- Очень просто. Не нужно было так много хвостом вертеть. Гуляешь - гуляй, но делай это тихо. Начинающую актрису только-только подступающую к тому чтобы стать звездой, скандал губит окончательно и бесповоротно. Знаешь, Ловетт, в этом, наверное, есть свой смысл. Продюсеры собирались вкладывать в меня миллионы долларов. И естественно, одна из звезд - обиженная и ревнивая - подкупила кое-кого в полиции, и меня как-то раз застукали в любовном гнездышке с очередным дружком. После этого мой контракт не продлили. - Гиневра провела рукой по простыням, встала с кровати, посмотрела на меня, наклонив голову набок, и неожиданно, без всяких переходов спросила: - Что будем танцевать?
- Да я как-то не силен в танцах.
- А это и не важно, я тебе покажу.
Гиневра нашла на одной из волн подходящую музыку, прикрыла глаза и, подпевая себе под нос, шагнула ко мне навстречу. Она подняла руки, я приобнял ее, и мы закружились по комнате в медленном танце. Тело Гиневры не было ко мне прижато, но мы все время прикасались друг к другу, и это не могло не волновать меня. Гиневра чуть откинула голову и приоткрыла рот, с наслаждением вдыхая еще чистый утренний воздух, врывавшийся с улицы в комнату через открытое окно.
- А у тебя неплохо получается, - негромко сказала она.
Сама Гиневра танцевала действительно очень неплохо: ее тело, словно само собой, двигалось в заданном музыкой чувственном ритме. Да и не танец это был на самом деле, Гиневра просто кокетничала со мной, не без успеха стараясь расшевелить и встряхнуть меня. Все ее движения были настолько недвусмысленны и провокационны, что я был готов завестись не на шутку. Впрочем, деваться нам с ней все равно было некуда: Монина по-прежнему оставалась в комнате. Когда заиграла музыка, она забралась в угол комнаты, села на пол, прижав колени к груди, и изобразила на лице выражение неизбывного одиночества. Отзвучала одна мелодия, за ней последовала другая - более быстрая и ритмичная. Гиневра завертелась у меня в руках и стала поглядывать на меня, уже не скрывая своей похоти. Монина по-прежнему сидела неподвижно и явно что-то замышляла. Я не ошибся: точная копия своей матери, она не могла позволить окружающему миру крутиться не вокруг нее. Выждав какое-то время, Монина стала хныкать, все так же сидя неподвижно и глядя в пол перед собой.
- Мне страшно, - бормотала она сквозь слезы, - страшно.
Музыка закончилась, подошла к концу и музыкальная передача. Из радиоприемника донесся голос диктора, бодро рассказывавшего о консервированных продуктах. Гиневра медленно, словно неохотно, отступила на шаг и пристально посмотрела мне в глаза.
- Давай еще потанцуем, - негромко сказала она. Оглянувшись через плечо, она прикрикнула на Монину, и я при этом не заметил в ее голосе ни малейшего раздражения: - Монина, успокойся, кому говорю!
Монина в ответ зарыдала в полный голос.
- Ох уж мне этот ребенок, - недовольно прошептала Гиневра. Она смотрела на меня приглашающе-плотоядно. У меня возникло ощущение, что не будь Монины рядом, наши с Гиневрой игры в прятки были бы окончены. В эти мгновения она показалась мне моложе и привлекательнее, чем обычно. Сыграла в этом свою роль и ее явно искренняя заинтересованность мною как мужчиной.
- Если бы Монины здесь не было… - прошептал я на ухо Гиневре.
Мы стояли посреди комнаты. Гиневра повернулась к кровати и стала настраивать приемник на другую волну. Воспользовавшись этим, Монина стремительно подбежала ко мне и всем телом прижалась к моей ноге. Я погладил ее по голове и почувствовал, что девочка еще сильнее обхватила руками мою ногу. Гиневра тем временем обернулась и сказала:
- Я думаю, вот под эту музыку можно будет еще потанцевать.
- Да не хочу я танцевать, - воспротивился я.
Словно не слушая меня, Гиневра прикрыла глаза и задвигалась в такт музыке.
- Брось, Ловетт, перестань.
Монина отпустила меня и изо всех сил стала лупить маму по бедру своими маленькими кулачками.
- Мама дура, мама дура! - в гневе кричала она.
- Да что это на нее нашло? - обращаясь скорее сама к себе, спросила Гиневра. Затем, усмехнувшись, она подмигнула мне: - А девочка-то, похоже, ревнует.
Одним проворным и даже изящным движением она перехватила руки дочери и прижала девочку к себе.
- Ну успокойся, Монина, успокойся. Господи, я же вся в синяках буду.
Толком не настроенное радио продолжало надрываться. Слушать это было невозможно, и я выключил приемник. Гиневра между тем решила поведать мне некоторые свои тайны.
- Ловетт, ты даже не представляешь себе, какая у меня нежная кожа. Оставить на ней синяк проще простого. Мне даже ударяться обо что-нибудь не нужно, стоит мужчине начать меня лапать, как у меня на теле остаются следы. - К этому времени Монина успокоилась и обняла мать. Гиневра подмигнула мне и продолжила: - Я тебе скажу то, что обычно никому не рассказываю: когда мужчина дает волю рукам, я остаюсь вся в синяках, и при этом я ощущаю себя… ну как если бы я была белоснежной простыней, или чистым ковром, или еще чем-нибудь в этом роде. И по мне вдруг начинает ходить взад-вперед мужик в грязных сапогах. Как тебе такой образ?
Я ничего не ответил. Гиневра уютно устроилась в кресле, а у ее ног свернулась калачиком Монина. Я присел на край кровати.
- Ты, кстати, не думал насчет того… Ну, насчет того, о чем мы с тобой вчера говорили? - как ни в чем не бывало поинтересовалась Гиневра.
- Ты о чем?
Гиневра опять перехитрила меня.
- Ну как о чем, да все о том же. Как насчет того, чтобы посматривать, что здесь к чему, и потом рассказывать мне.
- А, ты об этом. Я же тебе сказал, что я не стукач.
- Да с чего ты взял, что я тебя стучать заставляю. - Гиневра всем своим видом изображала оскорбленную невинность. - Мне бы и в голову не пришло просить тебя о такой гадости. Я просто подумала, что тебе, в конце концов, как и любому нормальному человеку, интересно, как живут его соседи, что происходит у них в жизни.
К этому времени Монина устроилась совсем удобно и, обняв ноги матери, гладила их своими ладошками.
- Это к Холлингсворту. Он, по-моему, большой любитель подобных наблюдений.
- Ну вот, тоже мне нашел, на кого перевести стрелки.
Неожиданно на лице Гиневры появилось заговорщицкое выражение. Она ни дать ни взять собиралась поделиться со мной какой-то великой тайной.
- Знаешь, что я тебе скажу, только ты не смейся. Я и сама подумывала насчет Холлингсворта, вот только… Не нравится он мне.
- Неужели?
- Скользкий он какой-то, скользкий и противный, - поморщилась Гиневра, поглаживая себя ладонью по животу, - я тебе о нем много чего могу рассказать.
Я лишь пожал плечами, не догадываясь, что Гиневре действительно нужно было выговориться, а не только "склонить меня к сотрудничеству". Информация о том, что у нас тут наверху происходит, ей на самом деле была необходима, но, как я понял, не любой ценой. Тем временем она огорошила меня своими предположениями насчет Холлингсворта:
- У меня такое ощущение, что он не тот, за кого себя выдает.
- Я не понимаю, о чем ты.
- Ну, есть в нем что-то такое… - Гиневра закурила, а затем долго махала в воздухе якобы упорно не желавшей гаснуть спичкой. - Знаешь, иногда мне кажется, что он сын какого-нибудь принца… Ну, не обязательно принца, но по крайней мере какого-нибудь очень богатого человека, богатого и обладающего большой властью. А здесь он живет инкогнито. Ну, по каким-то причинам не хочет, чтобы его так или иначе связывали с его семьей.
В ответ на это я рассмеялся.
- С чего ты взяла?
Гиневра была предельно серьезна.
- Интуиция, Ловетт, что-то здесь не так. Этот парень точно что-то скрывает.
- Скрывает, говоришь?
Гиневра явно не торопилась поделиться со мной своими наблюдениями и аргументами в пользу высказанных ею предположений.
- Скрывает, и очень многое, - торжественно, как тайное заклинание, произнесла она.
Я лишь снова рассмеялся.
Явно раздосадованная, Гиневра поняла, что для продолжения разговора на интересующую ее тему ей придется чем-то пожертвовать, и без особой охоты поведала мне:
- К нему все время приходит один человек, о котором сам он никому не рассказывает. Не знаю, кому как, а мне это совсем не нравится.
- А как он выглядит, этот незнакомец?
- Да я толком сама его не разглядела. Обычно он одет в темно-синий костюм, а шляпу надвигает на самые глаза - так что лица его совсем не видно. Я так понимаю, что этот человек приходит для того, чтобы заплатить Холлингсворту.
- За что?
- Ну, я не знаю. Скорее всего, это какой-нибудь помощник его отца, который приносит молодому человеку те деньги, что отец ему выделяет. Ну, что-то вроде стипендии.
- Гиневра, неужели ты сама не видишь, что все это смешно и глупо? Посуди сама, разве не может быть человек просто самим собой, безо всяких тайн и маскарадов с переодеваниями?
Гиневра подозрительно поджала губы, явно решая, может ли она доверять мне во всем. Наконец она решила признаться.
- Знаешь, я давно за Холлингсвортом наблюдаю, - глухо, глядя куда-то в сторону, сказала она, - не верю, не верю я ему. - Расправив платье на коленях, она с театральными интонациями в голосе продолжила: - Я как-то раз спросила его об этом человеке, так ты представляешь, что он мне на это ответил?
- Понятия не имею.
- Он заявил, что к нему вообще никто не ходит. - Эти слова Гиневра произнесла торжествующим голосом. - Ну, что ты на это скажешь?
- А ты откуда знаешь, что к Холлингсворту кто-то приходит?
По правде говоря, к этому времени я и сам почувствовал некоторое беспокойство. Гиневре каким-то образом удалось убедить меня в том, что у нее в доме возможно все - любые чудеса и, конечно же, неприятности.
Ничуть не стесняясь своего поведения, Гиневра предоставила мне доказательства:
- Первое время я за ним следила. Ну, имею я право знать, что происходит у меня в доме?
Губы Гиневры сложились в ангельски невинную и вместе с тем гордую улыбку.
- А вы с Холлингсвортом, часом, не в друзьях - приятелях ходили? - поинтересовался я, рассчитывая застать ее врасплох.
- А тебе-то какое дело? - совершенно буднично огрызнулась она и зевнула.
- В общем-то, никакого.
Гиневра посмотрела на меня, явно прикидывая, достоин ли я того, чтобы продолжать разговор.
- Он такой же, как и вы все, мужики. Кроме как под юбку ко мне залезть, ему больше ничего от меня не нужно было.
В тот момент я промолчал, хотя меня и покоробил тот факт, что она поставила меня в один ряд с Холлингсвортом. Мы просидели молча, наверное, с минуту. Решив нарушить это неловкое молчание, Гиневра пустилась в разглагольствование на свою любимую тему; на этот раз мне поведали об очередном любовнике с незабываемым прибором. Завлекала она меня совсем уж непристойными подробностями, вероятно полагая, что я, как несмышленый котенок, забыв обо всем, начну с упоением охотиться за яркими разноцветными ленточками. У ее ног Монина - ни дать ни взять уставшая и скучающая стенографистка - чертила какие-то значки на пыли, покрывавшей пол сплошным слоем.
Вскоре ребенок снова начал хныкать, требуя к себе внимания. Гиневра встала с кресла и забрала с кровати лишние простыни.
- Ну ладно, хватит болтать. Мне и без тебя есть чем заняться.
Тем не менее уже в дверях она обернулась и, кокетливо подмигнув, вернулась к тому, с чего начала:
- Ну так что, будешь тут за соседями присматривать?
