– Ну прости, пожалуйста, – пожал плечами отец. – Хотя тут нет ничего зазорного. Ницше – это как свинка. Лучше переболеть в соответствующем возрасте.
– Я никогда этим не болел, – вскипел Максим. – Откуда тебе знать?.. Каждая философия стоит одна другой… По крайней мере у Ницше есть несколько идей, с которыми нельзя поспорить, ты сам им следуешь!
– Не исключено.
– Это очевидно! Я могу даже напомнить: без удовольствия нет жизни, борьба за удовольствие есть борьба за жизнь… Угрызения совести есть нечто, от чего можно отучиться, у многих людей их совсем нет в отношении действий, при которых другие их испытывают!
Отец поднял руки, пытаясь отшутиться.
– Не в ярости твоей обличай меня, и не во гневе твоем наказывай меня!
– Различие между добром и злом определяется мерой и устройством интеллекта… Как беден был бы человеческий дух без тщеславия!
– Там не про это, – вдруг перебил отцовский приятель.
Максим вскрикнул с досады:
– Где – там?..
– Там про то, что некоторые люди могут быть выше других и сами могут определять, где зло, а где добро, как им удобней.
Отец картинно взялся за голову.
– И ты, Брут? Только не Ницше!
– А чем тебе это не нравится? – воскликнул Максим, резко поворачиваясь к отцовскому любовнику. – Приятнее верить, что все произошли от одной обезьяны?
– Я не хочу быть выше других.
– Ты никогда и не будешь, сладкий мой, можешь не беспокоиться.
В пылу злости Максим не заметил, как раскачал стол. Теперь чашки и тарелки звенели в тишине.
– Ну-ну-ну! – запоздало пробормотал отец. – Остановись…
Лицо его как-то в минуту посерело и осунулось, как бывает в утреннем похмелье. Он взял с колен салфетку и бросил на стол.
– Остановись, пожалуйста… Третий час ночи, поздновато для философских баталий. Пора и честь знать. Пойдемте.
Они вчетвером остались последними в зале. Оркестр уже исчез с эстрады, только усталые официанты стояли в проходах.
Максим внезапно успокоился. Ему даже сделалось весело в первый раз за весь этот вечер. Он улыбнулся отцу.
– Платить не будем?
– Я уже расплатился.
– Может быть, пройдем через клуб? – неуверенно предложила Таня, которой, видимо, хотелось бросить прощальный взгляд на сливки стильной молодежи.
– Конечно, мне самому любопытно, – согласился отец. – Только там, наверное, тоже уже никого не осталось.
– Что ты, папа, там самый разгар.
Максим оказался прав – в клубе полным ходом шла вечеринка. Гремела музыка, вращался лазер; под лучом платье Тани и рубашка Ганимеда начали ослепительно вспыхивать, затемняя лица и руки, каждую секунду обращая их в негативы моментальных, один за другим сделанных снимков. Вращался пол. Невнятные лица всплывали в водовороте и тут же пропадали.
– Может быть, правда еще останемся? – закричала Таня, оборачиваясь.
– Нет! – крикнул Максим в ответ.
– Почему?!.
Одно бледное лицо с бородкой вдруг застыло прямо в воздухе, и она прянула, вздрогнула, натянула вожжи.
Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…
Максим обнял ее сзади:
– Идем…
Она подчинилась его мягким подталкиваниям, на ходу оборачиваясь:
– Пока!! Звони!! Я во вторник буду в джаз-клубе!!
На улице сильно похолодало, но все они, даже Таня, глотнули воздуха с удовольствием и с облегчением.
– Какой-то сегодня вечер встреч! Это Гриша, я тебе про него говорила, он режиссер…
Растрепанный Гриша выскочил за ними.
– Можно тебя на два слова?
Таня испуганно оглянулась.
– Ради бога, – разрешил Максим.
Навстречу им по ступеням поднимался другой человек с бородкой, в блестящих ковбойских сапогах, в переливчатой, тончайшей лайки куртке с бахромой.
– Какие люди, – проворковал он, протягивая отцу обе руки. Они расцеловались.
