- Я разговариваю с вами так, как вы того заслуживаете! - взвизгнул Баранов, брызгая слюной из перекошенного яростью рта. - Накачали беременную женщину наркотиками, заставили ее подписать какую-то сраную бумагу и думаете, что вам это сойдет с рук? Вот, выкусите!
К лицам врачей взметнулся кукиш.
Данилову захотелось оттащить мужика в туалет и несколько раз ткнуть головой в ведро с теми самыми бумагами. Желание, конечно, заведомо несбыточное, но отчего бы не помечтать?
- Но зачем нам делать ненужную операцию? - Елена Ивановна. - Где логика?
- Где ваша совесть? Вот в чем вопрос! - "Гамлет, подлинный Гамлет", - восхитился Данилов, наблюдая за беснующимся придурком. - Сделали кесарево и не знаете зачем? Может, вы еще не знаете - кому вы его сделали? Хороши доктора, ничего не скажешь!
- Я хотела сказать - зачем нам делать кесарево без показаний? - возмутилась Юртаева.
- Как это зачем?!
Данилов отступил на шаг, чтобы до него не долетали брызги слюны. В висках, несмотря на принятую таблетку, запульсировала боль. Данилов повертел головой, надеясь, что это поможет. Перехватив настороженный взгляд охранника, сидевшего у входа, Данилов махнул ему рукой: сиди, мол, сами разберемся. Охранник кивнул, но взгляда не отвел.
- Я-то знаю, зачем вы всех тащите на операционный стол! Вам лень подолгу вести роды! Куда проще выпотрошить женщину как курицу, не заботясь о последствиях! Потрошители, б…!
Данилову было знакомо это расхожее мнение, часто обсуждаемое на форумах в Сети. Сравнивая разницу во времени и не обращая внимания на все прочие факторы (да и кому, кроме врачей, они нужны?), нетрудно было решить, что ленивым докторам и впрямь проще "потрошить", нежели часами торчать около роженицы и ждать, когда она родит. О том, что для каждой операции существуют свои показания, о том, что с послеоперационной больной возиться приходится куда больше, чем с родившей самостоятельно, люди, далекие от медицины, даже и не догадываются.
- Я работаю в окружном управлении образования, но связи у меня есть везде! И какая бы мохнатая лапа ни прикрывала ваши задницы, я смогу сделать так, что вас в Москве и санитарами никуда не возьмут! Уроды!
В глазах Юртаевой заблестели слезы.
- Идите к себе, Елена Ивановна. - Данилов оттеснил ее плечом и встал прямо перед хамом, совершенно случайно наступив ему на ногу.
- Вы чего это?.. - выдернуть ногу оказалось не так уж и просто, но мужчине все же удалось это сделать.
- Это вы чего! - Данилов прищурился и склонил голову набок, словно наблюдая редкое экзотическое явление. - Устроили дебош в родильном доме, материтесь. Думаю, что этот факт может сказаться не самым лучшим образом на вашей карьере. Знаете, как это бывает - недоброжелатели раздуют историю до небес…
- Кого ты пугаешь, козел! - Собеседник попытался оттолкнуть Данилова и вырваться на свободу, но доктор коротко, без размаха, ткнул его указательным пальцем под верхнюю пуговицу пиджака. Ткнул резко, впечатляюще. Вообще-то Данилову хотелось взять оппонента за шкирку и пару раз приложить лицом об стену. Или даже не два, а пять раз, больше - бить, пока не схлынет злость.
- Я, конечно, доктор и клялся в том, что никому не стану причинять вреда, поэтому меня незачем бояться, - миролюбиво продолжил Данилов, глядя прямо в глаза собеседника, пытающегося восстановить обычный ритм дыхания. - Но если ты, козел помойный, посмотришь на вход, то там ты увидишь охранника. Видишь, как он смотрит на нас? Знаешь почему? Ему хочется проявить власть и силу. Выбросить тебя отсюда со сплющенным носом, надорванным ухом и парочкой сломанных пальцев. Ему можно, он не врач, а охранник вдобавок еще и контуженный. А еще он садист. Так что если не хочешь неприятностей прямо здесь и сейчас, то сдуйся и в следующий раз будь повежливее.
