимоходом подумав, что там, наверное, уже целое кладбище крохотных мертвых телец, заложившее основу какой-то новой питательной жизни, копошащейся, влажной и неприятной.
Как они ухитрялись ходить босиком, когда между пальцами продавливается черная жидкая грязь, как избавлялись от живых и мертвых насекомых, мышей и тикающих невидимых домашних тварей?
Джулька вышла на крыльцо, вся в бледных мурашках от утреннего холода, и сонно терла кулачком глаза. Даже не девочка-подросток, кроха, заблудившийся ребенок… Кстати, насчет девочки…
Позвонить Ваньке не получалось, не хотел понапрасну, а может, и не понапрасну пугать Джульку, а Джулька все время терлась рядом. Матрас он развесил на турнике, который, видимо, поставил папа-Заболотный. Матрас за ночь промок еще сильней, надо было занести его в дом все-таки. Ну и вонял бы себе сырыми тряпками, тут все воняет, зато бы уже немного просох к утру, а днем бы он его досушил.
Небо было мутное, сизоватое, но он уже знал, что такая дымка на самом деле предвещает хороший теплый день: в какой-то момент она уплотнится, точно войлок, а потом сваляется комками и разбежится, открыв бледное чистое небо. А когда тепло, в саду пахнет смородиновым листом и полынью, и надо бы, кстати, нарвать полыни и бросить ее под кровать, говорят, насекомые ее не любят. Может, уйдут загадочные ночные пильщики, и он сможет бестревожно спать?
Дождавшись, когда Джулька уйдет в деревянный серый сортир в дальнем углу сада, он присел на крыльцо, как раз на то место, где умер кузнечик, и перезвонил Ваньке-Каину.
- Ну, как бы непонятно, - сказал Ванька, помолчав, - как бы не могут найти. Серега выехал уже.
- Серега?
- Ну, Заболотный.
- А куда выехал?
Крыльцо было мокрым. Еще не высохло с ночи, черт.
- Сюда, - неохотно ответил Ванька. Он подумал, что Ваньке вся эта история неприятна еще и потому, что нарушает образ идеальной деревни, который можно впарить доверчивым покупателям.
- Ванька, - сказал он, - а ты во втором своем доме давно был?
- Позавчера был, - Ванька насторожился, - второй этаж там доделать надо. Пол настелить. А что?
- Знаешь, я, когда шел от тебя… - он замолчал.
- Ну?
Джулька вылезла из сортира и приближалась по дорожке, стараясь увернуться от цепких стеблей пырея, хватавших ее за голые ноги.
- Там, может, кто-то был.
Получалось, он вроде как струсил: не зашел, не проверил.
- Ты определись, - голос у Ваньки стал тоньше, когда он злился, у него всегда голос становился тоньше, - где она, по-твоему, прячется? У меня или у тебя?
- Ванька, - сказал он тоскливо, - я не знаю. Ну как она у нас может на чердаке? Мы ж все время… Слушай, вон, Джулька идет. Давай, что ли, я выйду навстречу? И мы вместе посмотрим?
- Зачем?
- Ну, не знаю. На всякий случай.
Он слышал, как Ванька вздохнул с какой-то обреченной покорностью,
- Прям с утра, что ли?
- А когда?
- Что там? - Джулька подставила ладошки под пимпочку умывальника. Смешной умывальник. Старый. Наверное, еще до Заболотных тут был, а они так и не повесили новый.
- Ванька просит… помочь ему там… с ремонтом. Немножко.
- А! - Джулька вытерла руки мокрым полотенцем, висевшим на гвоздике, и тут же затрясла пальцами, потому что в полотенце запутался крупный комар, карамора, - я с тобой, да-а?
- Нет, - он сурово покачал головой, - это для больших мужчин. Это мачистское шовинистское дело. А ты, Джулька, диссертацию свою совсем не пишешь, это плохо.