– Здравствуй, Сережа…
– Просто по-человечески завидую – всегда с ним самые красивые в городе мальчики.
– Познакомься, это мой сын.
Тот конфузливо усмехнулся, но тут же нашелся:
– Язык мой – враг мой… я-то подумал – каких красавцев Георгий Максимович набрал в секьюрити. В таких и стрелять рука не поднимется. Обедали? В клуб заглядывали? Ну как?
– Сколько их, куда их гонят, что так жалобно поют… А ты – Мороз-воевода… С дозором?..
– Обхожу, обхожу владенья свои. И всегда он в блеске остроумия!
– Я сам себя выношу с трудом, Сережа.
Таня с виноватым, несчастным лицом слушала своего утопленника, тот размахивал руками. Отцовский юноша терпеливо ждал в стороне, дергая молнию на легкой курточке, поеживаясь от холода. Наглое выражение сошло с его лица, сменившись нервным беспокойством.
– Слышал, какие у нас рейтинги? – спросил его Максим. – Самые красивые мальчики в городе, говорят. А ты куда обычно ходишь? По "голубым огонькам"?
Тот покачал головой.
– Нет. Я в гей-клубе был только один раз. В Барселоне.
– Это папа тебя возил в Испанию?
– Да, возил. В сентябре.
Максим вспомнил залитую солнцем веранду, белое вино. Бабье лето.
– Я смотрю, тебе с ним крупно повезло.
– Повезло, – согласился тот.
Максим сделал еще шаг вперед.
– А знаешь, я тоже люблю эксперименты в сексе… И моей девушке ты понравился. Может, нам устроить как-нибудь приватную вечеринку? Без взрослых? Сколько ты берешь за ночь?
Игорь молчал, не глядя на Максима, снова пытаясь застегнуть заедающую молнию на куртке.
– Ну, думай быстрее… Папа возвращается.
– Так давай и его тоже пригласим?
– Куда это тебя приглашают? – спросил отец, подходя.
Парень повернулся к нему.
– На вечеринку без взрослых.
Отец дернул щекой, изображая условную усмешку.
– Вот как? Взрослый, надо понимать, – это я?
Подошла Таня.
– Извините, я знакомого встретила… Это Гриша, он режиссер…
Отец быстро привлек ее к себе, поцеловал в щеку.
– Всего хорошего, Танечка. Смотрите за Максимом, чтобы без происшествий. – И, подавая руку Максиму, заглянул в лицо стальным взглядом. – Был рад увидеться. До понедельника.
Когда они с Таней отъехали от клуба, Максим спросил:
– Ну, и что твой Федор Комиссаржевский? Люди, львы, орлы и куропатки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде?
– Перестань, – пробормотала она.
– И те, которых нельзя было видеть глазом…
– Ну я прошу тебя, Максим!
В голосе ее звучала неподдельная обида.
– Что-то случилось?
Она помолчала.
– Нет, все здорово… Все замечательно. Твой папа замечательный. Похож на Джорджа Клуни…
– Да, ему бы пошла роль Бэтмена. "Дорогая, я не создан для семьи. Во мне есть что-то такое, чего ты не знаешь".
– Мужчины, наверное, все не созданы для семьи.
– А как тебе папин бойфренд? Занятное создание. Этакий ангел-олигофрен. Отвратительно, конечно.
Максим резко рассмеялся, чтобы заглушить фальшь в собственном голосе.
– Почему отвратительно? – удивилась Таня. – Ты же и раньше знал?..
– Да, знал, но это было где-то там… Вроде шутки, понимаешь? Развлечения пресыщенного человека. Раньше он никогда не выводил их открыто, не сажал с нами за один стол! Пойми, я миролюбив, как папа римский, я ничего не имею против геев-парикмахеров, модельеров и танцоров. Но есть определенный общественный статус, репутация… А он не видит, не понимает, что смешон!
Таня пожала плечами.
– Он вовсе не смешон. Просто хочет быть свободным.
– Да к черту эту политкорректность! Насмотрелись все идиотских фильмов… Какая тут свобода, когда один платит, а другой продается? Просто он наплевал на всех нас – делаю что хочу, а вы думайте что хотите! Ему плевать, что мне стыдно за него, что мне отвратительно, что этому мальчишке семнадцать лет, а ему почти сорок пять!
– Ну и что?! – воскликнула Таня. – Им же хорошо вместе, это же видно! И никакой он не олигофрен. Нормальный парень, даже очень симпатичный. И, как мне кажется, во многом взрослее тебя!
– А, значит, я отлично угадал, что позвал его к нам третьим? Прекрасно, будем разнообразить наше сексуальное меню. Заодно и сам попробую, вдруг понравится? И берет недорого.
Таня отвернулась.
– Иногда ты бываешь такой неприятный… Со своими шутками. Такой циничный. И холодный. Как будто я тебя совсем не знаю.
– Холодно, холодно, холодно! – поддразнил он. – Пусто, пусто, пусто…
Она вдруг прижала к губам ладонь, готовая расплакаться.
– Что такое? – Максим остановил машину у обочины. – Ну-ка, прекрати. Что этот Мейерхольд тебе наговорил?
– Ладно, неважно, – она начала искать в сумочке салфетки. – Я сама виновата.
– Приревновал?
– Он просто сказал, что я… связалась с тобой ради денег… А это неправда.
– А чего ради ты со мной связалась? – полюбопытствовал Максим, чувствуя, что и в самом деле хочет услышать ее ответ.
– Не знаю. Иногда я вижу, что в тебе очень мало хорошего. Ты злой, бесчувственный, самовлюбленный, равнодушный… И я тебе нужна не ради меня, а для себя самого. Я же вижу, ты просто решил что-то доказать себе. Да, все это красиво – розы, умные разговоры, рестораны. Но я же чувствую, что тебе неважно. Что ты мог бы найти любую другую дурочку, чтобы ставить свои эксперименты…
Слезы у нее высохли, щеки горели. Максиму вдруг захотелось поцеловать ее.
– Поедем к тебе? – спросил он, прерывая сеанс доморощенного психоанализа.
Таня вскинула голову, в ее взгляде сверкнул вызов.
– Запомни раз и навсегда – я терпеть не могу самодовольных мальчиков-мажоров, которые уверены, что весь мир лежит у их ног. И что все женщины мечтают выйти за них замуж или хотя бы трахнуться!
– Разве это не так? – спросил Максим.
– Не так, – очень серьезно ответила она. – Я могу тебе это доказать.
Чувствуя новый прилив злости, но не разрушительной, а какой-то щекотной и веселой, Максим с силой притянул ее к себе и прижался ртом к ее горячим податливым губам.
Глава седьмая. Пигмалион
В дни молодой любви, любви,
Я думал – милей всего
Коротать часы – ох! – с огнем – ух! – в крови,
Я думал – нет ничего.Шекспир
В конце октября начались первые заморозки, и Георгий Максимович снова уехал – в Москву, а оттуда в Европу, где собирался пробыть больше двух недель. В ожидании его Игорь впал в душевную летаргию, бесчувственный сон на ходу. По утрам, еще лежа в постели, разглядывая выцветшие обои и желтые занавески в своей комнате, он уже предчувствовал скуку будущего дня, тягучий ток часов бессмысленного бодрствования. Он почти физически ощущал, как в отсутствие Георгия из его жизни улетучивается магия, осыпается позолота. На звонки в далекие страны был наложен строгий запрет, а сам его взрослый любовник звонил нечасто, и наконец Игорь стал бояться, что одним ненастным утром проснется и поймет, что никакого Измайлова нет и никогда не было. Что есть только этот продавленный диван, ванная с текущим краном, растрепанный том Ницше на кровати отчима и безысходное прошлое, в которое он вернулся уже навсегда.
В такие минуты, закрыв глаза, глотая безвкусный чай или повиснув на поручне в вагоне метро, как лемур на ветке, Игорь предъявлял сознанию весь перечень материальных доказательств существования Георгия. Он вспоминал вкус устричного соуса и сыра горгонзола, запах дорогой кожи в движущемся убежище, где можно было лечь головой на теплое под тонким сукном колено и чувствовать счастье спящей кошки; вспоминал ощущения своего тела, опустошенного и легкого по утрам, как высосанная ракушка.
