* * *
Апофеозом и гордостью моей дизайнерской деятельности стали манекены. В наш ресторан частенько захаживал известный всей Москве художник Борис Белов. Талантливый сценограф, он оформлял декорациями концерты всех звезд эстрады, со многими из них дружил. Бесподобно рассказывал анекдоты, слыл весельчаком и душой любой компании. Без Бори не обходилось ни одно великосветское сборище. Откуда у меня появилась идея украсить зал манекенами, и сам точно не знаю. Но как-то за ужином я спросил Борю, не найдется ли на его складах реквизита парочки ненужных бэушных манекенов. Боря обещал посмотреть, через несколько дней позвонил и попросил кого-нибудь прислать с машиной. Привезли два новеньких, в упаковках, манекена - мужской и женский. Яркая этикетка свидетельствовала, что произведены эти прекрасные куклы не где-нибудь, а в Италии. Я обомлел, позвонил Белову, робко поинтересовался, сколько я за эту красоту должен. "Говно на дружбу не меняю", - важно заявил Борис и громко расхохотался, довольный своим ответом.
Мы экспериментировали долго. Сначала обрядили манекены в расшитый сарафан и косоворотку с шароварами, у ног куклы-женщины поставили прялку, манекен-мужчина якобы заводил старинный патефон. Больше всех композиция нравилась мне самому. Остальные иронично хмыкали, но начальству перечить по такому несущественному поводу не смели. Установили эту живописную группу в вестибюле. Они мешали официантам, о них спотыкались гости. Потом, на лето, их одолжили в соседний ресторан узбекской кухни, где они красовались у входа в роскошных восточных нарядах. Вернувшись в дом родной, Клава и Петя (так мы их называли между собой) поменяли имидж. На Клаву надели вечернее платье, его принесла из дому Наталья Николаевна. Купили ей совершенно роскошный, платинового цвета, парик. Петю я обрядил в свой некогда парадный костюм, без толку пылившийся в шкафу, повязал ему самый лучший галстук, для пущей достоверности нацепил на нос очки в тонкой интеллигентной оправе. Притащили в зал маленький круглый столик. Поставили бутылку шампанского, вазу с искусственными фруктами. Клаву усадили в плетеное креслице. Петя почтительно стоял рядом, держа в неподвижной руке пластмассовую розу. Разместили композицию в уголке возле камина, где царил полумрак. Многие гости с ними здоровались, желали приятного аппетита. Поняв свою ошибку, смеялись и с удовольствием фотографировались рядом. Одним словом, манекены у нас прижились.
* * *
…Несколько лет спустя в зале проводился большой праздничный банкет. Петю с Клавой уволокли в подсобку. Нерадивый работник бросил их на пол. На следующий день после банкета случился в ресторане небольшой пожар, наделавший большой шум. В вытяжке, которую давно не чистили, скопился и вспыхнул осевший на фильтрах жир. Кто-то из поваров черпнул из крана воды и пламя без труда загасил. Но дым повалил густой и черный. Жильцы соседнего дома позвонили "01". Приехала, ревя сиреной, пожарная машина. Надев противогаз, один из пожарных ринулся на разведку. В подсобке споткнулся о манекены. Выскочил, как ошпаренный, на улицу. Достал рацию и забубнил: "Первый, первый, я шестой. Как слышишь? У нас два двухсотых", - что, как известно, означает трупы. Через несколько минут возле ресторана стояли с пяток пожарных машин, почему-то не две, а три "скорых помощи". Когда ошибка обнаружилась, пожарные от досады и боязни получить нагоняй от начальства сначала гнусно матерились, а потом принялись строчить беспощадный акт, грозящий ресторану закрытием.
Любопытные, собравшиеся вокруг, обсуждали подробности трагической смерти влюбленной пары, которая на свою беду зашли пообедать "в этот вертеп". "Решив вопрос" старым российским методом, я получил от пожарных отпущение грехов и благосклонное заключение о ложном вызове. После их отъезда мы обнаружили на складе несколько пустых полок. Надо полагать, что полки с бутылками они опустошили, дабы не подвергать ресторан дополнительному риску воспламенения от огнеопасного крепкого алкоголя.
* * *
Пришел солидный пятидесятилетний мужчина. Поинтересовался, не нужны ли нам повара. Оказался поваром высшего разряда, работал в самых престижных ресторанах Москвы, последние годы - в "Княжеской охоте", на Рублевке. Я полюбопытствовал у Сан Саныча (пугающее сходство, мне только второго алкоголика не хватало!), что его привело в наше более чем скромное заведение.
- Поменял квартиру, живу в трех минутах пешего хода отсюда. Устал от этих дорог, вечных пробок. Просто мечтаю работать возле дома, - с проникновенной и вызывающей доверие откровенностью признался он, и предложил испытать его в деле.
Заинтригованный, я пошел на кухню, посмотреть, как работает мастер. Сан Саныч извлек из солидного портфеля белоснежные куртку и колпак, несколько ножей и принялся священнодействовать. Его манипуляции скорее напоминали номер иллюзиониста. Ножи сверкали, продукты мелькали в воздухе. Он успевал одновременно нарезать овощи, разделывать мясо, готовить какой-то неведомый авторский соус и еще много чего другого. Его отточенные движения были быстры и неуловимы. Болгарский перец он легко превращал в живописную розу, зелень с помидором и морковкой преображались в цветущую поляну, а булькающий в кастрюльке соус источал неземной аромат. Мое восхищение охладила директор. Наталья Николаевна шепнула мне на ухо: "А вы представляете, какую зарплату запросит этот кудесник?" Но кудесник, утирая с распаренного лица пот, легко согласился на нашу обычную поварскую ставку, чем насторожил меня еще больше.
В первый же день работы Сан Саныч поразил всех. Случился небольшой, но очень ответственный банкет. Нас предупредили, что надо постараться и сделать все возможное во избежание недовольства именитых гостей, еще лучше - невозможное. Сан Саныч выслушал пожелание и сказал, что ему надо сходить в магазин. Взяв под отчет деньги, вернулся через полчаса и принес… три буханки обычного хлеба. Скрупулезно, до единой копейки, вернул сдачу. Попросил его не отвлекать. Вооружившись ножом и обычной столовой ложкой, долго стоял в задумчивости, потом принялся за дело. В итоге вынес в зал изготовленную из хлеба фигурку медведя. В вытянутых вперед лапах разместил по икорнице с красной и черной икрой. Поставил это произведение поварского искусства на стол. Достал телефон и сфотографировал собственное произведение, пояснив, что сделал такое чудо впервые, экспромтом, и хочет сохранить в памяти. Мы были поражены. Гости - в восторге. Сан Саныч с достоинством выслушивал комплименты.
Не проработав и месяца, попросил расчет. Честно сообщил, что начинается запой, длиться будет недели три. Потом, возможно, вернется. Выразил нам свою благодарность. Месяца через два заглянул. Сказал, что готов на компромиссный вариант: если понадобится нам для проведения ответственных банкетов, может выполнить любой сложности заказ. Разумеется, за соответствующую оплату. Пару раз мы его действительно приглашали. Потом он перестал отвечать на телефонные звонки.
Для себя я твердо решил: если еще раз явится к нам устраиваться на работу повар по имени Сан Саныч, отказывать решительно и сразу.
* * *
Раз в месяц, в ночь на каждое первое число, директор, кладовщик, повара снимают остатки. Считают продукты, алкоголь, что-то еще, что для меня до сих пор тайна за семью печатями.
После очередного снятия остатков застал Наталью Николаевну в чрезвычайном унынии. Сначала у нас оказалось десять тонн (!) излишков огурцов. Ошибку нашли довольно легко - Снежана не в том месте поставила в компьютере запятую. Остальные итоги были куда плачевнее этой курьезной ошибки. Не хватало изрядного количества сыра, сливочного масла и "слабосоленой семужки", как ласково было обозначено это блюдо в меню. Кроме того невесть куда исчезло такое количество хлеба, которым можно было накормить население небольшого микрорайона. К вечеру, после нескольких задушевных бесед, мне нашептали: Валька гуляет. Валька была нашей новой поварихой. Во время отпуска Наташи она временно замещала шефповара.