- Нет.
Явно раздраженная, она вышла на площадку, вытолкнув перед собой Монину.
Глава одиннадцатая
Этот день оказался очень-очень длинным.
Гиневра ушла, и вскоре я спустился в столовую, чтобы съесть свой традиционный холостяцкий завтрак. Вернувшись домой, я несколько часов благополучно поработал, меня никто не беспокоил. В конце концов жара сморила меня, и я, в общем-то довольный собой, позволил себе встать из-за стола и растянуться на кровати. Так я и лежал, всматриваясь в слегка дрожавший под раскаленным потолком воздух. Дверь на лестничную площадку была слегка приоткрыта - я рассчитывал, что таким образом комнату будет слегка продувать и духота станет не такой нестерпимой. Ни о чем серьезном я думать уже не мог и вскоре задремал.
Меня разбудил незнакомый голос, негромкий, хриплый и в то же время с приятными обертонами.
- Ради бога, извините за то, что я вас беспокою. Вы не собирались вставать?
Я перевел себя из лежачего положения в сидячее. В дверях моей комнаты стояла девушка - настолько стройная и хрупкая, что, казалось, взмахни я рукой порезче, и ее просто снесет воздушной волной.
- Входите, - предложил ей я.
- Вы так уютно спали, - сказала она, - я даже не хотела вас будить. По-моему, вы владеете великой тайной - искусством сна.
- Да ладно вам… Я просто вздремнул немного, - понимая, что говорю глупость, промямлил я.
Девушка отодвинула от письменного стола стул и села на него.
- А почему вы стесняетесь? Честное слово, во сне вы были таким красивым…
Я почесал в затылке. Дневной сон и пробуждение в самый жаркий час явно не пошли мне на пользу. Впрочем, девушка, похоже, и не ждала от меня сколько-нибудь вразумительного ответа.
- Ой, как это здорово, - продолжила она рассуждать вслух, - вы просто потрясающе счастливый человек.
- С чего вы взяли?
- Ну, у вас ведь есть эта комната. Мне здесь так нравится. Если бы у меня были деньги, я непременно купила бы ее у вас.
Я скривил недовольную физиономию:
- Вообще-то здесь грязно, да и сама комната, прямо скажем, не из лучших.
- Так это же и хорошо. Хорошо, что она такая грязная, - сказала девушка все тем же хриплым, нет, скорее даже сиплым голосом. - Терпеть не могу чистые комнаты. Ненавижу людей, которые боятся оставлять за собой следы. Именно поэтому мне так и понравилась ваша комната. Вы здесь живете и оставляете безошибочные знаки того, что это именно вы. Если вы поживете здесь подольше, то память о вас сохранится в этих стенах, воздухе, да и вообще - какая-то частичка вашей души навсегда останется здесь.
Слушая эти странные рассуждения, я уже более внимательно рассмотрел девушку. Черты ее чуть вытянутого, изящного лица были какими-то детскими, особенно форма носа и губ. Все это, в сочетании с добрыми карими глазами, делало определение ее возраста нелегкой задачей. Как Холлингсворту, как, в общем-то, и мне самому, ей можно было дать двадцать, но при этом я бы не удивился, скажи мне кто-нибудь, что на самом деле ей лет на десять больше. Я обнаружил, что не просто рассматриваю незнакомку, а смотрю ей прямо в глаза. Я смутился, а она, все так же глядя на меня - наивно и, быть может, даже простодушно, - на ощупь нашарила в сумочке пачку сигарет, закурила и протянула зажженную сигарету мне. Подарок я, конечно, принял, но, по правде говоря, стольдоверительный жест, свойственный скорее отношениям старых знакомых, показался мне несколько преждевременным.
- Вы сами-то курить не собираетесь? - поинтересовался я.
- Ах, да, - явно удивившись, сказала она, - ну конечно. - Она вновь покопалась в сумочке и чиркнула спичкой. При этом я заметил, что ее руки заметно дрожат. Кроме того, я обратил внимание на ее пальцы, длинные и изящные. Наверное, они были бы красивыми, если бы не обкусанные, неухоженные ногти и пятна от сигаретного дыма, въевшиеся в кожу. Курила она как мужчина - держа руку ладонью кверху и зажав сигарету между почти прямых пальцев. Дым при этом обвивался вокруг ее ладони и запястья. Я бы назвал ее милой и симпатичной, если бы не цвет лица - землисто-серый - и не бесцветные мешки под глазами. Кроме того, ее волосы, не слишком чистые, не добавляли ей очарования: не расчесанные, толком не убранные, они свисали патлами по ее плечам. У меня сложилось впечатление, что моя нежданная гостья не вполне в себе. Судя по всему, она и причесывалась не регулярно, а от случая к случаю. После этого я уже не удивился тому, что на ее одежде оставались следы и пятна от всего, к чему она прикасалась.
Мои наблюдения и предположения оказались верными. Буквально через минуту скопившийся на сигарете девушки пепел упал, и она машинально втерла его в свою юбку. Кстати, сиреневый костюм, который был на ней надет, совершенно не шел ей, особенно неудачным было сочетание блестящей переливающейся ткани с мышино-бурыми, немытыми волосами. Сам по себе костюм, впрочем, тоже был изрядно протерт на рукавах и обтрепан на манжетах и воротнике.
- Вы, как я понимаю, поэт? - спросила она.
- Нет.
- Перестаньте, я в вас сразу поэта увидела.
Как ни странно, ее растянутые в улыбке детские губы придавали лицу девушки выражение мудрости и несколько снисходительного отношения к собеседнику. В какой-то момент я даже предположил, что она, по всей видимости, знает обо мне даже больше, чем известно мне самому.
- Поэт с пишущей машинкой, - с отчаянием в голосе пробормотала она, - до чего докатился наш мир. Никогда не пользуйтесь печатной машинкой, - настойчиво попросила она меня, наблюдая за тем, как клубы дыма окутывают ее руку.
- А мне нравится, - не слишком любезно заметил я.
- Вы просто не понимаете, в чем дело, - вздохнула она.
К тому времени ее сигарета почти полностью сгорела, и ее пальцы отделяло от огня каких-то полдюйма. Впрочем, моя собеседница, казалось, не замечала этого.
- Сигарету потушить не хотите? - осведомился я.
Девушка посмотрела на окурок в явном замешательстве. Похоже, она совершенно забыла о сигарете и теперь пыталась вспомнить, откуда та взялась у нее в руке. Тем не менее она последовала моему совету, но как-то странно: разжав пальцы, просто выпустила непотушенный окурок и забыла о нем раньше, чем тот успел упасть на пол. Не загаси я его подметкой, огонек, как минимум, оставил бы черный след на полу.
Осознав наконец, что незнакомка оказалась на пороге моей комнаты скорее всего не просто так, я спросил у нее, что привело ее сюда, практически на чердак. Положив руку на сумочку, она объяснила:
- Я заметила объявление, там, внизу. В нем говорилось, что в этом доме сдается комната.
- Интересно, я даже не знал.
- А к кому мне обратиться по этому поводу? В общем-то, я просто зашла внутрь и, не обнаружив ни консьержа, ни привратника, стала тыкаться во все двери, но везде оказалось закрыто.
Я ободряюще улыбнулся ей:
- Могу проводить вас к хозяйке.
- Буду премного вам обязана, - кивнула она, судя по всему, считая, что это мой святой долг. - Понимаете, мне просто негде жить.
Я покачал головой:
- Если речь идет об одной из комнат на первом этаже, то, боюсь, они стоят недешево.
- Ну, денег-то у меня хватает, - сказала она, старательно изображая беззаботность и веселье, - а если есть деньги, то ни одна домохозяйка не откажет мне. Ведь если сдаешь комнату, то по закону обязан пустить любого, кто готов платить назначенную цену. Я ведь права?
Я проводил девушку вниз, к дверям квартирки Гиневры. Прежде чем я постучал в дверь, девушка впилась мне в локоть и скороговоркой пробормотала: