- Если бы она умела говорить как взрослый человек, то наверняка добавила бы, что не любит никого в этом мире и, кстати, никому не верит. Эти черты характера, как я понимаю, передались ей по наследству. В общем, моя дочь, ничего не скажешь, - мрачно подытожил Маклеод. Со скорбной улыбкой на губах он неожиданно подался вперед и ткнул меня пальцем в колено. - Вы, Ловетт, наверное, решили, что я самый обыкновенный сентиментальный папаша. Но уверяю вас, были в моей жизни и другие времена. Вы можете хотя бы попытаться представить себе ту волну отчаяния и гнева, которая накатывается на мужчину, сидящего в гостиной вместе со своей законной второй половиной и осознающего, что это проклятое свидетельство о браке стало и своего рода свидетельством о разводе - разводе с той страстью и дружбой, которые связывали их вплоть до дня бракосочетания. А с тех пор они так и живут - с ощущением вины, нарастающей ненависти друг к другу и случающихся все реже и реже приступов любви. Ну так вот, и при всем этом перед ними на полу гостиной сидит милейший продукт их взаимной неприязни - хнычущий младенец, весь в соплях и какашках. Мужчина, такой как я например, начинает осознавать, что ему осталось жить не так уж много и что нужно еще успеть что-то сделать, а он, как выясняется, привязан теперь раз и навсегда не только к этой женщине, но и к их общему ребенку. Отчаяние и ужас приводят его в такое исступление, что он готов в самом буквальном смысле слова задушить младенца, а то и вовсе решить проблему в одно мгновение - ударом увесистого кулака, который запросто раскроит ребенку череп. - Палец Маклеода опять воткнулся мне в колено. - Вас, Ловетт, как я понимаю, воротит от обрисованной мной картины? Вы испытываете самый настоящий ужас. А ведь я пересказываю вам то, что происходило не с кем-нибудь, а со мной лично. Вот почему я и сегодня готов подписаться под тем, что убийство собственного ребенка есть, несомненно, преступление, но при этом - наименее тяжкое из всех возможных убийств. Убив незнакомого человека, вы даже не представляете, сколько жизней и судеб исковеркали и скольким людям принесли горе, но занесите топор над собственным отродьем - и платить горькую цену за свой поступок придется только вам самим. Убийство ничто, его последствия - всё. - Маклеод перевел дыхание. - Я готов на все, могу даже отдать на отсечение руку, лишь бы этот ребенок полюбил меня, - неожиданно сменил он тему разговора, - между прочим, это чувство, как барометр, свидетельствует о том, что с годами я становлюсь не сильнее, а слабее, хотя бы эмоционально.
- Она еще вполне может вас полюбить, - предположил я.
Маклеод кивнул. У меня возникло ощущение, что его внутренний маятник дошел до какой-то крайней точки и качнулся в другую сторону: мой собеседник вдруг стал излагать то, что противоречило всему сказанному им раньше.
- Понимаете, Майки, в нашей с Гиневрой совместной жизни еще есть надежда. Я просто слишком долго голодал и теперь с подозрением отношусь к любой еде, которую предлагают мне в изобилии. - Я вдруг заметил проблески каких-то теплых чувств в его обычно бесстрастных глазах. - Она… Ну, я имею в виду жену… В общем, я хочу сказать, что чувства, которые были между нами, еще живы или, по крайней мере, их еще можно оживить. Порой я почти физически ощущаю, что лишь мое присутствие помогает ей держаться. Нет, она, конечно, женщина не без странностей, да вы и сами знаете, но иногда она бывает такой мягкой и нежной… Вот только устала она от такой жизни. Упрекать или обвинять ее в чем бы то ни было я, конечно, не имею права, и должен сказать, что мне и самому не раз и не два приходилось бороться с почти непреодолимым желанием бросить все к чертовой матери и не раздумывая сесть в первый же поезд, который идет куда-нибудь подальше на Запад.
И все же мне почему-то кажется, что у нас с нею еще не все потеряно.
Последний разговор с Гиневрой был слишком свеж в моей памяти, чтобы я мог купиться на эту слезливую чушь.
- Вы просто сентиментальный идиот, - сообщил я ему.
Маклеод закурил и заявил в ответ:
- А вы видите только то, что лежит на поверхности. Да, конечно, я не сомневаюсь в том, что у Гиневры нашлось в мой адрес несколько "теплых" слов.
- Я бы сказал, больше чем несколько.
Маклеод лишь пожал плечами:
- Ловетт, ваше воображение недостаточно развито для того, чтобы понять, как такие разные люди, как мы с Гиневрой, могли хотя бы какое-то время прожить вместе. Это все потому, что для вас любовь - чисто духовная субстанция.