Маленькая, сухонькая, неопределенного возраста - ей можно было дать от тридцати до шестидесяти, она была очень проворной. Попросила ввести в меню два новых блюда - царскую уху и уже означенную слабосоленую семужку. И то и другое готовила действительно превосходно. К нам, например, приходил теперь постоянно живущий рядом мужчина, который заказывал исключительно только эти два блюда, причем повторяя их многократно. К семужке он непременно просил подать белое охлажденное вино, под уху требовал ледяной водочки.
…Начав работать, новая повариха первым делом отправилась знакомиться с сотрудниками. Протягивала свою сухонькую ладошку и повторяла всем - и молодым, и тем, кто постарше: "Валька". Так ее и стали называть все, кроме директора. По утрам, приходя в ресторан, Валька являлась в ее кабинет, открывала сумочку и показывала бутылку водки, приобретенную в магазине. "Покупаю на свои, из заведения - ни-ни", - поясняла она.
- Валентина, а без этого никак нельзя? - интересовалась интеллигентная Наталья Николаевна.
- Без этого, Николавна, нельзя никак, - сурово отвечала повар. - Попробуй без этого постой весь день у плиты, - и, считая дискуссию законченной, отправлялась на кухню.
Позвали Вальку, спросили, куда девается масло, сыр, семга, хлеб.
- Ну, не ворую же я продукты и не ем сама, - высокомерно заявила она.
- Так куда же они исчезают?
И тут Валька расплакалась. Вытирая кулачками глаза, она сквозь непритворные слезы, сморкание и всхлипывания, воскликнула:
- Да мне, едрена матрена, детишек жалко. Не могу смотреть, как детишки голодают!
Мы были ошеломлены этим признанием. Мое богатое воображение рисовало собравшуюся у служебного входа толпу голодных оборванных детей, которых Валька кормит с рук. Но все оказалось проще, прозаичнее и уж совсем не так трогательно.
Два раза в день мы кормили наших сотрудников горячими обедами и ужинами, простыми, но сытными, не без основания полагая, что в ресторане голодным никто не останется. Ситуация в эпизоде, блестяще сыгранном Людмилой Гурченко в фильме "Вокзал для двоих", и в нашем ресторане работала безотказно. Брезгливо пренебрегая объедками ("мы ж не свиньи"), официанты считали, что несъеденное, а если повезет, то и невыпитое, является их законной добычей. Разнообразя свое меню, официанты из зала европейской кухни предпочитали японские блюда, "японцы", наоборот, отдавали предпочтение "европейке".
Как выяснилось, Валькино сердце разрывалось на части, глядя, как "дети" (они же все мне как дети! - восклицала она) жрут эти макароны, гречку, сосиски, куриные окорочка. Вот она их и подкармливала. От души. Да еще и после смены каждого снабжала заботливо завернутым свертком с бутербродами. Вот такая мать-кормилица. За чужой, понятно, счет. Ну, а раз чужой, значит, не в счет.
* * *
…В 1948 году, когда был создан Израиль, первый премьер-министр нового государства Бен Гурион выступал в ООН. Рассказав о политических, экономических и прочих глобальных целях своей страны, этот небольшого роста, с несоразмерно огромной лысой головой человек, неожиданно поразил всех присутствующих. Он заявил, что мечтает, как в его стране будут воры и проститутки, казнокрады, мошенники, ну и прочая нечисть. Свою мысль Бен Гурион пояснил тем, что криминал присущ и даже неизбежен для любого развитого государства. Надо, конечно, с этим, бороться, но деваться от этого некуда. И уж коли Израиль теперь стал суверенным государством, то и там все должно быть как у всех.