Сперва сидела за своим лэптопом, азартно тюкала, потом опять же охладела, оказалось, что архивы, которые ей нужны, не оцифрованы, нужно в Ленинку, или куда там еще, в ИМЛИ, что ли, она еще пыталась что-то писать, но он видел, как ускользает, расплывается ее азарт.
- Наверное, да, - худенькие плечи поднялись, опустились, - наверное, я буду сейчас писать диссертацию.
- Только знаешь что, - сказал он, - ты вот что… пока я не приду, посиди дома, ладно? Не ходи никуда.
- Почему-у?
- Ну, так. Для меня, ладно?
А чего, собственно, я боюсь, думал он, пока Ванька-Каин возился с ключами на чистеньком белом крыльце? Маленькой девочки? Или наоборот, за маленькую девочку? Но ведь девочка свихнулась, вроде, и чего ждать от нее, непонятно.
- Псих ненормальный, - ворчал Ванька, открывая двери, - примерещилось ему.
А в гостевом Ванькином доме пахло стружкой, свежим деревом. И никакой сырости, никаких старых обоев, рукомойников, помойных ведер - все крепкое, чистое. И евроокна. Надо же, евроокна.
- Кулак ты, Ванька, - сказал он горько.
И биотуалет, наверное…
- Руки надо иметь, - Ванька охлопал стену как охлопывают добрую лошадь, - и голову на плечах. Пол сделаю на втором этаже, сюда переберемся. А тот потихоньку ремонтировать начну.
Он вдохнул чистый, прекрасный запах стружки.
- Ванька, сколько на самом деле стоил мой дом?
Ванька смотрел на него, сузив черные, и без того узкие глаза. Было и правда в нем что-то разбойничье, диковатое…
- Ты сказал мне, что оформлять будем на пятьдесят, а остальные сто они просили налом, без оформления, чтобы налог меньше. Сколько на самом деле ты им отдал?
Ванька молчал, только выдвинул почему-то челюсть.
- Потому что ты лох, - сказал Ванька с неожиданной, испугавшей его злобой, - грех лоха не надуть. Приехал, дезодорантом воняешь, американ бой, мы тут в дерьме, а он весь в белом… утю-тю… уси-пуси…
- Ты ж мне, вроде, друг.
- Откуда теперь друзья? Нет теперь друзей. Где ты был, пока за мной рэкетиры бегали с утюгом наперевес?
Новый Ванька испугал его. Он был совсем чужой, незнакомый Ванька. Чужая полупустая деревня с чужими, незнакомыми людьми, посреди чужой незнакомой земли. И они с Джулькой. И деваться некуда.
- Как же мы теперь с тобой? - растерянно сказал он, - как же мы будем?
- А вот так и будем, - Ванька отряхнул руки, словно избавляясь от чего-то ненужного, раздражающего.
- Знаешь, Ванька, мы наверное уедем отсюда, - сказал он и сам обрадовался, что наконец-то эта простая мысль пришла в голову.
- Ну и вали, - сказал Ванька равнодушно, - дом продавай и вали. Или не продавай. Как знаешь.
- Но… ты не поможешь?
- Нет.
- Думаешь, хорошо устроился? - он услышал свой собственный голос, и голос этот был чужим, - а ведь не получится, Ванька. Ригель взорвется. Он сбросит огненную оболочку, и она будет расширяться и расширяться. И охватит полнеба. Ригель сожжет нас всех. Думаешь, тут, в лесах от него можно укрыться? От язвящего пламени его, от жара, дующего в лицо, от белого его, голубого, синего света…
- Псих, - брезгливо сказал Ванька. - Псих, слюня. Всегда был таким. Пшел отсюда.
И чуть толкнул его ладонью в грудь, не сильно, но он почему-то не удержался, пошатнулся и почти вывалился на крыльцо.
Ванька вышел следом и теперь, стоя к нему спиной, деловито запирал дом.
- Ванька, - он прочистил горло, - что это?
- Ну, шерсть, - сказал Ванька, лязгнув напоследок засовом.
- Откуда?
- Ну, зацепилась. Собака пробежала, и зацепилась.