Охранник Саша был очень миролюбивым человеком, сорокалетним инженером из Липецка, которого обстоятельства вынудили работать охранником в Москве. Он разве что карандаш мог бы сломать.
- Я бы попросил…
- Попросил - это уже хорошо. Это - вежливо, - похвалил Данилов. - Адекватному человеку многое можно разъяснить, а неадекватные в дополнительной информации обычно не нуждаются.
Они с минуту помолчали, внимательно разглядывая друг друга.
- А как моя жена? - почти вежливо спросил муж чина.
Столь резкая перемена в поведении собеседника совершенно не удивила Данилова. Он с детства усвоил, что, получив отпор, подавляющее большинство хамов теряет свою напористость.
- Ваша жена в порядке. Она находится в реанимации, куда переводят всех рожениц из операционного блока. У нее была довольно сильная аллергическая реакция на медицинский клей, но нам удалось ее снять. Реакцию. Сейчас ваша жена спит. Вы можете уходить.
- А что ей можно передать?
- Негазированную воду, нежирный куриный бульон, картофельное пюре на воде. Справа на стене висит список… Но вообще-то у нас неплохо кормят. Все, было очень приятно познакомиться, но теперь я должен идти - меня ждет работа. Успехов!
Для порядка Данилов наступил хаму на вторую ногу, но не так, как на первую, а совсем легонько, для острастки, после чего повернулся и неторопливо пошел прочь. По звукам за спиной он понял, что оппонент двинулся к выходу.
В коридоре приемного отделения Данилов столкнулся с Юртаевой, выходящей из санитарной комнаты. Холодная вода помогла - по лицу Елены Ивановны нельзя было сказать, что она плакала.
- Где он?
- Ушел восвояси, Елена Ивановна. Я сам рассказал ему о клее, заменив анафилактический шок на аллергическую реакцию. Он ничего не сказал. Все нормально. Пойдемте работать.
Они направились к лифту.
- Хорошо, что я пригласила вас с собой. - Юртаева нажала на кнопку вызова лифта. - Иначе… Спасибо, Владимир Александрович.
- Не за что. В конце концов, я столько провозился с этой дамой, что имел полное право на краткую и содержательную беседу с ее мужем.
- Как подумаю, что мне завтра с ним общаться… - погрустнела Юртаева, входя в лифт.
- Все будет нормально, Елена Ивановна. В крайнем случае пригрозите, что сообщите в окружное управление образования о его поведении.
- Это подействует? - Юртаева недоверчиво посмотрела на Данилова.
"А она красивая, - подумал Данилов. - Как я раньше не замечал? Одни зеленые глаза чего стоят. Правда, нос слегка вздернут, но от этого лицо приобретает особый шарм. Особенно когда под этим носом такие чувственные губы".
В оценке женской красоты Данилов был сильно пристрастен. Почти всех женщин, которые были ему симпатичны, он считал красивыми. И наоборот - автоматически причислял всех стерв к уродинам.
Глава четырнадцатая. Школа злословия
- Лет десять назад московские врачи официально зарабатывали куда меньше водителей московских автобусов. Как-то раз один из докторов высказал свое недовольство разницей в зарплатах водителю автобуса, вторые сутки лежавшему в нашей реанимации с нестабильной стенокардией. А тот ему ответил: "Дело в том, доктор, что если мы тут все к утру сдохнем, вам ничего не будет. Отпишетесь, и все! А мне за одного-единственного человека, попавшего под колеса моего автобуса, придется в тюрьму садиться. Риски у нас с вами разные, потому и зарплата тоже разная".
Громко смеяться над своими же бородатыми байками - отличительная черта доктора Сахарова. Смеется он обычно в одиночестве, но зато громко и заразительно.
Сахарову нравится считать себя всесторонне развитой личностью, которая на голову выше всех окружающих. Он играет на гитаре, поет, пишет стихи. Сахаров сведущ в гомеопатии и иглоукалывании. На заре туманной юности он недолго проработал директором одного из многочисленных центров восточной медицины. Владельцу центра хватило двух месяцев для того, чтобы понять свою ошибку и выгнать Сахарова.
