Причин для того, чтобы отказаться, у меня не было, и я прошел за Холлингсвортом в его комнату, где он сразу же протянул мне банку пива. Его комната была несколько больше, чем моя или та, которую занимал Маклеод. Впрочем, толку от этого было мало: в помещении было так же тесно, как и у нас. Просто в большую по размерам комнату впихнули широченную кровать и громоздкий письменный стол. Вместе эти два предмета мебели занимали немалую часть пространства. Чтобы присесть на край кровати, я был вынужден освободить себе место, отложив в сторону груду грязных рубашек. Повторю, не несвежих, а именно грязных. Я даже непроизвольно потер пальцы, которыми брался за ткань, - мне казалось, что на их подушечках осталась жирная пленка. Я огляделся и спустя какое-то время заметил, что комната выглядит как-то необычно, даже странно. Далеко не сразу я понял, в чем тут дело.
С одной стороны, в комнате царил невероятный беспорядок, во всех углах валялась нестираная одежда, пара ящиков комода была приоткрыта, и из них торчало скомканное белье. За неприкрытой дверью стенного шкафа я заметил валявшийся на полу костюм. Повсюду были разбросаны банки из-под пива, мусорная корзина была переполнена. То же самое, только в меньших масштабах, творилось и на письменном столе Холлингсворта. Он был сплошь усыпан стружкой от заточенных карандашей, покрыт чернильными пятнами и завален сигаретными окурками. Часть стола была погребена под писчей бумагой, вывалившейся из неаккуратно вскрытой пачки.
При всем этом на полу в комнате не было ни пылинки. Не было ее и на мебели и подоконниках, а окна, похоже, вымыли буквально несколько дней назад. Да и по виду самого Холлингсворта нельзя было предположить, что он неряха. Скорее наоборот, этот человек не только следил за собой, но и, судя по всему, делал это с удовольствием. Его летние светлые брюки были хорошо выглаженными, воротничок рубашки - свежим, а волосы аккуратно причесанными. К тому же Холлингсворт был чисто выбрит. Позже я заметил, что и ногти у него были не просто аккуратно подстрижены, но и по-настоящему приведены в порядок. Вот в чем заключалась та странность, на которую я обратил внимание: этот человек, казалось, не имеет никакого отношения к комнате, в которой живет.
- Хорошо вот так иногда посидеть, поболтать с кем-нибудь за банкой-другой пива, - сказал Холлингсворт. - Родители всегда предупреждали меня, чтобы я не злоупотреблял спиртным, особенно крепким. Я, конечно, согласен, но пиво, да еще в разумных количествах, еще никому не вредило, разве я не прав?
Этот парень явно был родом из какого-то небольшого захолустного местечка: об этом безошибочно свидетельствовали более чем характерные признаки: светский разговор о погоде, манера речи, подчеркнутая вежливость. Типичный парень из провинции, перебравшийся в большой город. Его внешность вполне соответствовала этой модели поведения: этакий невысокий, но жилистый деревенский паренек, готовый при необходимости одним легким движением перемахнуть через любой забор.
Соответствовали этому образу и черты лица Холлингсворта. У него были прямые, пшеничного цвета волосы, расчесанные на пробор. Словно печать провинциальности, с его лба к виску тянулся этакий завитой чубчик. На, в общем-то, бесцветном и бесформенном лице с неприметными губами и носом не могли не выделяться глаза, пусть маленькие и глубоко посаженные, но при этом ярко-голубые. На его скулах и щеках проступали довольно крупные веснушки, придававшие моему собеседнику совсем уж подростковый, мальчишеский вид. Позднее я узнал, что мы с ним были практически ровесниками, и в то время ему, как и мне, было около двадцати пяти или чуть больше. Впрочем, не удивлюсь, что многие из тех, с кем ему доводилось знакомиться, были уверены, что общаются с юношей лет восемнадцати, не старше.