Если экстраполировать мысль Бен Гуриона на наш ресторан, то мы достигли такого уровня развития, когда у нас все было, как в любом развитом государстве. Читай вышеперечисленное израильским премьером.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
У Довлатова в "Зоне" есть ссылка на Набокова: "Случайность - логика фортуны". Набокова я читал давно, высказывания этого либо не помню, либо пропустил по юношескому недомыслию. Но Довлатову верю, даже если он эту фразу придумал сам. Тем более что в ее фатальной справедливости мне и самому приходилось не раз убеждаться.
Во время очередного приезда в Москву я маялся от безделья. Славик хворал, меня к нему ревнивая теща не подпустила. Ольга была где-то в Крыму, на съемках нового фильма. Сделав пару телефонных звонков, договорился с одним знакомым оператором "Мосфильма" о встрече в ресторане Дома кино. Не успели мы занять свободный столик, послышался задорный голос:
- Игореха, сколько лет, сколько зим! Шагай к нам.
В шумной компании гулял мой давний сокурсник, который после двух семестров в нашем училище сбежал во ВГИК, закончил режиссерский факультет, и его фамилия теперь то и дело мелькала в титрах. Мы в те годы встречались довольно часто, он даже был моим свидетелем в ЗАГСе на регистрации с Ольгой.
Как выяснилось, Александр Шумский, для друзей по-прежнему просто Алик, обмывал свою новую работу. Картина, которую он снял уже в качестве режиссера-постановщика, получила первую категорию. Так что было чему радоваться.
За несколько лет, что мы не виделись, Алик изменился разительно. Из некогда молчаливого и порой даже угрюмого студента он превратился в шумного и говорливого вальяжного мэтра. Как ни странно, его это ничуть не портило. Шумский освободил для меня место рядом с собой, принялся расспрашивать о работе, о семейной жизни. С восторгом отозвался об Ольге, поинтересовавшись, как я переношу жизнь с кинозвездой. Подошел официант, предложил заказывать горячее. Я взял из его рук меню и извлек из кармана очки.
- Эгей, старичок, это что же, "мартышка к старости слаба глазами стала", - со смехом хлопнул меня по плечу Шумский.
- Да уж, брат, - задребезжал я старческим тенорком. - Руки уже не те, глаза уже не те, - и мы от души расхохотались удачно припомненной фразе из старого театрального анекдота.
- Погоди-ка, погоди, - вдруг, враз став серьезным, сказал Алик. - Не снимай свои окуляры. Повернись так, встань, пройдись, присядь. А теперь сними очки, покажи, как ты их держишь. Ого, как ты щуришься, точно, как надо.
- Кому надо, кому? - не понимая, что происходит, спросил я его.
- Мне надо, старик, мне. Но давай об этом - завтра. Сегодня мы веселимся. А у меня принцип: "ерш" из водки с работой на пользу не идет.
На следующее утро, маясь головной болью, я собирался в свой Мухосранск. Выгреб из кармана деньги, ключи, футляр с очками. Из футляра торчал краешек какой-то бумажки. Это оказался ресторанный счет. Недоумевая, как он ко мне попал, я уже было хотел выбросить ненужный листок, как вдруг заметил на обороте написанный карандашом номер телефона, под которым было начертано "А. Шумский". Позвонить, что ли? Но, глянув на часы, заторопился на вокзал, решив, что позвоню в другой раз.
Едва переступил порог служебного входа в театр, наша неизменно сердитая вахтерша, состарившаяся на ролях "кушать подано" несостоявшаяся актриса, сообщила, что ее уже "прямо-таки истерзал своими звонками до мигрэни" некто чрезвычайно нахальный Шумский и велел, чтобы я перезвонил ему немедленно. Прямо с вахты набрал записанный телефон. Шумский попенял мне, хотя и не очень сердито, за то, что я ему не позвонил, как договаривались, и не терпящим возражений тоном велел немедленно возвращаться в Москву.
- Ты мне нужен не позже завтрашнего утра, - заявил Алик. - Конечно, лучше бы сегодня вечером, но завтра утром - крайний срок. Если приедешь завтра, то подруливай сразу к пятой проходной "Мосфильма", пропуск тебе будет заказан. И учти, старик, нас ждут великие дела, - интригующе произнес он и повесил трубку.