Сахаров ушел в блок кардиореанимации шестьдесят пятой больницы, где со второго дежурства начал конфликтовать с другими врачами. Доктор Сахаров очень страдал от того, что его труд не оценивался государством по достоинству, и пытался своими силами всячески компенсировать недостающее. За счет пациентов, разумеется. Реанимация - это не обычное отделение, где люди лежат неделями и с каждым пациентом врач может раз десять встретиться и рассказать, что докторам очень мало платят. В реанимации больной лежит считаные дни, а затем переводится в отделение. В худшем случае - в патологоанатомическое. Очень трудно доказать пациенту, лежащему в реанимации, и его родственникам, что ты - не просто очень хороший, а самый лучший доктор, заслуживающий дополнительной материальной стимуляции. К тому же в отделении от поступления до выписки пациента ведет один врач, а в реанимации врачи ежесуточно сменяются. Дополнительная сложность с точки зрения "ментальной обработки" пациентов.
Но как говорится, умный человек всегда и везде отыщет возможность, а дурак попросту полезет напролом. Сахаров выбрал второй путь. Заступая на дежурство, он начинал громко возмущаться тем лечением, которое проводилось пациентам в предыдущие сутки, и вносил свои изменения, очень важные и нужные. Иначе говоря, давал понять пациентам, что он о них заботится и готов принять благодарность. Разумеется, изменения, вносимые доктором Сахаровым, были не особенно важными. У Ростислава Юрьевича, так звучно звали Сахарова, хватало ума не отменять жизненно важных препаратов и не экспериментировать с их дозировками. Изощрялся он только со второстепенными препаратами.
Многие пациенты ему верили. Сахаров выглядел представительно - лысина, очки, животик, говорил медленно, веско, пересыпая свою речь медицинскими терминами.
Однако на коллег и администрацию весь этот цирк не подействовал. Ростислава Юрьевича несколько раз предупредили о недопустимости подобного поведения, а когда убедились, что предупреждений он не понимает, предложили тихо и мирно убираться на все четыре стороны. По собственному желанию.
Сахаров отказался и продолжал гнуть свою линию. Тогда коллеги при полном одобрении администрации устроили ему парочку неприятностей, на которые главный врач реагировал объявлением строгого выговора с занесением в личное дело. Лишь грядущая угроза позорного увольнения по статье вынудила Сахарова подыскать другую работу. Сменив около десятка мест, Сахаров в итоге осел под крылом у Вознесенского, с которым когда-то вместе учился. Факт совместной учебы с шефом давал Ростиславу Юрьевичу возможность чувствовать себя немного выше остальных врачей отделения анестезиологии и реанимации. Коллеги не возражали - они откровенно потешались над Сахаровым. Без шута в коллективе скучно.
Вот и сейчас Ахметгалиева оторвалась от писанины, украдкой подмигнула Данилову и попросила:
- Славик, почитай нам что-нибудь из своего наследия.
- Почему бы и нет? - надулся Сахаров.
Он вышел из-за стола, подошел к окну, снял колпак, пригладил остатки волос (в юности, по уверениям самого Сахарова, на его голове были "заросли кудрей роскошных") и начал:
- Мой океан шумит, гонимый ветром времени.
Он что-то шепчет мне, лукавый друг и враг.
Изнемогаю я от жизненного бремени,
Но знаю я одно - со мной мой океан…
При этом он потешно размахивал колпаком, зажатым в правой руке.
Данилов был вынужден закусить губу, чтобы не рассмеяться. Декламации Сахарова он еще не слышал. Ахметгалиева, то ли уже привыкшая, то ли обладавшая большей выдержкой, слушала Сахарова с серьезным, даже, можно сказать, вдумчивым видом.
- Пусть спряталась луна, Мне до нее нет дела.
Пусть рукоплещет мне лишь плеск морской волны,
Со мной мой океан, и сказано все этим.
Со мной моя судьба - неразделимы мы.