Потом, сообразив, что тут нет собак, добавил:
- Или лиса.
- На такой высоте?
Клочок шерсти, зацепившийся за оконную раму (он потом разглядел еще один, чуть ниже, словно бы кто-то терся об угол дома, а потом заглянул в окно) был темно-бурым и довольно длинным; словно бы пучок водорослей… почему водорослей? Причем тут водоросли?
- Медведи здесь водятся, - с некоторой даже гордостью сказал Ванька. Стычка в доме словно бы позабылась, и он был деловит и дружелюбен.
Под окном пышно рос бурьян.
На дорожке вроде бы остались вмятины, но они с Ванькой и сами тут ходили. На пыльных тропинках… далеких планет… останутся наши следы. Хорошо, что я сказал Джульке сидеть дома.
Можно, например, попроситься к тете Тане. Тетя Таня зануда, и Джулька ей не понравится. И она - Джульке. Она же не народ, а просто старая противная тетка.
Ничего. Стерпится - слюбится. А потом как-нибудь устроимся. Почему я с самого начала не подумал? Ванька уболтал? Гипноз какой-то, ей-богу.
Джульке сначала тут нравилось. А теперь и непонятно.
- Ну я пошел, - Ваньке надоело стоять на одном месте, он вообще не отличался терпением, - ты это… заходи как-нибудь. Если что.
- Если что, - согласился он.
* * *
- Уеха-ать? - удивилась Джулька.
- Ну, да. Через пару дней где-то.
Как только прояснится с девочкой, подумал он, хотя какое ему собственно дело до девочки? Может, наоборот, лучше уехать, пока не прояснилось с девочкой…
- Заче-ем?
Ему вдруг показалось, что Джулька растягивает гласные как-то утрированно, словно бы притворялась, что говорит на неродном языке. Нарочно, потому что это кажется трогательным?
- Тебе диссертацию нужно писать, - напомнил он, - ты же хотела. В библиотеку.
- Да, - плечи опущены, глаза опущены, рыжие волосы висят прядками, - диссерта-ацию.
Слово "диссертация" было сухим и ломким. Точно щепки.
- А где мы буде-ем жить?
- Сначала у тети Тани. Ну, мамина сестра, я говорил тебе. Потом подыщем что-нибудь.
Он заправил картошку магазинной сметаной, покрошил вялый магазинный укроп. Джулька хотела огород, чтобы лук и молодая зелень, но теперь уже не получится, наверное.
- Знаешь, - сказал он, - чтобы куда-то устроиться, вот так, по мэйлу нельзя. Не получается. Надо самому все время вертеться. Заходить, спрашивать. Контачить. Ничего не выйдет вот так, по мэйлу.
- Почему? - Джулька уминала картошку с удовольствием.
- Потому что это Россия. Тут все на личных отношениях.
- Надо водку пить с нужными людьми, да-а?
- Да, - он поднялся и счистил с тарелки остатки картошки в помойное ведро. Поросенка бы хоть кто держал, жалко ведь, еда пропадает.
- Ты куда?
- Сейчас вернусь, - сказал он.
На чердаке вроде все осталось как прежде. Или нет? Он не помнил. Помятая юла - она так и лежала под той стенкой? А сдувшийся пляжный мяч? Был тут раньше? Спички?
Толстенький коробок туристских спичек выглядывал из-под старого ратинового пальто. Он вдруг подумал, что, наверное, мало кто вообще помнит это слово - ратиновый.
Внизу Джулька вежливо улыбалась дяде Коле, напряженная верхняя губа открывала бледную десну. Почему-то он раньше не замечал, что, когда она улыбается, у нее видна десна, это было неприятно, словно бы она показывала чужому человеку нечто очень интимное, розовое и влажное.
- Вот, Борисыч, принес, - дядя Коля был серый и тусклый, словно бы присыпанный пеплом и голос у него был серый и тусклый, - мне чужого не надо. А то этот приедет, спросит, где телескоп? А я чего, он в саду стоял, мокнул.
Вот откуда они, интересно, все знают? Мобилы у дяди Коли ведь, скорее всего, нет. Или есть?
- Я думаю, не спросит, дядя Коля.
Может, дядя Коля намекает, чтобы поставили стакан? Но просто налить стакан невежливо, это уж наверняка надо сесть, налить ему, себе, обстоятельно поговорить. О чем? Что не уродилась картошка? Что при Брежневе выпекали хороший хлеб, а теперь разве это хлеб? Нет, с дядей Колей можно поговорить о том, что скоро взорвется Ригель.
Но дядя Коля не стал говорить о Ригеле, а повернулся и пошел прочь; из прорванного на спине серого ватника торчал клок серой ваты.
- Погодите!
Он заспешил за дядей Колей, который шел, казалось, медленно и неторопливо, но каким-то удивительным манером оказался уже у калитки.
- Это вот что такое, дядя Коля? Я хотел спросить, чье?
Дядя Коля без выражения смотрел на пучок длинной рыжей шерсти в его ладони.
- Не медведь? Я так думаю, длинновата она для медведя?
- Зачем тебе? - сказал дядя Коля скучно, - ты ж уезжаешь.
Откуда он знает? Джулька сказала?
- Ну, вот, просто интересно…
- Ты это, Борисыч, - дядя Коля смотрел на него сочувственно, глаза тусклые, точно присыпанные пеплом, вертикальные морщины на щеках тусклые и серые… - нечего тебе здесь делать. Раз собрался, так и уезжай. Пока не поздно. Хотя, может, и поздно. Вон идет.
- Здрасьте, Бабакатя, - сказал он машинально.
На резиновые сапоги у Бабыкати налипли рыжие сосновые иголки, плетеная корзина в пухлой, красной, как связка моркови, руке прикрыта серым пуховым платком.
- А вот грибочков-то, - Бабакатя суетливо поправила платок на корзине, - грибочков-то много нынче пошло. Мяста надо знать грибные-то…
Бабакатя говорила механически, без выражения, словно бы вела свою роль в абсурдистской пьесе.
Ему показалось, что в корзине что-то шевелится.
- Ну что, лиса, - скучно сказал дядя Коля, - не вертеть тебе хвостом? Не хочет тебя больше хозяин-то.
Он вдруг увидел, что Бабакатя выше дяди Коли на голову и шире в плечах. Чем-то она напоминала страшных чугунных женщин на привокзальных площадях усталых районных городков.
- Тьфу на тебя! - Бабакатя выпростала из шерстяной линялой кофты другую багровую руку и махнула на дядю Колю, - Иди, иди отсюда. А ты, Борисыч, ты его не слушай, совсем мозги пропил.
- Оленку ему, выходит, подсунула? Не опоздала бы, коза. Девка мелкая, Фекла-то тоже прошлым летом, думаешь, зачем в лес бегала, а? Кому жаловаться? И на кого?
- Ну и где Фекла-то? - Бабакатя прижала корзинку к груди, голос у нее стал почти мужским, с закрытыми глазами он бы не отличил его от дяди Колиного. - И где она, твоя Фекла? В дурке твоя Фекла, вот где! Будто я не знаю.
- А ведь сбежала она, - торжествующе сказал дядя Коля, вновь проявив поразительную осведомленность, - Так что смотри, коза….
- Это ты смотри, Николаич, - он никак не мог разглядеть что там, в корзине, хотя и старался, - живешь, горя не знаешь. И по грибы, и по бруснику. Вон, в прошлом году сколько пудов кооператорам сдал! А почему? Потому что Бабакатя в лес ходила за вас за всех. А теперь (тяперь) как старая стала, так что? И девкой ты меня, Николаич, не пугай. Девка - что? Девка - тьфу, а хозяин-то вон он…
- Вы это о чем?
Они оба обернулись к нему - синхронно.
- Иди, Борисыч, - дядя Коля говорил мягко, как с ребенком или слабоумным, - не твоего ума дело.
А Бабакатя, кивнув толстым подбородком в подтверждение, пробормотала что-то вроде "грибочков…".
- Бабакатя, - спросил он неожиданно для себя, - а вы правда доктор наук?
- Чаво? - Бабкатя моргнула редкими белесыми ресничками. Байковый халат на груди вытерся сильнее, чем на животе, а на животе - сильнее, чем у подола. Он вдруг увидел, что маленькие глаза у нее холодные, пустые и страшные.
- Нет, это я так. Это так просто.
Это клоуны. И она, и этот дядя Коля. Они сговорились. Свести его с ума. Выжить отсюда. У них такая игра. Они так со всеми. С приезжими. Других развлечений тут нет…
Со стороны пыльной дороги, из-за плотной стены борщевика, донесся гул мотора.
* * *
- Вы правда думаете, что она прячется на чердаке?
- Не знаю, - Заболотный устало покачал головой. - Вообще-то она любила там прятаться. Ну, как бы убежище. Домик. Но как бы она сейчас туда залезла? Вы бы заметили. К тому же…
Заболотный замолк, глядя перед собой.
- С кошкой любила там сидеть, - сказал наконец Заболотный.
Он вдруг подумал, что Заболотный - еще один их с Ванькой двойник, немолодой мужик, женатый вторым браком, бывший итээровец, что ли, походник, наверное, байдарки, костры в лесу, новая жена, новый поздний ребенок.
- Как она могла убежать так далеко? - он, казалось, с трудом двигал челюстью, - она до сих пор вообще не убегала. Она вообще ничего не делала. Сидела и не двигалась. Кормят - ест. Ну и так далее.
Заболотный вновь смолк и дернул кадыком.
Он молчал. Ему было жаль Заболотного.
- Потому ее там ищут. Около лечебницы. А сюда это я так. На всякий случай. Не знаю, зачем, честно говоря.
- Ваш? - спросил он зачем-то.
Телескоп стоял в сенях, расставив ноги, словно диковинное насекомое.
- Она интересовалась астрономией, - Заболотный оживился, как человек, которого насильственно отвлекли от неприятного, - вот я и… на день рождения. Тут нет светового загрязнения. Совсем. Удобно наблюдать. Она каждый вечер, когда можно… когда небо ясное. Один раз даже уверяла, что видела летающую тарелку. Представляете?
- Ну, могло показаться. Метеозонд или запуск спутника… Там, на севере, космодром ведь. Ракетный полигон…
- Огни на Луне видела, - продолжал Заболотный, не реагируя на его реплику.
- На Луне? Что за огни на Луне?
- Ну… - Заболотный с усилием вынырнул из воспоминаний, но сказал охотно и оживленно, - это такой феномен… еще в девятнадцатом веке наблюдали. В сороковые, и позже. Груйтуйзен, например. И Хадсон. Вроде как последовательные сигналы. И объекты. Непонятно.
- И американские астронавты, конечно, тоже видели?
- Да. И они. - Заболотный не уловил иронии, или сделал вид, что не уловил. - Вроде было даже кодовое слово, "Аннабель", кажется, обозначавшее проявление сознательной деятельности, ну, если наблюдаемое точно не подходит под описание природного явления, а…
- Метеориты? От удара может быть вспышка, даже если…
- В безвоздушном? Да. Но эти были организованными. Последовательными. Она говорила, что… говорила, что, - он запнулся и набрал воздуху, - цепочку огней в кратере… да, Эратосфен. Как бы движущуюся. Белые огни, как связка бус…
- Красиво.
- Да, - согласился он, - красиво.
- И вы видели?
- Нет. Когда я добежал до… они уже погасли. Не повезло.
- Да, - согласился он, - не повезло. Скажите, а… Там, в лесу… с ней ничего не случилось? Такого?
- Случилось, - Заболотный погас, словно внутри повернули выключатель, - такое.
- Простите.
- Уже ничего. Я, пожалуй, заберу его. Телескоп. Не возражаете?
- Нет, конечно. Что вы.