***
Рабочий день продолжается.
Тридцать семь новых и-мейлов. Питер отвечает на пятнадцать, остальные откладывает на потом.
Делает еще несколько звонков.
Приезжает Тайлер с помощниками - начинают снимать работы Винсента. Юта приглядывает за ними.
Питер на секунду выскакивает из своего кабинета, быстро здоровается, прячется назад.
- Виктория, это снова Питер. Просто хочу тебе сказать, что работы Винсента уже снимают, так что можешь вселяться в любой момент.
Новый и-мейл - от Глена Ховарда. К нему в мастерскую приходили организаторы биеннале, его звезда восходит, может быть, Питер все-таки пересмотрит свое решение и предоставит ему основную галерею в сентябре.
Глен, эти ребята к кому только не приходят. И, даже если они и в самом деле отберут твои работы, ты представить себе не можешь, насколько это не важно. Почитай список участников десятилетней давности, ни одно имя ничего тебе не скажет.
Надо подумать, как это получше сформулировать. Ладно, это можно сделать и после обеда.
- Питер, это Бетт. Я поговорила с Рупертом, он ждет твоего звонка.
Она дает ему телефон.
- Ты самая-самая.
- Не стоит благодарности.
В ее голосе слышна досадливая усталость - может, по зрелому размышлению она все-таки пришла к выводу, что Питер - пустышка?
К черту! Очень вероятно, что ему удастся с ходу продать Гроффа, а ведь это и нужно художникам от своих дилеров, не так ли? В этом и состоит их работа. Грофф сейчас находится в непростом положении: он еще недостаточно знаменит, чтобы заламывать огромные цены, а материалы, которые он использует, и производство его вещей уже стоят черт-те сколько.
Звонок Руперту Гроффу. Включается автоответчик: "Привет, это Грофф. Вы знаете, что делать".
- Руперт, это Питер Харрис. Друг Бетт Райс. Хотелось бы поговорить, когда у вас будет свободная минута.
Он оставляет свой номер.
Так, теперь нужно заказать ланч для себя, Юты и Тайлера с помощниками. Юта занята - Питер Харрис, Очень Хороший Начальник, возьмет это на себя. Итак, себе - салат Цезарь с жареной курицей или рулет с копченой индейкой? Салат. Скоро лето, пора ограничить употребление углеводов. (В каком возрасте прекращаешь думать о таких вещах?) А потом у него все еще побаливает желудок (рак?)… Нет, все-таки копченая индейка.
Семнадцать новых и-мейлов с тех пор, как он проверял почту. В том числе от Виктории, которая, кажется, готова на все, лишь бы избежать разговора.
ПИТЕР, ОСТАЛИСЬ БУКВАЛЬНО ПОСЛЕДНИЕ ШТРИХИ, ЗАВТРА ДО ОДИННАДЦАТИ ПРИВЕЗУ, XXX В.
ВИК, ОТЛИЧНО, ДО ЗАВТРА, ЕСЛИ ВСЕ-ТАКИ Я МОГУ ЧЕМ-ТО ПОМОЧЬ, ОБЯЗАТЕЛЬНО ДАЙ ЗНАТЬ.
В двенадцать приезжает Бобби:
- Привет, красавчик.
Бобби держится с Питером игриво, примерно как сам Питер, когда он общается со своими клиентами - женщинами средних лет и, возможно, по тем же причинам. Тем не менее Бобби - хороший парикмахер и готов работать на выезде, да еще по понедельникам, когда все салоны закрыты, как и все галереи.
Они вместе идут в ванную, и Бобби приступает к работе. Бобби - монологист. Питер слушает вполуха, изредка подает какую-нибудь реплику.
Бобби познакомился с аргентинцем, немного старше него, но абсолютно обалденным (все, без исключения, бойфренды Бобби абсолютно обалденные), аргентинец пригласил его на неделю в Буэнос-Айрес. Понимаешь, Питер, я ведь там уже был… Знаешь, поначалу-то они все милые, но когда ты оказываешься с ними за тридевять земель от дома, и все за их счет, то они рассчитывают… ну, не важно, на что они рассчитывают (это уже традиция: в разговорах с Питером Бобби всегда намекает на какие-то темные стороны секса, но никогда не вдается в подробности)… И, честно говоря, ну, ты меня понимаешь…
Бобби говорит и говорит. Без умолку (как это может быть, что ему всегда есть что сказать?), и Питер позволяет себе отвлечься (перезвонит ли Грофф? Потерял ли он уважение Бетт Райс?). И вдруг:
- Питер, солнышко, а ты бы не хотел убрать седину?
А?
- Просто подумал. Сколько тебе, сорок пять?
- Сорок четыре.
- Мы бы проделали все постепенно. В течение нескольких недель. То есть не так, чтобы - раз! - и у тебя ни одного седого волоса. Никто бы вообще ничего не понял.
У Питера что-то екает в груди.
- Я думал, что седина - это благородно…
Он не говорит Бобби, что думал, что это… сексуально.
- Благородно, типа лет на шестьдесят. Ты бы выглядел на десять лет моложе.
Вихрь странных чувств налетает на Питера. Неужели он действительно так старо выглядит? Насколько пошло хотеть выглядеть помоложе? Да и в любом случае, это невозможно, даже если бы он этого хотел. Люди все равно догадаются, как бы постепенно это ни происходило. И он превратится в "мужчину, который красит волосы", и никто никогда уже не будет принимать его всерьез, хотя, конечно, если бы Бобби мог убрать часть седины, скажем, половину, может быть, действительно никто бы ничего не понял и он бы просто стал выглядеть несколько более витально и… ну, да, моложе.
Сволочь ты, Бобби, зачем ты завел этот разговор?
- Вряд ли, - говорит он.
- Подумай об этом, о'кей?
- Обязательно.
Стрижка окончена, Бобби засовывает в карман свой гонорар. Питер провожает его к выходу. Похоже, Тайлер и его команда не торопятся. Один из помощников Тайлера, бритоголовый Карл, провожает Питера странно-многозначительным взглядом - может, он решил, что Питер трахается с Бобби? О'кей, пусть думает, что хочет.
На улице Бобби целует воздух рядом с Питером, прыгает на свой голубой скутер и - пуф-пуф-пуф - уезжает. Бобби похож на героиню кинокомедий сороковых, миловидную, алчную, расчетливую и, по молодости лет, не сомневающуюся, что все самое интересное - еще впереди. У Бобби одна забота - ехать или не ехать в Аргентину с каким-то лотарио. Вот он - цветущий, довольный жизнью и даже не пытающийся притвориться, что он глубже, чем есть на самом деле, спешит навстречу очередному приключению.
Питер возвращается в кабинет. Работа не ждет. Десять новых и-мейлов. Ладно, это можно отложить. Сейчас нужно ответить Глену Ховарду.
ПРИВЕТ, ГЛЕН, ОТЛИЧНЫЕ НОВОСТИ! ОЧЕНЬ НАДЕЮСЬ, ЧТО У КУРАТОРОВ БИЕННАЛЕ ХВАТИТ УМА И ВКУСА ВЗЯТЬ ТВОИ РАБОТЫ, К СОЖАЛЕНИЮ, ОСНОВНАЯ ГАЛЕРЕЯ ЗАНЯТА ДО КОНЦА ОСЕНИ, НО Я ОБЕЩАЮ, ЧТО МЫ УСТРОИМ ТЕБЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНУЮ ВЫСТАВКУ И ПРИГЛАСИМ НА НЕЕ МИЛЛИОН ЛЮДЕЙ. ТВОЙ П.
Перезванивает Руперт Грофф.
- Привет, Питер Харрис! Вы звонили?
Голос у него совсем молодой.
- Вы ведь знаете, что Бетт закрывает галерею?
- Знаю. Фигово.
- Я ваш поклонник.
- Спасибо.
- Хочу пригласить вас на ланч, как вы?
- Можно.
- Как у вас со временем?
- Эта неделя под завязку, может, на следующей, через среду.
- Отлично. И вот еще что: у меня есть одна очень хорошая клиентка, которая хотела бы купить что-то прямо сейчас. Через несколько дней у нее будут гости, тоже очень активные покупатели произведений искусства. Если вас это интересует, можно было бы предложить ей какую-нибудь из ваших работ. Я мог бы выступить в роли консультанта. Это не значит, что я становлюсь вашим новым агентом, у вас не будет никаких обязательств передо мной, а у меня - никаких обид, если вы предпочтете мне другого дилера. Но я практически уверен, что смог бы организовать эту сделку, а за ней могли бы последовать и другие.
- Неплохо.
- Так вот что я предлагаю. Давайте планировать ланч на среду через неделю, но что, если бы я зашел к вам в мастерскую пораньше и мы бы вместе подумали, что предложить моей клиентке.
- Сейчас мне особо нечего показать.
- Но что-то у вас есть?
- Парочка новых бронз. И одна терракотовая штуковина, с которой я как раз сейчас вожусь. Но она еще не готова.
- Я бы очень хотел посмотреть вашу новую бронзу.
- О'кей. Заходите завтра после обеда.
- Отлично. Во сколько вам удобно?
- Ну, скажем, в четыре.
- Замечательно.
- Я в Бушвике.
Он диктует адрес. Питер записывает.
- Значит, завтра в четыре.
- Договорились.
Три новых и-мейла. Один от Глена.
ПИТЕР, МИЛЫЙ МОЙ, У БЛАГОРОДНЫХ ЛЮДЕЙ НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ СЕКРЕТОВ ДРУГ ОТ ДРУГА. Я ПОЛУЧИЛ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОТ ДРУГОЙ ГАЛЕРЕИ, Я НЕ ХОЧУ СОГЛАШАТЬСЯ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ МОЙ ЧЕЛОВЕК, НО ЭТИ РЕБЯТА НЕВЕРОЯТНО ВОЗБУДИЛИСЬ, А ТЕПЕРЬ ЕЩЕ ЭТА БИЕННАЛЕ, ЗНАЕШЬ, У МЕНЯ ТАКОЕ ЧУВСТВО, ЧТО ЧТО-ТО СДВИНУЛОСЬ, ХОТЯ В ЭТО ТРУДНО ПОВЕРИТЬ. НУ, ПОНИМАЕШЬ, МНИТЕЛЬНОСТИ, ПРОБЛЕМЫ С САМООЦЕНКОЙ И ВСЕ ПРОЧЕЕ:) КАК БЫ ТО НИ БЫЛО, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, МОЖЕТ, ПООБЕДАЕМ ВМЕСТЕ И ПОГОВОРИМ? ЧТО СКАЖЕШЬ, МОЙ ДРУГ И СОРАТНИК? ХХХ
Хм. Значит, Питер такой человек, на которого, по мнению молодого малоизвестного художника, можно давить?
Ладно, без паники, все в порядке. Глен - хороший художник. И, может быть (если он, конечно, не блефует), его работы и вправду привлекли внимание какойнибудь галереи в Вильямсбурге, а вот в биеннале ему едва ли придется поучаствовать - по слухам, в этом году все будет крутиться вокруг инсталяций, скульптур и видео.
ПРИВЕТ, ГЛЕН. ВСЕ ВЕРНО: Я ТВОЙ ДРУГ И СОРАТНИК, ТАК ЧТО ДАВАЙ ПООБЕДАЕМ И ОБСУДИМ ТВОЕ БЛЕСТЯЩЕЕ БУДУЩЕЕ. НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ Я МОНТИРУЮ НОВУЮ ВЫСТАВКУ. ДАВАЙ В КАКОЙ-НИБУДЬ ДЕНЬ НА СЛЕДУЮЩЕЙ. ТВОЙ П.
О'кей, Глен. Посмотрим, сможет ли хороший ланч и мои уверения в преданности до гроба сохранить наш союз. Если нет, что ж, прощай и благослови тебя Господь. А что, если…
Эх, если бы ему и вправду удалось залучить Гроффа…
Что говорить, эффектно было бы начать новый сезон выставкой Гроффа в основной галерее. В сентябрьском "Арт ин Америка" выйдет статья о Гроффе. И очень может быть, что Ньютон купит одну его вещь для МоМА. Грофф отлично вписывается в МоМА - он основательный и серьезный дальше некуда.
Питер ничего не может с этим поделать - он все чаще и чаще думает о Гроффе. Да, конечно, есть тысяча причин относиться с подозрением к самой идее монументальности и драгоценности (в буквальном смысле слова) произведений искусства; к концепции искусства как сокровища, высекаемого резцом и украшенного инкрустациями, короче, к чему-то безусловно прекрасному, что могло бы стоять во дворцах и соборах. Впрочем, вещи Гроффа, мягко говоря, не вполне традиционны - посмотрев издалека, ваша тетя Милли скорее всего воскликнет "какая прелесть!", но, подойдя поближе, увидит выгравированные имена всех африканских рабочих, погибших в алмазных копях (наверняка, по крайней мере, часть этих имен Грофф придумал сам, не могли сохраниться такие полные списки), и выдержки из дневника Унабомбера, и отчеты о вскрытии заключенных, покончивших с собой в тюремных камерах, и тщательнейшим образом выполненные порнографические рисунки - отдельно для геев и негеев; все чрезвычайно аккуратно и упорядоченно, как иероглифы. Это вещь, которая по скрытому замыслу рассчитана на то, что ее откопают через десять тысяч лет.
И вообще, не поднадоели ли нам все эти бесконечные конструкции из проволоки и фольги, продающиеся, кстати, за безумные деньги? Не оказались ли мы в таком особом мире, где мусор de facto воспринимается как сокровище?
Да, если бы Грофф согласился…
Насколько неприлично передвинуть Лахти? Или попросить его переместиться в малую галерею? Питер мог бы ее освободить, если бы удалось убедить Глена не раздумывая соглашаться на предложение галерейщиков из Вильямсбурга, Глен, твою мать, ты на взлете, конечно, тебе нужен кто-то покруче меня…
Вообще-то так не делается. Пойдут слухи…
Слухи, что…
…Питер Харрис оказался таким парнем, который умеет делать дела. Что он может подхватить восходящую звезду, выпавшую из ослабевших рук Бетт Райс, и устроить ему выставку, которая, с большой вероятностью, будет самым ярким событием осеннего сезона. Да, это подмочит его репутацию в определенном кругу, некоторым художникам это не понравится, зато на других, наиболее амбициозных, это произведет впечатление - если ты хорош и у тебя есть потенциал, Питер Харрис сделает все, чтобы твоя выставка состоялась у него прямо сейчас.
Его дурацкий желудок и не думает проходить. Каковы первые симптомы рака желудка? Вообще, бывает такое - рак желудка? Ладно, будем разбираться с проблемами по мере их поступления. Что касается Гроффа, то в данный момент все, чем ты располагаешь, это две договоренности - одна о совместном ланче, другая - о посещении мастерской.
Так, еще и-мейлы. Новые сообщения на автоответчике.
А вот то, чего он так давно боялся: из-за стены доносятся шум, грохот падения, чертыхания Тайлера.
Питер выскакивает из кабинета. Посередине зала стоят Тайлер, Юта и помощники Тайлера Бранч и Карл; на полу перед ними - жертва: одна из запеленутых картин, распоротая по диагонали - шрам примерно сантиметров сорок длиной.
- Какого хрена! - говорит Питер.
- Поверить не могу, - вот все, что выдавливает из себя Тайлер.
Юта, Бранч и Карл застыли вокруг павшей картины, как в почетном карауле. Питер подходит поближе, опускается на корточки, да, разрез от угла к центру около сорока сантиметров. Сделанный с хирургической точностью.
- Как это случилось?
- Выскользнула из рук, - отвечает Тайлер.
Вид у него, надо сказать, не особо удрученный. Скорее возмущенный: с какой стати эта дрянь порвалась?
- У него нож торчал из нагрудного кармана, - говорит Юта и делает шаг назад.
Вообще-то она очень даже способна на праведный гнев, но сейчас тут есть Питер. Она уже думает о страховке.
- То есть ты снимал картины, а из кармана у тебя торчал незакрытый нож?
- Я же не думал… Просто сунул его на секундочку и, ну… забыл.
- Ясно, - говорит Питер, сам удивляясь своему спокойному тону. На какой-то миг кажется, что можно сделать бывшее не бывшим - уж слишком логично то, что произошло. У Бетт Райс рак, неизлечимый рак, а Тайлер, на самом деле, расхаживал с ножом в кармане, потому что сволочь Питер не хочет оценить его инсталляции и коллажи. Питер сам виноват, он прекрасно видел, что происходит. Нет, это Рекс виноват, Рекс с его бесконечными юными гениями, всеми этими изящными молодыми людьми в татуировках, которые почему-то всегда оказываются никакими не гениями, несмотря на уверения Рекса и на его бесконечное "наставничество", превратившее его в посмешище и разрушившее его собственную карьеру.
- Это одна из тех, которую не купили, - говорит Юта.
Питер кивает. Это, конечно, хорошо. А вот в том, что поползут слухи (а они обязательно поползут), что у Питера в галерее крушат произведения искусства, ничего хорошего нет.
- Прости, друг, - говорит Тайлер.
Питер снова кивает. Что толку в крике. Тем более что он все равно не может рассчитать Тайлера прямо сейчас. Выставку нужно обязательно демонтировать до конца дня.
- Работаем дальше, - говорит Питер ровным голосом. - Если можно, не держите в карманах острые предметы.
Он готов удавить этого мудака Рекса - распутная старая тварь!
- Давай уберем ее отсюда, - говорит Юта. Питер, однако, не спешит расставаться с трупом - осторожно, очень осторожно он запускает палец под вощеную бумагу и приподнимает ее.
Все, что он видит - это комковатые охровые завихрения краски на приоткрывшемся треугольнике холста.
Он аккуратно отодвигает бумагу еще на пару сантиметров.
- Питер, - вскрикивает Юта.
Полной уверенности, конечно, нет, но, судя по тому, что он видит, это ничем не примечательная, довольно неумелая абстракция. Посредственная ученическая работа.
Так вот, стало быть, что скрывается под целомудренными пеленами! Вот что представляет из себя эта запечатанная реликвия!
В желудке у Питера что-то переворачивается. Черт… Он что… Его что сейчас…
К тому моменту, когда он поднимается на ноги, его рот уже полон рвоты, но ему все-таки удается добежать до ванной и извергнуть это в унитаз. Потом его рвет еще раз. И еще раз.
- Милый, - доносится из-за спины голос Юты.
- Все в порядке, - говорит Питер, - тебе необязательно на все это смотреть.
- Иди к черту. Когда-нибудь я буду менять тебе подгузники. Бывают вещи похуже. Мы застрахованы.
Питер по-прежнему стоит, склонившись над унитазом. Все? Трудно сказать.
- Да при чем здесь эта идиотская картина! Мне уже пару дней нехорошо. Может, дело в индейке.
- Иди домой.
- Ни за что.
- Если захочешь, потом вернешься. Полежи хотя бы часок. Я пригляжу за этими кретинами.
- Ну, разве что на часок.
- Да-да.
Ладно. Проходя мимо Тайлера, он испытывает смутное чувство поражения. На этот раз юные вандалы одержали победу; изнеженный старик увидел кровь и рухнул на меч.
Он ловит такси на пересечении Десятой авеню и Двадцать четвертой улицы. У него ватные ноги, но тошнота вроде бы прошла. Было бы совершенно чудовищно заблевать заднее сиденье машины Золтана Кравченко. Разъяренный Золтан выбросил бы Питера и умчался отмывать салон. Нельзя демонстрировать свою слабость на людях, во всяком случае в Нью-Йорке. Это значит, что ты банкрот, и не важно, насколько хорошо ты одет.
Питер доезжает до дома, дает Золтану Кравченко щедрые чаевые, потому что не заблевал его такси. Входит в подъезд, вызывает лифт. На всем лежит легкий отсвет нереальности, чуть припахивающей рвотой. Вообще-то Питер редко болеет и практически никогда не бывает дома в три часа дня в понедельник. Поднимаясь на лифте - повиснув в этой плывущей пустоте, - он исполняется детской радостью нечаянной свободы, забытым ощущением, что, раз ты заболел, все дела отменяются и ты никому ничего не должен.
Войдя в квартиру, он сразу чувствует… Что? Чье-то присутствие? Какое-то едва уловимое изменение в составе воздуха.