- Тоже мне объяснение. Да я таких сам с десяток сочиню.
Маклеод рассмеялся и пустился в рассуждения:
- Любовь гораздо легче понять, если подходить к ней с позиций разума, а не чувств. На самом деле любовь не что иное, как костыль, подпорка в жизни. А ни одному из нас костыли пока не нужны. Возьмите смесь страсти, взаимного влечения, уважения, некоторого количества эгоизма и хорошенько перемешайте. Полученную субстанцию можно разливать в любую форму - по вкусу. В результате вы получаете тот самый костыль, причем костыль, идеально подходящий для вас. С такой подпоркой легче как отступать, так и идти вперед, глядя в небо, в космос.
- Но ведь такой опорой в жизни другому человеку может стать далеко не каждый. Не все люди подходят друг другу, - попытался возразить я.
- На данном этапе вы правы. Бытие не только определяет, но и коробит сознание. Все свелось к тому, что мы можем уживаться лишь с очень похожими людьми либо с теми, кто подходит нам по принципу притяжения противоположностей. Но в идеале два любых взятых наугад человека могут обнаружить в себе нежность и тягу друг к другу. Это же примитивное, практически первобытное чувство, которое человечество задавило в себе нормами морали. Любовь не обретет свободу, пока во всем мире не восторжествует социализм. Вот оно, чисто человеческое понимание социализма - возможность устанавливать отношения с кем угодно, невзирая там на всякие примочки и припарки в виде брака, семьи и таких абстрактных духовных понятий, как любовь и Бог. - Последние слова он произнес с такой кривой миной, словно ему пришлось глотнуть уксуса. - И между прочим, именно там, где установилась советская власть, восторжествовала и эта свобода отношений между людьми.
Маклеод посмотрел на часы и обратился ко мне уже вполне будничным тоном:
- Ну а теперь, я надеюсь, вы меня простите, но я буду вынужден попросить вас уйти. Да, кстати, вы окажете мне большую услугу, если отведете Монину вниз, к маме.
- Вообще-то, в мои намерения входило остаться здесь, - заявил я.
Во взгляде Маклеода я не заметил ни тени иронии.
- Вы что, серьезно? - уточнил он.
Я кивнул.
Маклеод повернулся к Монине и негромко сказал:
- Девочка моя, тебе пора домой, вниз.
Малышка отрицательно покачала головой.
- Монина, ты идешь домой, - строго повторил Маклеод.
Монина было дернулась, чтобы упасть на пол, закатить истерику или каким-то другим способом выразить свое недовольство, но вдруг, к моему удивлению, согласилась с принятым отцом решением.
- Папа, поиграешь со мной потом? - спросила она.
- Я тебя подкупать не собираюсь, - сказал дочери Маклеод, - мы с тобой поиграем, когда нам обоим этого захочется, договорились?
К еще большему моему изумлению, Монина и на этот раз повиновалась ему. Маклеод закрыл за дочерью дверь, кивком головы предложил мне сесть на стул, а сам сел на угол стола. Таким образом, он теперь смотрел на меня сверху вниз.
- С чего вы взяли, что вам хочется присутствовать при том, что здесь будет происходить? - потребовал он от меня отчета.
- Может быть, мне просто любопытно.
- На любопытство я не куплюсь, сколь бы дешево его мне ни предлагали.
- Разумеется, есть и другие причины.
- Вы думаете, что сможете быть мне полезны? - со смехом произнес Маклеод. - Холлингсворт хочет, чтобы я занялся его политическим образованием - ему это очень любопытно, а судя по нашей с вами беседе там, на мосту… Похоже, вы не из тех, кто разделяет мои взгляды или хотя бы сочувствует им.
- По правде говоря… Я и сам не знаю почему, - пожал я плечами, - но мне кажется, что в тот вечер вы явили себя не то чтобы не в лучшем свете, но уж точно не таким, какой вы есть на самом деле.
Маклеод постучал пальцами по столу, явно взвешивая каждое сказанное мной слово.
- Как знать, как знать… - Помолчав, он, чуть стесняясь, добавил: -Тот факт, что я выпил, еще ничего не значит. - Затем он вновь посмотрел на меня в упор, и при этом на его лице застыло какое-то странное, незнакомое мне выражение.
- Значит, вы собираетесь остаться, невзирая на мои политические взгляды?
- Пожалуй, я отложу вынесение окончательного решения по этому вопросу.
