Затем реальность исчезла. Повинуясь обратному отсчету, который вел дядя Витя, Игорь уменьшился в двенадцатилетнего мальчика и забыл всё, что будет с ним позже. Он лежал в постели с высокой температурой, мать ушла на работу, а дядя Витя монтировал фильм на компьютере. Нужно было выпить порошок, и отчим высыпал лекарство на ложку, а Игорь проглотил, и когда дядя Витя раздевал его, он никак не мог проснуться и закричать, как бывает во сне, когда нужно бежать, а ты не можешь пошевелиться.
Дядя Витя уже хрипло и жарко дышал ему в затылок, когда наступила очередь жестокой фантазии, которой Игорь всегда отдавался в этот момент. Перед его глазами быстро, но очень подробно разворачивался виртуальный мир компьютерной игры. В этой игре он вставал и сбрасывал отчима с дивана, бил кулаком в лицо и ногой в живот, а потом выхватывал из-за пояса свои космические бластеры и расстреливал дядю Витю с двух рук. Кровавые мозги и внутренности расплескивались в воздухе красивыми алыми брызгами.
После судорог агонии отчим еще минуты две лежал рядом, восстанавливая дыхание. Потом он встал и ушел. Игорь перевернулся на спину и, одной рукой вытирая текущие по лицу слезы, другой начал ласкать себя, пытаясь представить прикосновения Георгия Максимовича, мысленно отрывая и комкая страницу памяти, хранящую образ дяди Вити.
Потом Игорь хотел подняться и принять душ, но усталость пересилила брезгливость, и, натянув на голову одеяло, он уснул.
Утром, когда отчим уехал в гараж за машиной, а тетка ушла за хлебом, перед этим сунув Игорю спасенный из ведра пакет с дизайнерским костюмом, Игорь смог позвонить Денису. Тот ждал звонка.
– Слышь, чего было! Комаров с Ренатом так обделались, даже приятно посмотреть…
Захлебываясь от избытка злорадных чувств, Денис рассказал, как Боря с Ренатом и еще двое "стареньких" пожаловались на Игоря и потребовали его наказания. Но Василий собрал всех и объявил, что Комаров уволен, а Ренат и другие доносчики оштрафованы на половину зарплаты. Про костюм не вспомнили, но кто-то из девчонок видел, как Игорь уехал с Марковым, и теперь все обсуждают эту тему.
– Кстати, вот интересно, – проговорил Денис задумчиво, – эти штрафы, на которые Василий нас опускает, куда они идут? Прикинь, он же никому не отчитывается – взял, и двести зеленых на кармане. – Денис никак не мог побороть провинциальный говор, и теперь у него получалось смешно – "узял". Он как-то признался, что решил дружить с Игорем, чтобы перенимать правильную речь.
– Ты говорил, у тебя сосед съезжает из квартиры? – спросил Игорь, который еще с вечера обдумывал свое нерадостное будущее. – Пока не нашел никого? У меня с теткой траблы. Можно, поживу у тебя дней пять?
– А чего тебе Измайлов квартиру не снимет? – поинтересовался Денис. – Нет, ты живи, без вопросов. Но мне надо хозяев предупредить.
– Я заплачу половину за месяц, – предложил Игорь и, расслышав, как кто-то открывает входную дверь, поторопился попрощаться. – Извини, мне тут надо идти. Ты будешь дома вечером? Тогда я приеду.
Дядя Витя позвал из коридора:
– Возьми пакеты. Мясо – в холодильник. Не в морозилку только, вниз. И включи мне свет в ванной…
Руки у него были испачканы машинным маслом, рукава засучены выше локтей.
– Аккумулятор ставил, изгадился. Готов? Заверни с собой пару бутербродов, пока переоденусь.
Он вышел свежий, повеселевший, в новой белой рубашке, как будто собрался не на кладбище, а на парад.
– Поехали. Время поджимает.
И, подгоняя Игоря, похлопал его по спине, провел ладонью по плечу возле шеи, сильно сжал предплечье, ощупывая бицепс.
День был солнечный и ветреный. Полуистлевшие желтые листья налипли на крышу машины. Букет осенних хризантем на заднем сиденье источал горьковатый аромат. Отчим кивнул на пакет, лежащий рядом с цветами.
– Посмотри там, тебе привез. "Японка". Тридцать месяцев гарантии… У нас таких пока не продают.
Игорь вынул из пакета коробку с видеокамерой.
Еще полгода назад он бы жил радостью нежданного подарка несколько дней, как было когда-то с велосипедом и компьютером. Но теперь не получалось даже изобразить любопытство: у Георгия была почти такая же камера, Игорь научился пользоваться ею в Испании.
– Инструкцию прочитай сначала, – потребовал отчим, и Игорь развернул книжицу, делая вид, что разбирает английские слова. Вместо этого он украдкой разглядывал профиль дяди Вити – прямой нос и округлый подбородок с ямочкой, крупное ухо, выступающий кадык – и думал, что отчим чем-то похож на мраморные бюсты умерших людей в музее, которые глядят прямо в лицо друг другу пустыми белыми глазами.
– А ты не рад мне, как я вижу. Да, мартышка? – вдруг обратился к нему отчим.
– Рад, – ответил Игорь и снова взял в руки камеру. – Спасибо.
– Папа, – подсказал тот. Он почему-то любил, чтобы Игорь называл его отцом.
– Спасибо, папа, – повторил Игорь и отвернулся к окну.
У входа на кладбище построили часовню из красного кирпича, и ее крыша сверкала цинком. Оглядывая ровные ряды могил, тянущиеся почти до самого горизонта, Игорь подумал о том, как схоже это расчерченное пространство с однообразием городских новостроек.
Он всю жизнь прожил в спальных районах – сначала с матерью в общежитии, потом с отчимом в сером бетонном доме. Из их окон были видны точно такие же типовые многоэтажки. План судьбы, намеченный для Игоря дядей Витей, был вычерчен по тому же ординару.
– А что замо́к висит? – спросил отчим у рабочих, показывая на новенькую часовню.
Могильщики, крепкие парни в оранжевых безрукавках, заулыбались, переглядываясь.
– У Господа Бога выходной, – ответил, щурясь на солнце, один.
– Отпуск за свой счет, – поддержал шутку другой.
Дядя Витя отдал Игорю цветы, взял пакет с бутербродами, камеру, и они двинулись вверх по заасфальтированной просеке, разрезающей участок кладбища на две ровные части.
Игорь первый вспомнил ориентир – гранитный обелиск, как палец торчащий среди одинаковых низких песчаных плиток, – и за обелиском увидел сухой веночек над поблекшей фотографией. Он подумал, что в такой солнечный день смерть не кажется страшной и умирать проще, чем в пасмурную погоду или зимой.
Могила заросла сорняками. Вынув перочинный нож, дядя Витя начал срезать кусты цикория в ограде. Игорь зачерпнул в канаве ржавой воды, установил банку с цветами перед портретом, вминая донышко во влажную глину. Затем они сели на скамейку; отчим достал из пакета бутерброды, "маленькую" и три стакана, плеснул в каждый немного водки. Они выпили молча, не чокаясь. Дядя Витя вынул сигарету и протянул пачку Игорю.
– Да бери, что ты жмешься. Знаю же, куришь, все вещи пропахли. И водки выпей еще, ты же не за рулем.
Вдалеке, у кромки кладбища, над голыми тополями кружили стаи ворон, ветер разносил их грай; тучи быстро плыли в небе, шелестела сухая трава. Солнце немного пригревало лицо.
Игорь закурил, читая надписи на соседних памятниках, машинально подсчитывая разницу между датами рождений и смертей. Получалось, что мать самая молодая из лежащих рядом.
– Ничего не хочешь мне сказать? – наконец спросил отчим, глядя куда-то поверх крестов.
– Про что? – пробормотал Игорь.
– Например, чем ты еще занимался на этой работе. И с кем.
Чтобы не смотреть на него, Игорь поднял стебель цикория и осторожно перевернул на брюшко сонного жука-пожарника, обнаруженного в траве.
– Я ведь пойду туда и сам узнаю, – повысил голос отчим.
Игорь легонько подтолкнул пожарника стеблем и ответил, поднимая каждое слово, как камень:
– Заодно расскажи, кто меня научил.
И он, и дядя Витя знали, что это бунт, нарушение табу, преступление запрета. О том, что происходит ночью, нельзя говорить и даже думать днем, нельзя говорить и думать никогда. От волнения Игорь слышал нарастающий гул – шум крови в ушах – и как будто поднимался над землей, чувствуя в себе постороннюю огромную силу.
Дядя Витя хрустнул суставами, сминая в кулаке пачку сигарет.
– Я же тебя пришибу сейчас.
– Только попробуй, – прошептал Игорь. – Только попробуй меня тронуть.
Над кладбищем летел ветер, тучи быстро двигались по небу. Игорю вдруг представилось, что они перенеслись на чужую пустынную планету, где каждая вещь и мысль воплощена не в слове, а в образе прямоугольного могильного камня.
Опомнившись, дядя Витя вырвал у него из рук цикорий и раздавил ботинком жука. Ему нужно было оставить за собой последнее слово, и он заговорил с показной злостью, все больше распаляясь, словно хотел присыпать словами зыбкую почву неуверенности.
– Значит так. Что ты делал без меня, разбираться не хочу. Но теперь я приехал, и в моем доме будут мои порядки. Шляться больше не позволю, и про работу свою блядскую забудь. Я не для этого тебя воспитывал и кормил десять лет. Если надо, наручниками к батарее пристегну, понял? Или изуродую, как бог черепаху. Раз обещал твоей матери, что характер твой переломаю, значит, так и будет. Ты понял меня, я спрашиваю, ты?..
– Понял, – не глядя на него, ответил Игорь.
– А теперь пошел к машине.
После пережитого напряжения Игоря охватила апатия. Он закурил и поплелся за дядей Витей к выходу с кладбища, где рабочие все так же сидели на свежих досках перед часовней.
Молча дядя Витя открыл дверь машины, завел двигатель, включил радио.
Игорь уже знал, что отчим постарается как-то отплатить ему за пережитые минуты слабости. И когда тот невдалеке от кладбища свернул на проселочную дорогу и заехал в редкий березовый лесок, Игорь догадался, что тот собирается делать.
Это было против правил – днем, в небезопасном месте, где их могли увидеть и где они могли видеть друг друга. Но это означало, что дядя Витя решил назначить новые правила. Заглушив мотор, он посмотрел на Игоря и притянул к себе его руку, и тот почувствовал, что не может не подчиниться молчаливому приказу.
Через полчаса, когда они уже ехали по трассе, отчим произнес первые за все это время слова:
– Сядешь за руль? Или все забыл, чему я учил?
Игорь пересел на водительское место, поехал, постепенно прибавляя газ. И подумал вдруг с каким-то веселым отчаянием, что если разогнаться до ста пятидесяти и протаранить бетонный столб, то все его проблемы разрешатся быстро и просто. Главное, чем ему не понравилась эта мысль – перспективой смерти рядом с дядей Витей, с которым он больше ничего не хотел делать вместе.
Они доехали до города, и, когда отчим остановился у магазина, чтобы купить сигарет, Игорь вышел из машины с другой стороны, сбежал по ступенькам в переход метро и поехал к Денису.
Глава восьмая. Числа
Вещи, с которыми, как ты полагаешь, связано счастье, обычно бывают орудиями пороков, стимулом сладострастия, приманкой желаний, жесточайшими муками похоти.
Поджо Браччолини
Переговоры шли трудно, чувствовалось недоверие и недопонимание немцев, которых не столько ободряли, сколько отпугивали обещания поддержки со стороны "административного ресурса". Было много вопросов по бюджету и по технической части проекта.
Марьяна, проработавшая всю документацию "на берегу", была готова разъяснять каждую частность, но в специфике производства инвесторы разбирались не лучше Георгия. А он насмешливо окрестил проект "наш город-сад", хотя речь шла о строительстве перерабатывающего производственного комплекса со сложной системой очистных сооружений. По-настоящему и немцев, и Георгия не интересовало ничего, кроме денег, – сроки окупаемости, проценты, гарантии, откаты.
Марьяна вела это дело по поручению отца и выступала его представителем на переговорах. Георгий представлял собственную компанию, подключив к разработке схемы финансирования своего друга и компаньона Вальтера Вербера. Швейцарец вызывал определенное доверие у немцев, к тому же им было удобно вести переговоры на нейтральной территории, в Женеве. Но и здесь решения по спорным вопросам не были достигнуты, и Марьяна уже заранее обдумывала, как отчитаться перед отцом.
Однако больше, чем провал переговоров, ее тревожило то, что происходило между ней и Георгием, выражаясь в полунамеках и скрытых знаках. Никогда раньше она не проводила так много времени с ним вдвоем и не могла представить, что, узнавая его ближе, подмечая всё новые его недостатки, она все безнадежней будет увязать в ловушке его обаяния – как жучок в песчаной ямке, вырытой скорпионом.
Порой казалось, что это Георгий изменился, вдруг доверился ей, решился открыть себя настоящего, без галстука и запонок. Но рассудок подсказывал, что эти перемены происходят в ее собственном сердце, которое теперь беспокоило ее куда чаще, чем обычно чувствительный желудок.
– Напомни, на какой коньяк мы спорили с Шулеповым? – спросил Георгий за завтраком в гостинице за три дня до намеченного отъезда. Он выглядел усталым и не таким свежим, как обычно, и для Марьяны это был дурной знак.
– По соглашению? – уточнила она, откладывая вилку.
– Да. Я помню, что обещал бутылку коллекционного "Пьера Феррана". А он, кажется, какой-то элитный купаж от "Курвуазье".
Марьяна пожала плечами.
– Сочувствую. Не нужно было спорить. С самого начала было ясно, что у нас слабая переговорная позиция.
– Да нет, я как раз собирался ему звонить, заодно напомню. А ты можешь сообщить Павлу Сергеевичу – сегодня подпишем предварительное.
– Откуда такая уверенность? – удивилась она. – Я как раз вижу, что мы уедем ни с чем. Немцы держатся очень настороженно, им явно недостаточно гарантий…
Георгий взглянул на нее, разрезая ветчину на тарелке.
Марьяне, которой чаще всего был неприятен вид мясной пищи, отчего-то нравилось смотреть, как он ест – неторопливо, со вкусом, словно священнодействуя над приборами и бокалами.
– Видишь ли, у меня есть новости. Вчера вечером ты пошла спать, а мы посидели в баре, пообщались в неформальной обстановке. Обсудили Достоевского и Гете. Это моментально растопило лед.
– Гете? – чувствуя подвох, переспросила она.
– Ну да. Россия, Лета, Лорелея. Семья Романовых – одна шестнадцатая русской крови, остальное – немцы. Это нельзя сбрасывать со счетов.
Марьяна подумала, что усталый вид и покрасневшие глаза отчасти подтверждают его слова – это были явные свидетельства похмелья. Она тут же поняла, что ночью они ездили в какое-то злачное заведение и поэтому отделались от нее сразу после ужина. Почему-то это открытие вызвало у нее сильнейшую досаду, хотя она знала, что это обычная практика подобных встреч.
– И еще один фактор – для европейцев очень важна репутация. А наша с тобой репутация чиста, как горный хрусталь.
– Я не понимаю, ты шутишь?
Он отпил кофе и кивнул.
– Конечно же, я шучу. Они хотели три, но сошлись на двух.
– Два процента от привлеченных? Так много? Я должна позвонить папе, – начала было Марьяна, но осеклась.
– Мы же договаривались, Марьяна Павловна, – произнес Георгий с нажимом, – если я принимаю решение, значит, я отвечаю за него. Мы хотим идти вперед, и за это приходится платить.
– Я не спорю. Но все же это очень большие затраты… Нам трудно будет компенсировать.
– А мы попробуем, – кивнул он. – Город-сад стоит мессы.
– Стоит мессы? – переспросила Марьяна, не понимая.
Массируя висок, он пояснил:
– Нет никаких документальных подтверждений того, что Генрих IV произносил историческую фразу "Париж стоит мессы". Но можно предполагать, что именно так он и рассуждал, меняя протестантскую веру на католичество, чтобы получить французский престол. У каждой вещи есть цена. В данном случае она разумна.
– В данном случае цена не у вещи, а у людей. А люди склонны себя переоценивать, – возразила Марьяна, решив не замечать его пальцев у виска, чтоб не выказывать ложного сочувствия.
Георгий поднял бровь.
– Что может быть невинней стремления продаться подороже?
– Не знаю, не пробовала. Мне приходилось только покупать, – сухо ответила она, вдруг осознав, что рядом с ним и сама становится циничной, слишком прямолинейной в формулировках.
– Иногда бывает занятно взглянуть на мир с обратной стороны… Да, все забываю спросить. Неужели ты всерьез собралась замуж за это ничтожество, Антона Сирожа? – сказал он таким тоном, что она невольно смутилась.
– Тебе не кажется, что это бестактный вопрос?
– Конечно, кажется. Но я обязан держать ситуацию под контролем. На правах твоего старшего родственника мужского пола.
– С каких это пор мы живем по шариату?
Он усмехнулся и проговорил:
– Почему мы раньше не ездили с тобой в командировки? Я начал входить во вкус. Да, завтра Вальтер приглашает всех на вечеринку, – добавил он уже другим тоном. – У него загородный дом где-то у озера, в горах. Около часа на машине. Будем делать барбекю. Я напомнил, что ты не ешь мяса, так что будут запеченные овощи, сыр и свежий хлеб.
– Спасибо, но дрожжевой хлеб тоже не полезен, – сказала Марьяна, все еще обдумывая, что он имел в виду, заявляя, что хочет "взглянуть на мир с обратной стороны".
– Хлеба они не едят, не пьют вина огневого, и потому все бескровны и носят названья бессмертных, – Георгий подмигнул ей и поднял бокал с минеральной водой. – Выпьем за город-сад? А также за энзимы, синтанолы, сульфированные продукты, пеногасители и прочие блага цивилизации.
День прошел напряженно, но результативно. Они и в самом деле подписали соглашение, уточнив наконец все дополнительные условия и порядок траншей. Документы были отправлены на сверку юристам, определились и по датам заключения основного договора. Вечером из своего номера Марьяна еще раз позвонила отцу, а затем подруге Свете.
– Мы подписали предварительное соглашение. Завтра швейцарский партнер Георгия устраивает прощальную вечеринку, пикник с барбекю. Не знаю, что мне надеть.
– Ты же не сама будешь жарить эти ребрышки? – подсказала Светлана. – Оденься по ситуации. Твидовый светлый костюм или лайковый пиджак с узкой юбкой. Пусть они тебя посадят на стульчик и бегают вокруг. Единственная женщина должна быть королевой бала.
– Не знаю, – произнесла Марьяна задумчиво. – Тут весьма специфические люди. Особенно Вальтер, партнер Георгия. Ему лет пятьдесят, но он весь обколот ботоксом и одет как шафер на свадьбе – какие-то шейные платочки, шелковые шарфики. И немцы тоже немного странные. А главное, Измайлов у них теперь лучший друг и собутыльник. Куда-то вместе ездят по ночам. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
– Мужчина в командировке – это особая форма жизни, – хмыкнула Света. – Не делай вид, что не знаешь, куда они ездят и почему не зовут тебя с собой.
– Я знаю только, что дома мне все уши прожужжали про какую-то неприличную связь, которую Измайлов завел в эскорт-агентстве Дорошевского. Я говорю "эскорт-агентство", чтобы не выражаться грубее.