В агентстве Игорь на время отвлекался от плетения спасительного кокона из вещества своей любви, лишь мгновеньями ощущая странность в том, что и без Георгия жизнь продолжает двигаться по своему кругу: занятия, тренировки, съемки, пицца в кафе на первом этаже или в стекляшке напротив. Обедал он почти всегда с Денисом, парнем с Украины, с которым их почти одновременно взяли в "Фэшн-Хаус". И хотя Денис был страстно любопытен, у Игоря все же хватало рассудительности не делиться с ним подробностями своих отношений с Измайловым. Игорь отчасти гордился своей выдержкой, пока вдруг не узнал, что именно это свойство его характера давно служит предметом горячего осуждения коллег.
– Понимаешь, все думают, что у тебя корона. Ну типа звездой себя считаешь, – призналась Катя Саламатина, Китти, как называли ее в агентстве и даже на официальных подписях к фотографиям. – Поэтому ни с кем не хочешь общаться. Я-то сразу поняла, что ты нормальный парень, но им же не докажешь. Борька Комаров еще пустил пулю, что ты вкладыш. Ну стукач. Измайлову передаешь все, что в нашем дурдоме творится.
Они ехали на показ коллекции начинающего модельера в каком-то полулегальном казино – Игорь сам не знал, зачем согласился на эту работу, которой раньше ему никогда не предлагали. Он помог Китти донести сумку до такси, а она предложила добираться вместе.
– Но я лично никогда в это не верила. Я же вижу, что у вас все серьезно. Кстати, тебе респект, как ты Измайлова поймал за яйца. Прямо надо опыт перенимать. Чтоб он столько долго с кем-то встречался – это прямо рекорд Книги Гиннесса! Ты, главное, дальше действуй по-умному, а то с тебя станется все прощелкать.
– Что прощелкать? – спросил Игорь, пытаясь прочесть смысл ее слов по выражению лица.
Она засмеялась.
– Зайчик, не прикидывайся глупее, чем ты есть. Измайлов – единственный среди наших хозяев порядочный мужик. Он своим бывшим мальчикам всегда помогает устроиться. Женьке Винокурову контракт сделал в Германию, тот теперь в Мюнхене на телевидении работает. А Юрка Кошелюк попросил денег и в Москве открыл магазин спортивной обуви. Просто они оказались ребята с мозгами, а не только с чем-то между ног. Все знают, что Измайлов может быть хорошим трамплином, если захочет.
Слышать это было очень неприятно, но Игорь все же решился задать вопрос, мучивший его и раньше.
– А из тех, кто сейчас работает… с кем у него что-то было?
– Ну, это ты сам узнавай, я-то зачем буду конфликтную ситуацию провоцировать? Кстати, обычно такие вещи делаются втихаря, через Василия или через Фреда, даже мы не сразу узнаём. Поэтому все тогда припухли на открытии "Альмагеста", когда он сам за тобой в раздевалку заявился. И сразу повез тебя на своем водиле. И в Испанию он тебя возил почти открыто, и в рестораны, и все такое. В общем, чудеса, что он все делает так. У него же деловая репутация и всякая такая фишка.
– Я об этом не думал, – проговорил Игорь, хмурясь.
– Правильно, зачем тебе-то об этом думать, – пожала плечиками Китти. – Просто лови свой шанс, пока все не кончилось. Говорят, ты уже и с Максом Измайловым общаешься? Кстати, как он там?
– Нет, не общаюсь. Это у него корона.
Китти рассмеялась серебристым смехом.
– Да уж, это точно! А что ты хочешь – наследный принц.
Они вышли из такси у какого-то перестроенного заводского корпуса, и Китти присоединилась к ожидавшим ее девушкам, а Игорь спустился в подвальный этаж, в тесную комнату, которую им отгородили под примерочную.
Там между стойками с костюмами было одно только зеркало, и перед ним Андрей причесывал Рената, а остальные толкались вокруг. Душная смесь запахов туалетной воды, пота и лака для волос волной перемещалась по комнате, как только кто-нибудь распахивал дверь.
Игорь нашел свою фамилию на подколотых к костюмам лоскутах бумаги, начал раздеваться.
– Ребята, ну сказано же, в одежде не курить! – крикнула, пробегая через комнату, администратор Наташа. – Сейчас Василий увидит и оштрафует всех! Давайте быстрей, перед началом проверка в коридоре.
Игорь так и не добрался до зеркала, только намочил волосы над раковиной в служебной уборной. После разговора с Китти он вдруг начал чувствовать на себе насмешливые и неприязненные взгляды других парней, слышать шепот за спиной и даже одернул себя: "Станешь параноиком".
Через четверть часа они вместе с девушками выстроились в коридоре, и костюмерша быстро пошла вдоль ряда, одергивая складки, застегивая или распахивая пиджаки и рубашки, поправляя шарфы. Дизайнер двигался следом и высоким капризным голосом объяснял:
– Идея заключается уже в самом названии коллекции – "Инфант". Думайте о том, как важна здесь концепция сексуальности, изнеженности. Современный мужчина все больше становится женственным, рафинированным и желанным. Это мужчина-ребенок, анфан-террибль, красивая игрушка, одинаково привлекательная для женщин и для мужчин своего пола.
– И не бегать по языку, – добавил Василий. – Идем чёсом, в среднем темпе, ближе к медленному. Нормально фиксируем поворот! По четыре выхода, меняем быстро, прошли мужские, сразу пошла женская, без паузы. Всем понятно? Увижу, кто курит в костюмах, – будем прощаться. И не путать номера.
На первом же выходе Игорь ошибся. Он должен был завершать, за Борей Комаровым, но почему-то решил, что его очередь за Денисом. Боря отпихнул его локтем и быстро тихо прошипел:
– На плешке научился первым вагоном лезть?
Игорь не совсем понял значение этих слов, но ощутил колючую враждебность Бори. Они прошли. Василий подгонял, и Игорь вместе со всеми поторопился переодеться, путаясь в длинных плиссированных манжетах, в кружевах на обтачке рубашки. Продолжая размышлять над словами Китти и над обидной фразой Бори, он отработал второй проход, рассеянно глядя в зал, где блестели хромом и стеклом столы, смутно белели лица гостей.
В перерыве им принесли шампанское и кофе в бумажных стаканчиках. Игорь хотел подойти к Боре, но появился Василий Николаевич и снова начал кричать:
– Если я сказал в медленном темпе, не значит, что надо ползать как мухи по дерьму! Сейчас работаем в зале, у столов. Еще раз для тупых – улыбаться нужно, а говорить с гостями, пить и есть нельзя! И если хоть один инцидент с клиентами, всех оштрафую, разбираться не буду…
Игорь машинально сел на стул у зеркала, не слушая, размышляя о том, нужно ли отвечать Комарову. Но когда Василий вышел, Боря сам направился к нему.
– Ты такая простая, даша! Все стоят, а она сидит!
Он резко выбил из-под Игоря стул, и тот больно упал на копчик.
Кто-то громко засмеялся, их обступили. Стельмак, Ренат, Дима Лыков – все "старенькие". Всем было любопытно, чем закончится ссора. Сидя на полу, Игорь видел кривые, брезгливые усмешки на их красивых лицах, чувствовал, как прямо над головой сгущается враждебность.
Он медленно поднялся, глядя на Борю, белого от ненависти.
– Что тебе надо?
– Ты, дешевка, – воскликнул Комаров, срываясь на фальцет, – думаешь, если Измайлов тебе в рот пару раз кончил, ты уже звезда на болоте? Думаешь, мало вас тут было?
Злость вскипела в груди Игоря, заклокотала в горле, не давая дышать. Комаров вдруг отлетел, опрокинув стойку с костюмами, и тогда только Игорь сообразил, что ударил его в челюсть. Снова раздался смех, кто-то бросился поднимать Борю и костюмы.
– Вы дебилы оба, теперь всех оштрафуют из-за вас! – досадливо воскликнул Женька Стельмак.
Опомнившись, Комаров кинулся на Игоря.
– Сука, урод, убью! Он мне челюсть сломал!.. У меня кровь во рту…
Его удержали за руки.