- Браво! - изобразила восторг Ахметгалиева, негромко аплодируя. - Это же песня, а не стихи!
- Это стихи, Фаина, - скромно поправил ее Сахаров.
Надев колпак, он вернулся на свое место и выжидающе посмотрел на Данилова, явно ожидая похвалы.
- Я одного не понял, - сдерживая улыбку, сказал Данилов. - Если стихотворение про океан, то почему волна морская?
- Занудство несовместимо с творчеством, - обиженно фыркнул Сахаров.
Несколько минут тишина в ординаторской нарушалась лишь стуком пальцев по клавишам и скрипом ручки о бумагу.
- Не так уж и много осталось до Нового года, - вздохнула Ахметгалиева, взглянув в окно, - ненавижу Новый год!
- Почему? - Сам Данилов любил этот праздник больше всех прочих.
- Праздник разочарования. Всякий раз надеешься, что жизнь изменится к лучшему, а вместо этого… Эх, что говорить!
- Сидите? - Вознесенский, вернувшийся с совещания у главного врача, открыл дверь так энергично, что она ударилась о стену. - И ничего не знаете?!
- Куда уж нам, убогим, - отозвалась Ахметгалиева. - Знать положено начальству.
- Новому начальству, - со значением сказал Вознесенский, плюхаясь на диван и закидывая ногу на ногу.
Данилов сразу догадался, о чем идет речь.
- Кто? - спросил он.
- Так неинтересно, - покачал головой Вознесенский. - Давайте делать ставки.
- На что? - Сахаров обожал азартные игры и всевозможные пари.
- На то, кто с понедельника будет у нас главным врачом!
- Что - "хозяйку" уже?.. - ахнула Ахметгалиева.
- Совсем, - кивнул Вознесенский. - В пятницу проводы.
- Ну дела! - Ахметгалиева подняла глаза к потолку, подвигала бровями-ниточками и предположила: - Нижегородова?
- Нет! - улыбнулся Вознесенский. - Не хотите ставок, так хотя бы поугадывайте. Уважьте старика, я так спешил к вам с этой новостью.
- Кто-то пришлый?
- Нет, Славик.
- Сапожков? - снова высказалась Ахметгалиева.
- Нет, а ты, Владимир свет Александрович, чего молчишь?
- Боюсь обломать вам игру, - улыбнулся Данилов, с наслаждением потягиваясь. - Моя железная логика подсказывает мне верный ответ!
- Вот как! Давай поделись с нами своей мудростью!
- Элементарно, Ватсон! - Данилов изобразил, что курит трубку. - Есть непреложный закон, который гласит, что все кадровые перестановки заключаются в замене плохого начальника самым худшим из всех возможных. Исходя из него, я могу с уверенностью сказать, что нового главного врача зовут Алексеем Емельяновичем!
- Ну ты Нострадамус! - Шеф восхищенно хлопнул ладонями по коленям.
- Он угадал? - спросила Ахметгалиева.
Вознесенский многозначительно кивнул.
- О, мать моя женщина! - Ахметгалиева обхватила голову руками и принялась раскачиваться на стуле. - Убиться об стену! Емеля - главный врач! Немедленно вешаться или увольняться! Мало нам его, так ведь завтра он вытянет свою подстилку в начмеды и тогда… О-о-о! Уйду на хрен куда глаза глядят! Дежурантом!
- Может, не все так плохо? - осторожно высказался Сахаров.
- Для тебя, Славик, может и да, а для меня нет, - огрызнулась Ахметгалиева.
Сахаров надулся и засопел.
- Ясно одно, - подвел итог Вознесенский. - Теперь мы станем козлами отпущения. Запомните это и не совершайте ошибок, даже самых пустяковых. Новый главный врач нам спуску не даст. Пожалуй, Фаина, ты права - от разговоров о смене работы пора переходить к поиску новой работы. И почему нам не поставили Нижегородову?
- Потому что Гавреченков оказался более перспективным кадром, - объяснил Данилов. - Не старый, энергичный, целеустремленный. Мечта, а не главный врач!
- Совет в Филях? - Анна Сергеевна вошла в ординаторскую, закрыла за собой дверь и только тогда продолжила: - В патологии прямо карнавал. Федоренко ходит важная, как начмед, а Оксана уже видит себя главной акушеркой.
Оксаной звали Воробьеву, старшую акушерку отделения патологии беременности, женщину с узким лбом, массивной нижней челюстью, необъятным задом и еще более необъятным апломбом.
- Илья Иосифович, я к вам по поводу Семенцовой. Она пришла…
- Надо, Анна Сергеевна, - согласился Вознесенский, поднимаясь с дивана. - Пошли ко мне.
Пропустив вперед старшую сестру, заведующий вышел из ординаторской.
Ирина Семенцова, невысокая, тощая, вся какая-то угловатая, у Данилова вызывала чувство жалости. Ни кожи, ни рожи, ни ума, ни доброты, и как результат - вечное одиночество, к которому сама Семенцова уже привыкла. Но не свыклась, в глубине души считая себя несправедливо обойденной всеми жизненными благами. С возрастом Семенцова привыкла лечить грусть-тоску распространенным способом и преуспела в этом настолько, что к сорока годам стала запойной пьяницей.
Долгое время Ирину выручала соседка, работавшая участковой медсестрой. Ее протекция помогала Семенцовой прикрывать недлинные запои больничными листами. Но после того как один из участковых врачей получил срок, пусть и условно, за выдачу "липового" больничного, больничные стали выдаваться строго по показаниям.
Очередной запой Семенцовой обернулся двухнедельным отсутствием на работе без уважительной причины. У Анны Сергеевны была на этот счет одна мысль.
- В сестрах Ире не место, но ее можно оставить в санитарках, - предложила она заведующему. - Она не откажется. Дам ей две ставки, чем плохо?
Подумав, Илья Иосифович согласился. На безрыбье и рак рыба. Три-четыре месяца работает, две недели пьет - не такой уж плохой график для санитарки. Санитарки вообще вечная проблема. Мало кто хочет выполнять грязную работу за мизерную плату. Заведующим приходится буквально навязывать совмещение санитарских обязанностей медсестрам, а тех это совершенно не радует: мыть полы - не их дело.
- Одно теперь хорошо, - сказал Данилов, - Гавреченков перестанет оперировать.
- Пожалуй, перестанет, - согласилась Ахметгалиева. - Негоже лилиям прясть. Только учти те, коллеги, что раньше он доставал всех время от времени, а сейчас начнет делать это постоянно. Надоело все это. Уйти мороженым торговать, что ли?
- Почему именно мороженым? - Данилов посмотрел на настенные часы и решил, что неплохо будет выпить кофе перед уходом домой.
Он встал, взял чайник и, подсоединив к крану фильтр, налил в него воды и вернул чайник на подставку.
- Хорошее занятие, только если торговать не штучным, а в вазочках, - ответила Ахметгалиева, отодвигая от себя одну историю родов и придвигая другую. - Я во время учебы летом подрабатывала в кафе. Заколачивала бешеные бабки.
- Ой, а можно поподробнее? - оживился Сахаров.
- Сейчас, чайник закипит, я вам под чай и расскажу, - пообещала Ахметгалиева.
- Кому чего? - Данилов насыпал кофе в свою чашку.
- Мне чай, пожалуйста, - попросила Ахметгалиева.
Сахаров молча достал из ящика стола пакетик чая и кружку. Он никогда не скидывался на покупку кофе, чая и сахара, предпочитая обходиться своими личными запасами, хранившимися отдельно от общественных.
Когда кипяток был разлит по кружкам, Ахметгалиева начала рассказывать - вкусно, "с выражением", усиливая впечатление короткими паузами:
- Родители мои всегда жили скромно, каждая копейка была на счету, поэтому на каникулах я старалась заработать побольше, чтобы надолго хватило. Работала я буфетчицей в летнем кафе на "Авиамоторной". Основной статьей моих доходов было мороженое, оно буквально спасало меня от нужды.
- Ты продавала его втридорога? - спросил Данилов.
Он не мог представить себе Фаину за прилавком.