Свет лампы отражался от светлых волос стоявшего посреди помещения Холлингсворта, и в таком ракурсе он казался совершенно инородным элементом в этой комнате. Она ему категорически не подходила. Я вдруг отчетливо представил себе комнату, в которой этот парень мог провести свое детство: кровать, Библия и, например, бейсбольная бита в углу. Косвенным подтверждением правоты моих догадок мог служить единственный элемент декора, который я заметил в пристанище Холлингсворта, - это был висевший на стене в изголовье кровати крест, напечатанный на картонке флюоресцирующей краской. В темноте, при выключенном свете он должен был светиться.
Я попытался как-то обосновать такое несоответствие и нафантазировал себе такую картину: каждое утро Холлингсворт убирается в комнате, подметает, вытирает пыль и выбивает половичок. Затем, когда он уходит на работу, в комнате появляется кто-то другой - человек, который устраивает здесь форменный обыск, причем ищет он, отчаянно и яростно, какую-то вещь, которой у Холлингсворта скорее всего и нет. Впрочем, все могло быть и не так… Я вдруг представил себе Холлингсворта, который сам обыскивает собственную комнату, роется в ящиках комода и швыряет вещи на пол. Шутки шутками, но комната действительно выглядела так, словно беспорядок в ней был наведен какими-то активными, если не сказать насильственными, действиями, а не накапливался в силу лени живущего здесь человека.
Примерно через несколько минут после начала разговора я поинтересовался у Холлингсворта, где он работает. Он сказал, что служит клерком в одной довольно крупной брокерской компании на Уолл-стрит.
- Ну и как работа, нравится?
В ответ Холлингсворт произнес короткую, но как нельзя лучше характеризующую его речь - все тем же мягким, бесцветным голосом:
- Ну да, в общем-то, не жалуюсь. Люди вокруг приличные и любезные. Мне вполне убедительно рассказали о перспективах моей работы и о больших возможностях карьерного роста. Не знаю, впрочем, может быть, они всем так говорят. Но работать мне там все равно нравится. А что, местечко не пыльное, работенка чистая. Мне лично всегда нравилась чистая работа. А вам как?
- Я как-то над этим не задумывался.
- Да вы что, как интересно. Похоже, действительно далеко не все люди думают точно так же, как и я.
Эта демонстративная вежливость начинала меня раздражать. Холлингсворт тем временем продолжал развивать затронутую тему.
- Я думаю, немало плюсов найдется и у работы, связанной с пребыванием на свежем воздухе. Особенно если учесть фактор положительного влияния на здоровье.
- Да уж наверное, лучше так, чем весь день в четырех стенах где-нибудь в офисе.
- Мистер Вильсон - ну, это мой начальник - всегда говорит, что работа в офисе может быть самой разной. Вот, например, если ты умеешь работать с людьми, а не только с бумагами, то это уже совсем другое дело. Начальник, кстати, собирается перевести меня на работу с клиентами. Не могу не признаться, что это мне куда больше по душе, чем бесконечные бумажки.
- Думаете, у вас получится?
Похоже, мой собеседник всерьез задумался над моим вопросом.
- Да, я в этом почти уверен, - наконец сказал он совершенно серьезно. - У меня всегда неплохо получалось что-то продавать. У родителей был магазин в Маридабет - это городок, где я вырос, - и когда я стоял за прилавком, мне почти всегда удавалось продать людям то, что им было нужно, а порой и уговорить их приобрести то, что они покупать вовсе не собирались. - Неопределенная полуулыбка, мелькнувшая на губах Холлингсворта, казалось, исключала даже намек на иронию. - Не знаю, может быть, это и не совсем правильно - я имею в виду втюхивать людям те вещи, которые им не нужны. Вы меня не осуждаете?
- Хочешь жить - умей вертеться.
Холлингсворт захихикал - довольно громко и достаточно правдоподобно. Тем не менее через несколько секунд его смех оборвался - внезапно и неожиданно, после чего мне стало понятно, что и радость его не была искренней. Он просто-напросто обозначал интерес к собеседнику - в меру своего понимания приличий.
- Это вы хорошо сформулировали, - сообщил он мне. - Емко и образно.
В какой-то момент он достал жестяную коробочку с табаком и трубку. А через минуту уже поднес к ней спичку и запыхтел изо всех сил, раздувая не желавший разгораться табак. По его движениям и выражению лица я почувствовал, что этот ритуал не приносит ему большого удовольствия.
- И давно вы трубку курите? - поинтересовался я.
- Нет, что вы, вообще только учусь. Я обратил внимание, что мистер Вильсон и многие джентльмены, которые являются не только моими, но и его начальниками, как, например, мистер Курт, придают курению трубки очень большое значение. Люди с высшим образованием, как я заметил, если уж курят, то обычно трубку. Вы со мной согласитесь?
- Ну, может быть, и есть такая тенденция.
- Вообще-то, мне трубка не очень нравится, но если понадобится, я готов научиться и привыкнуть к ней. - При этом он непроизвольно, словно в знак протеста, постучал мундштуком о зубы. - Вы позволите мне задать вам один вопрос личного характера?
- Валяйте.
- У вас ведь есть высшее образование?
А почему бы ему, собственно говоря, у меня и не быть. Я кивнул, и Холлингсворт улыбнулся с самым довольным видом.
- Ну вот, я так и думал, - продолжил он свои размышления. - Если честно, я сразу догадался. Да, не зря я тренировал наблюдательность, и порой мне удается узнать о людях то, что они сами мне еще не сказали. Вы, кстати, где учились?
Я наугад назвал один из самых известных университетов.
Холлингсворт склонился передо мной в почтительном поклоне. Можно было подумать, что он встретился не с выпускником, а с самим основателем этого почтенного учебного заведения.
- Как-нибудь при случае я бы хотел поговорить с вами об учебе в колледже или университете. Мне бы очень хотелось выяснить… Я так понимаю, когда учишься, у тебя появляется много друзей и знакомых.
Я поборол в себе искушение поскорее уйти от этой темы и с небрежным видом заметил:
- Все зависит от того, нужно ли вам столько знакомств.
- Ну что вы, конечно нужно. Я уверен, что в дальнейшем эти знакомства окажутся очень полезными в работе. Взять, например, начальство у нас в фирме. Практически все они учились в колледжах. Голова у меня варит, это мне все говорят, - все так же безэмоционально заметил он. - И может быть, мне стоило бы попробовать поступить куда-нибудь учиться, но, честно говоря, меня бросает в дрожь при мысли о том, что на это дело придется потратить несколько лет. Мне кажется, что это время можно считать выброшенным из карьеры.
В ответ на это я лишь констатировал:
- Четыре года - это четыре года, не больше и не меньше.
- Я вам вот что на это скажу: гонку за должности все начинают примерно в одном возрасте. Конкуренция очень высока, тебя могут затереть, даже если ты ничем не хуже, а то и лучше других.
Он посмотрел на меня с самым серьезным видом, и в этот момент я вновь обратил внимание на то, какие странные у него глаза. Зрачки в них были двумя крошечными черными точками, словно закопавшимися в радужную оболочку. При этом свет лампы в них практически не отражался. Два голубых кружка, два одинаковых пигментных мазка смотрели на меня в упор - непроницаемые и почти безжизненные.
Эти глаза были посажены близко друг к другу, словно пенсне, вжавшееся в переносицу с двух сторон. В фас он чем-то напоминал птицу, наверное, благодаря изогнутому крючку наподобие клюва - носу. Зубы у него были не слишком ровными, а между десной и верхними резцами виднелась четкая темная линия, отчего порой казалось, что у него во рту не свои зубы, а протезы.
- Вы не против, если я поинтересуюсь, каков род вашей деятельности? - спросил меня Холлингсворт.
- Признаюсь, что я писатель, но при одном условии - вы не будете спрашивать, какие мои книги были опубликованы.
Вновь послышалось уже знакомое мне ущербное хихиканье, которое, как и в прошлый раз, не затихло само по себе, а было прервано резко и довольно неожиданно. Чем-то мне это напомнило смех, которым разбавляют идущие по радио в записи юмористические программы. Впрочем, было в этом почти механическом звуке и что-то от рева толпы болельщиков на стадионе, от лязга работающего механизма и от какофонии автомобильных гудков на напряженном перекрестке.
- Надо же, как здорово, - сказал он и уточнил: - Я имею в виду вашу остроумную шутку. - Он хлебнул пива и, рыгнув прямо в банку, заметил: - Вы, значит, наверняка в книгах разбираетесь.
- Да, в некоторых.
Следующий вопрос моего собеседника прозвучал совсем уж провокационно:
- Может быть, вы посоветуете мне, что нужно читать. Я имею в виду, какие-нибудь книги на ваше усмотрение. Хорошие, конечно.
- А какие книги вы имеет в виду?
- Да вам, наверное, виднее.
На столе у Холлингсворта я заметил несколько журналов и какую-то книгу. Движимый любопытством, я предложил:
- Если покажете мне, что вы сейчас читаете, я, может быть, смогу точнее подсказать, какие именно книги могут быть вам интересны.
- Уверен, что ваши советы будут мне очень полезны. - С видом пациента, подставляющего грудь под стетоскоп врача, он собрал всю печатную продукцию со стола и разложил это богатство передо мной на кровати. - Как видите, я уже и сам начал читать. Вот здесь сколько всего напечатано.
- Ну да, - сказал я, рассматривая книжку в мягком переплете, с обложки которой была аккуратно снята полиэтиленовая пленка. Книга оказалась антологией писем знаменитых людей. Под ней я обнаружил пачку бульварных журналов, учебник радиолюбителя, несколько вестернов и кипу скопированных на ротапринте страниц с распечатками уроков бальных танцев.
- Конечно, я понимаю, читать нужно не такие книги… наверное, совсем другие, - пробормотал Холлингсворт.
- Это почему?
В ответ я услышал лишь преувеличенно смущенное хихиканье. Пролистав на скорую руку журналы, я отложил всю эту "библиотеку" в сторону и вновь поинтересовался у Холлингсворта:
- И все-таки, какого рода книги вам бы хотелось почитать?
- Ну… - Холлингсворт явно не решался мне в чем-то признаться. - Когда я служил в армии, у нас там полно всякой литературы было. Причем такой, которая мне нравилась. Знаете, есть такие книги, в которых всё, ну как бы сказать, по-настоящему, жизненно. Так, чтобы если история - то всё по правде.
Я наугад назвал ему один исторический роман, который был бестселлером все последние годы.
- Нет, я названия вообще плохо помню, но это были книги про людей, ну, про обычных американских парней и девчонок. Очень, очень жизненно. Читаешь и чувствуешь: вот оно, я ведь тоже так думаю.
Я назвал Холлингсворту несколько известнейших романов, написанных американскими писателями в период между двумя мировыми войнами. Судя по всему, мой собеседник удовлетворился полученным списком. При этом он записал всех упомянутых мною авторов и их произведения в маленький блокнотик, который извлек по этому поводу из кармана. Поставив последнюю точку, он спросил:
- Не знаете, где их можно взять?
- Наверное, кое-что из этого списка я могу дать вам почитать.
- Ой, неужели, это было бы просто замечательно. Вы меня премного обяжете. Правда, это так по-соседски… - Он сел в кресло, стоявшее рядом с письменным столом, и стал теребить стрелку на штанине.
- Там ведь… Там ведь всё по-настоящему, как в жизни, правда? Ну, я имею в виду… Ну, вы понимаете… Девчонки, которые, ну, скажем так, небольшого ума, и парни, которым только и нужно… Ну, которые своего не упустят. - Холлингсворт ухмыльнулся.
- Кое-что в этом духе вы там тоже найдете.
- Вообще-то, если честно, я иногда удивляюсь, как такое вообще печатают. Открываешь, бывает, книгу и думаешь: да кто же такое опубликовать разрешил? Сплошной атеизм, да и вообще богопротивные истории. Большевики, насколько мне известно, много всякого такого написали.
- Какого - такого?
- Ну всякого, вы же сами понимаете. - Он взял очередную банку пива и протянул ее мне.
К этому времени я пришел к выводу, что собеседник изрядно утомил меня.
- Нет, спасибо, я, наверное, лучше пойду. Мне сегодня еще поработать нужно.
- А что вы у себя делаете, мастерите что-то?
- Я… нет. - Я вдруг понял, что Холлингсворт забыл, о чем мы с ним уже говорили. - Я ведь пишу.
- Ах, ну да, конечно. Да, эта работа - для умного человека.
Он проводил меня до порога и остановился в дверном проеме.
- Я ведь в Нью-Йорке уже два месяца, - сообщил он ни с того ни с сего, - и, верите или нет, до сих пор меня не заносило в знаменитые нехорошие районы. Я. конечно, понимаю, что Гарлем - это нечто особенное, туда лучше просто так не соваться. Хотя говорят, что в последнее время там из-за туристов и местным совсем житья не стало. Вы не знаете, это действительно так?
- Понятия не имею.
- Мир. конечно, большой, и в нем, наверное, еще очень много интересного и неизвестного нам.
- Да.
Неожиданно он посмотрел на меня искоса, как-то по-заговорщицки.
- У меня, между прочим, был кое-какой интересный опыт общения с той дамой, которая живет внизу. Я имею в виду нашу хозяйку, миссис Гиневру. Милейшая женщина. - Плотоядность и похоть, сочившиеся из обычно бесцветного голоса Холлингсворта, просто поразили меня.
- Да, я о ней кое-что слышал.
- Да уж… Занятная дама. Как говорят в подобных случаях, такое не забывается.
- Ну… - пробормотал я, отступая на пару шагов. - Ладно, пошел я к себе, мне еще сегодня работать.
- Прекрасно вас понимаю, - как обычно, бесцветно-вежливо поспешил согласиться он. - Человек должен работать, ничего не попишешь. - Отхлебнув пива из банки, он продолжил: - При случае как-нибудь обсудим кое-что из моего опыта, не возражаете?
- Да нет вроде бы.
- Я был очень, очень рад с вами побеседовать. - Отступив за порог комнаты, он уже почти из-за двери задал мне последний вопрос: - Вы ведь знакомы с Гиневрой? Я имею в виду: видели ее?
- Да.
- Очень колоритная женщина и при этом - весьма типичный нью-йоркский персонаж. По крайней мере, насколько я в этом разбираюсь.
В общем, я и не знал, что думать о Холлингсворте и как его оценивать.
Глава шестая
Если в то лето мне и было в Нью-Йорке страшно одиноко, то виноват в этом только я сам. Не скажу, что круг общения был у меня очень широк, но все же мне было к кому заглянуть в гости или где-нибудь повидаться. Тем не менее неделя шла за неделей, и я чувствовал, что знакомые один за другим переходят для меня в разряд бывших друзей-приятелей. Забираясь в чердачную келью Динсмора, я и собирался запереться и не появляться на людях до тех пор, пока не напишу что-нибудь стоящее или хотя бы значительное по объему. При этом я не осознавал, насколько это якобы волевое решение было следствием того, что я просто шел на поводу у собственных желаний. Сейчас я, наверное, уже и не смог бы сформулировать, зачем мне понадобилось рвать немногие и, кстати, не без труда установленные связи с окружающим миром.