Губы Маклеода искривились в подобии улыбки:
- Я про вас почти ничего не знаю… - Он провел пальцем по столу, словно желая выяснить, много ли пыли успело собраться на его поверхности. - Ловетт, мне кажется, вы не совсем понимаете, что здесь происходит.
- А я и не говорил, что понимаю, - заметил я.
- Если вы останетесь, то окажетесь впутанным в это дело.
- Я уже в курсе.
- Кроме того, оно может иметь для вас определенные последствия. - Маклеод произнес эту фразу совсем тихо, так что мне пришлось даже напрячь слух, чтобы понять, о чем он говорит. Признаюсь, прием сработал: как самими словами, так и интонацией ему удалось посеять в моей душе зерна страха.
- А может быть, я сам ищу для себя эти последствия, - пробормотал я, тщетно пытаясь взбодриться.
- Это вы-то?
- А почему бы и нет? - ответил я вопросом на вопрос. - Будут у меня неприятности или не будут, кто знает, в любом случае терять мне особо нечего. - Я с трудом верил в то, что сам произношу подобные слова.
Маклеод пожал плечами:
- Не знаю, что и сказать вам в ответ. Хотелось бы, конечно… Но… - А потом, словно обращаясь к самому себе, он негромко произнес: - В конце концов, всему есть предел. Человек не может вынести больше того, что ему отпущено.
В дверь негромко, вкрадчиво постучали.
- Что ж, а вот и он, - сказал Маклеод. Я вдруг заметил, что он был бледен как полотно. - Ладно, Ловетт, оставайтесь.
Повернув ключ в замочной скважине, он вернулся на середину комнаты. На пороге появился Холлингсворт. Впрочем, в следующую секунду он посторонился и пропустил вперед себя Ленни. Сам Холлингсворт был одет эффектно, и я бы даже сказал, франтовато: на нем был габардиновый костюм с вязаным галстуком и коричневые с белым спортивные туфли. Его светлые волосы были словно прилизаны, приклеены к голове при помощи какого-то специального масла. В общем, выглядел он так, словно только что вылез из душа. "Ну и жаркий же выдался денек", - сказал он, как всегда, любезнейшим тоном. Затем Холлингсворт оглядел комнату, обнаружил мое присутствие в помещении и, по всей видимости, чтобы скрыть удивление, перевел взгляд на собственный портфель, который был тотчас же водружен на стол. Холлингсворт дотянулся до стоявшего в углу комнаты дополнительного стула, придвинул его к столу и жестом указал Ленни место, где ей полагалось сидеть. Она, не глядя ни на меня, ни на Маклеода, прошла к стулу, села на него и положила руки на стол. Со стороны могло бы показаться, что в этот момент ее больше всего на свете занимают потрепанные и засаленные манжеты ее сиреневого пиджака.
Теперь и Холлингсворт занял свое место за столом и положил раскрытый портфель зевом к себе - так. чтобы в любую минуту извлечь из его недр нужную бумажку. Наконец он все так же молча закурил. Маклеод по-прежнему стоял в центре комнаты, не торопясь занять остававшийся свободным стул у стола. Я же, в свою очередь, стоял рядом с ним, чуть позади, рядом с кроватью, и терпеливо ждал, когда мне наконец укажут место, с которого я буду наблюдать за происходящим.
Холлингсворт прокашлялся.
- Прежде чем начать, я порекомендовал бы мистеру Ловетту покинуть помещение.
Голос возразившего Холлингсворту Маклеода я узнал не без труда, настолько хрипло прозвучали его слова:
- Мистер Ловетт желает остаться.
- Его желание мне более чем понятно, но все же я настаиваю на том, чтобы он ушел. - Холлингсворт явно решил избавиться от непредвиденного обстоятельства, в роли которого выступил я.
- Лично я еще не пришел к окончательному решению, - заметил Маклеод, - но, по правде говоря, я скорее склонен позволить ему остаться.
- Позволю себе заметить, что вы, как мне кажется, находитесь не в том положении, чтобы…
Маклеод перебил его:
- Я согласился на ведение расследования по этой процедуре. Вы, как я понимаю, вовсе не обязаны строго следовать ей. У вас ведь, если я не ошибаюсь, есть и альтернатива. Так вот, до тех пор пока вы не воспользовались этой возможностью, я буду настаивать на соблюдении своих прав.
Холлингсворт смял недокуренную сигарету.
- Но это же совершенно непредвиденное обстоятельство.
Маклеод пристально посмотрел на него и негромко произнес:
- Вот уж, право дело, действительно непредвиденное.
- Я хочу, чтобы он ушел, - в очередной раз заявил Холлингсворт.
- Тогда ему придется забрать с собой вашу… скажем так, коллегу.
Ощущение было такое, что волосы Ленни вздрогнули под порывом ветра. Она подняла глаза, окинула нас всех взглядом и вновь уставилась на свои руки. Сама не понимая, как странно она при этом выглядит, Ленни продолжала в упор разглядывать кромку ногтей на своих пальцах.
Холлингсворт выудил из портфеля какую-то бумагу и произнес, обращаясь к Маклеоду:
- Я полагаю, кое-кто может и сесть. А что касается мистера Ловетта, если он не возражает против того, чтобы сидеть на кровати, учитывая сложившуюся неформальную обстановку… - Не договорив фразу, он поправил галстук и объявил: - Что ж, похоже, мы можем приступать к делу.
Глава двадцатая
- Минуточку, - прервал Холлингсворта Маклеод. Он обошел стол, подошел к окну и прикрыл жалюзи. Вернувшись на свое место, он дотянулся до выключателя и, включив лампу, отрегулировал абажур так, чтобы торшер светил прямо ему в глаза.
Холлингсворт постучал карандашом по столу. Выдержав паузу и оценив разыгранную Маклеодом пантомиму, он, в свою очередь, встал из-за стола и проделал все те же действия с точностью до наоборот. Он подошел к окну, поднял жалюзи, вернулся к столу и выключил свет. На его лице мелькнула протестующая улыбка, и он вполголоса заметил:
- Это пока необязательно.
Маклеод выглядел абсолютно невозмутимым.
- Как я уже говорил вам, я настроен на полное и плодотворное сотрудничество.
- Вот и замечательно, - кивнул Холлингсворт, - такое отношение следует ценить, потому что при отсутствии настроя на сотрудничество подобные встречи могут затянуться чуть ли не до бесконечности, если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.
- С чего вы предлагаете начать?
Холлингсворт снова постучал карандашом по столу. Судя по всему, он выстраивал про себя порядок ведения разговора.
- Я человек терпеливый, если не сказать толстокожий и почти непробиваемый. Но есть и у меня своя ахиллесова пята, то, что приводит меня в состояние раздражения. Так вот, предупреждаю: я не люблю, когда в разговоре возникают недомолвки, неискренность и, упаси господь, когда люди начинают говорить неправду. Больше всего я ценю в людях откровенность. - Виновато прокашлявшись, он добавил: - Видите ли, мы достаточно много знаем об одном человеке, так что ему незачем скрывать ту малость, которая нам пока еще неизвестна.
- Я ничего ни от кого не скрываю и готов подписаться под всем, что говорил с самого начала, - заявил Маклеод.
- Вот и хорошо, - сказал Холлингсворт и, вынув из нагрудного кармана блокнотик, записал в нем буквально пару слов. Он вырвал листок из блокнота и протянул его Маклеоду: - Я полагаю, что мы с вами сэкономим немало времени, если вы сразу же признаетесь в том, что вы и есть тот человек, имя которого я написал вот на этом листочке. - С этими словами Холлингсворт чуть наклонился вперед над столом.
Маклеод порвал бумагу на мелкие кусочки. С ответом он не торопился. Его пальцы машинально возились с пуговицей на нагрудном кармане рубашки, а когда ему удалось наконец расстегнуть застежку, он высыпал в карман клочки бумаги и вновь закрыл клапан.
- Ну хорошо, - сказал он наконец, - это человек и я… Мы идентичны.
- Вот и замечательно, - довольно кивнул Холлингсворт.
Он протянул собеседнику через стол пожелтевшую газету. С моего места я сумел разглядеть на первой странице какую-то групповую фотографию.
- Вот видите, сколько времени мы с вами сэкономили. Признаться, вы меня очень порадовали.
Все правильно, не зря ведь говорят, что честность - лучшая политика и линия защиты. Ну если и дальше все пойдет в том же духе…
Маклеод на это ничего не ответил. Он откинулся на спинку стула и, повернувшись в мою сторону вполоборота, подмигнул мне. Выглядело это довольно жалкой попыткой ободрить не столько меня, сколько себя самого.
Холлингсворт тем временем внимательно разглядывал бумаги, вынутые им из портфеля.
- Я вот думаю, - сказал он наконец, - не будете ли вы столь любезны, чтобы обрисовать мне биографию вышеупомянутого джентльмена.
- У вас же все есть в ваших бумагах, - возразил Маклеод.
- Все, да не все. Может быть, что-то и упущено.
Глядя в потолок, Маклеод стал скороговоркой проговаривать - явно не в первый раз в жизни: