К счастью, все ноты он возил с собой и недостатка в них не было. С тех пор как Нэш продал фортепьяно, казалось, бессмысленно их хранить и пора выбросить, однако ему не хватало духа, и они целый год проездили у него в багажнике. Примерно с десяток сборников: "Избранные пьесы" (Бах, Куперен, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Барток, Сати), два сборника этюдов Черни и толстенный альбом джазовых композиций и блюзов в переложении для фортепьяно. На следующее утро Меркс привез синтезатор, и пусть это была нелепая, жалкая электроника - скорее действительно игрушка, чем инструмент, - Нэш тут же, счастливый, достал его из коробки и пристроил на кухонном столе. Несколько вечеров подряд все время между ужином и сном он играл бесчисленные упражнения, разрабатывая окостеневшие суставы, а заодно знакомясь с клавиатурой - с непривычным звуком и ходом клавиш. В этом смысле синтезатор был похож скорей не на фортепьяно, а на клавесин, и, когда на третий день Нэш перешел от этюдов к пьесам, он обнаружил, что на нем лучше играть вещи старые, написанные до изобретения фортепьяно. Потому он переключился на все до девятнадцатого века: "Тетрадь Анны-Магдалины Бах", "Хорошо темперированный клавир", "Таинственные баррикады". Играя "Баррикады", он постоянно представлял себе стену и вскоре заметил, что обращается к этой пьеске чаще, чем к другим. Игралась она одним пальцем, короткая, всего на две с небольшим минуты, медленная, размеренная, с частыми паузами и повторами. Мелодия замирала, снова начиналась, и снова замирала, и снова устремлялась вперед, к разрешению, которого так и не наступало. Что это были за баррикады? Нэш вспомнил, как когда-то читал, что смысл названия так и остался для всех загадкой. Кто-то из критиков теперь в нем усматривал шутливый намек на тогдашние неприступные дамские корсеты, кто-то считал, что Куперен говорил о гармонии, которая не давалась ему в этой пьесе. Сам Нэш не знал, что и думать. Он знал только то, что его "Баррикады" - стена среди поля, но к названию это не имело никакого отношения.
С тех пор вечера перестали придавливать будто свинцовой плитой. Музыка принесла ему сладость забвения, и Нэш, закончив музыкальную подготовку, избавленный от эмоций, пустой, больше не размышлял о своей жизни и засыпал без особых усилий. Но теперь он с благодарностью думал о Мерксе, который ему привез синтезатор, и презирал себя за малодушие. Однако Меркс, купив инструмент, не просто сделал то, что положено, - он так ухватился за эту возможность, будто бы для него важнее всего на свете было вернуть себе доброе отношение Нэша. Нэш не хотел к нему испытывать никаких чувств, кроме ненависти, превратив силой ненависти в нечеловека, но как его можно было ненавидеть теперь, если Меркс не желал поступать как чудовище? Теперь Меркс, появляясь в фургоне, все время что-нибудь приносил (пирог от жены, шерстяной шарф, дополнительные одеяла), а на работе стал слишком мягок и то и дело одергивал Нэша, чтобы тот так не усердствовал и не рвался вперед. Хуже всего было то, что Меркс будто и впрямь постоянно звонил в больницу, - он по нескольку раз в неделю докладывал Нэшу о том, как парень себя чувствует, показывая тем самым, будто его беспокоит судьба Поцци. О чем должен был думать Нэш, видя такое внимание? Он чувствовал, что это все ложь и дымовая завеса, что Меркс на самом деле опасен и нужно быть осторожнее, но проверить не мог. Вскоре он почувствовал, как потихоньку сдается, не в силах противостоять настойчивому добродушию, с каким вел себя Меркс. Всякий раз, принимая очередной подарок, всякий раз, остановившись передохнуть, поболтать или улыбнувшись на шутку охранника, Нэш чувствовал себя так, будто сам себя предает. И не мог ничего поделать. Через некоторое время он готов был к полной капитуляции, и единственной причиной, ему мешавшей, был револьвер. Револьвер был решающим словом, четко обозначивая позиции, и одного взгляда на кобуру Нэшу хватало, чтобы напомнить себе, кто есть кто. Один раз - просто чтобы посмотреть, что будет, - он повернулся к Мерксу и сказал:
- Зачем ты, Кельвин, носишь револьвер? До сих пор боишься?
Меркс с озадаченным видом взглянул на свою кобуру и сказал:
- Понятия не имею. Наверное. Просто привык.
Когда на следующее утро он пришел постучаться к Нэшу, револьвера при нем не было.
Теперь Нэш не знал, что и думать. Давал ли так Меркс понять, что Нэш свободен, или это был новый ход в сложной тактической игре? Не успел Нэш задуматься как следует, как в его жизни возникло еще одно обстоятельство, добавившее неприятностей. Обстоятельством этим стал ребенок, и через несколько дней Нэшу начало казаться, будто он подошел к краю бездны и стоит, заглянув на дно собственной преисподней, о какой и не знал, где кишат в адском пламени визгливые твари и темные, невообразимые желания. Через два дня после того, как Меркс снял револьвер, тридцатого октября, он пришел в поле, приведя с собой за руку четырехлетнего мальчика, который оказался его внуком, Флойдом-младшим.
- Они жили в Техасе, - сказал он, - но летом Флойд-старший потерял работу, и они с моей дочерью, Салли, сюда вернулись, чтобы, значит, начать все с начала. И работу, и дом пока еще только ищут, а Эдди что-то с утра прихворнула, вот я и подумал, пусть лучше малыш побегает здесь со мной. Если, конечно, ты не против. Я за ним присмотрю, тебе он мешать не будет.
Мальчик, хрупкий и узколицый, одетый в толстую красную парку, стоял, держась за деда, и, шмыгая носом, смотрел на Нэша во все глаза с холодным любопытством, будто на странную птичку или растение. Нет, конечно, Нэш не был против, а если бы и был, то как бы он это сказал? Мальчик почти все утро провел на краю поля, где лазал по камням, как безгласная маленькая обезьянка неизвестной породы, но всякий раз, когда туда возвращался Нэш нагружать тележку, бросал свои занятия, усаживался на гранитную глыбу и внимательно изучал Нэша безучастным, задумчивым взглядом. Нэшу от этого взгляда становилось не по себе, и, когда история повторилась подряд раз пять или шесть, он совсем занервничал и заставил себя поднять голову и улыбнуться - просто чтобы выйти из-под гипноза. Неожиданно мальчик улыбнулся в ответ и помахал ручкой, точь-в-точь как в ту ночь, в другой жизни, им с Поцци помахал ребенок из проехавшего мимо пикапа. "Неужели их так и вычислили?" - подумал он. Значит, мальчишка сказал матери и отцу, что видел, как два человека роют яму в лесу под забором? Значит, отец пошел и доложился Мерксу о том, что видел мальчишка? До сих пор Нэш не понимал, как это все могло произойти, и теперь, когда понял, он еще раз поднял голову, посмотрел на мальчишку и почувствовал, что ненавидит его так, как никогда никого в жизни. Он возненавидел ребенка так, что готов был его убить.
Тогда-то и начался настоящий кошмар. Крохотное зерно, однажды запавшее в голову, пустило корни и проросло раньше, чем Нэш успел его заметить, и грозило теперь расцвести, заполонив все поле, все пространство сознания, будто дикий сорняк-мутант. Нужно только поймать мальчишку, думал Нэш, и все сразу решится - он тут же узнает то, что должен узнать. Либо мальчишка, либо правда, скажет он Мерксу, и Меркс скажет, что сделали с Поцци. У него не останется выбора. Если откажется, внук умрет. Нэш сделает это. Придушит мальчишку у него на глазах.
Стоило один раз позволить себе подобную мысль, и за первой последовала вторая, третья и так далее, одна хуже и отвратительней предыдущей. Все утро Нэш представлял себе, как перережет мальчишке горло бритвой. Как забьет насмерть ногами. Как возьмет за ноги и будет бить головой о камень, пока не расколется маленький череп и не разлетятся мозги. К обеду Нэш был на грани, снедаемый дикой, безумной жаждой убийства. В отчаянии он гнал от себя прочь чудовищные картинки, но, едва они исчезали, ему снова хотелось того же. В этом и заключался главный кошмар: не в том, что Нэш смог подумать о том, как убить ребенка, а в том, что ему снова и снова хотелось об этом думать и рисовать в воображении.
Как нарочно, мальчишка повадился приходить в поле с Мерксом каждый раз - и на следующий день, и через день. Труднее всего дались первые несколько часов, а потом мальчишка стал откликаться на улыбки с таким восторгом, будто бы они присягнули на верность друг другу и были теперь лучшими друзьями. Незадолго до перерыва маленький Флойд даже бросил ползать по камням и носился рысцой за своим новым героем по полю, когда тот с тележкой шагал на другой конец. В первый момент Меркс было дернулся его остановить, но Нэш, уже представлявший себе, как убьет мальчика, помахал рукой и сказал, что ничего страшного, все в порядке. "Он мне не мешает, - сказал он. - Я люблю детей". К тому времени Нэш уже заподозрил, что в мальчике было что-то не так - то ли притупленные реакции, то ли чрезмерная простодушность, - отчего он выглядел не совсем нормальным. Он почти не умел разговаривать и, бегая следом за Нэшем по короткой траве, выкрикивал только, будто дурацкое заклинание, одно слово: "Джим! Джим! Джим!" Ничего общего с Джульеттой, только разве что возраст, и Нэш, сравнив свою дочь, с ее веселыми, густыми кудряшками, с чистым смехом, ободранными коленками, поставив ее, свою радость, рядом с этим убогим созданием, не почувствовал к нему ничего, кроме презрения. Час от часу желание его схватить становилось сильней и мучительней, и, когда в шесть часов день наконец закончился, Нэшу даже не верилось, что мальчишка остался жив. Он отнес инструменты в сарай и уже закрывал дверь, когда к нему подошел Меркс и похлопал его по плечу.
- Честное слово, Нэш, - сказал он. - Ты просто волшебник. Наш пацан еще в жизни так к чужим не относился. Не видел бы сам, не поверил бы.
На следующее утро мальчик пришел вместе с Мерксом, одетый в костюм для Хеллоуина: в черно-белый балахон, раскрашенный под скелет, и в маске-"черепе". Это был дешевый, грубо сшитый костюм, из тех, что продаются в любом "Вулворте", а так как погода в тот день выдалась холодная и балахон натянули поверх одежды, то вид у мальчика стал такой, будто за ночь он растолстел вдвое. По словам Меркса, ребенок сам захотел одеться в костюм, чтобы показаться в нем Нэшу, и Нэш, в своем тогдашнем безумии, принялся рассуждать, не подает ли ребенок ему какой-нибудь знак. В конце концов, он явился в костюме смерти, смерти в ее чистейшем символическом смысле, и, возможно, тем самым давал Нэшу понять, что знает о его планах и пришел к нему так, одевшись смертью, потому что готов умереть. Нэш против воли видел в этом костюме зашифрованное послание. Так мальчик давал ему понять, что все в порядке, что если убийцей станет Нэш, то все идет хорошо.
Нэш сражался с собой весь день, изобретая разные способы отослать от себя этот скелет на безопасное расстояние. Перед обедом он поставил его охранять один камень, лежавший за одной из куч, наказав следить, чтобы никто не унес, днем разрешил повозить тележку, пока сам на другой стороне поля возился с цементом. Но ребенку надоедало, и он, быстро потеряв к игре интерес, снова бежал к Нэшу или, если Нэш в ту минуту был от него далеко, начинал оттуда кричать свое: "Джим, Джим, Джим", монотонное, как ектинья, отзывавшееся из глубин страха сигналом тревоги. Нэш не раз собирался попросить Меркса больше не приводить ребенка, но борьба с собой отнимала столько сил, что он, на грани нервного срыва, побоялся открыть рот. Вечером он до беспамятства напился, а на следующее утро, открыв дверь, почувствовал себя так, будто проснулся посреди кошмарного сна - перед дверью стоял мальчик, прижимая к груди пакет хеллоуинских конфет, и, не говоря ни слова, протянул его Нэшу, точь-в-точь как юный индейский воин, который протягивает вождю трофей своей первой охоты.
- Чего ради? - сказал Нэш Мерксу.
- Джиму, - ответил вместо него мальчик. - Конфеты Джиму.
- Вот так, - сказал Меркс. - Он решил поделиться конфетами.
Нэш заглянул в пакет и увидел шоколадные батончики, яблоки и засахаренный изюм.
- Тебе не кажется, Кельвин, что это уже чересчур? Чего он добивается - хочет отравить меня?
- Ничего он не добивается, - сказал Меркс. - Он тебя просто жалеет - ты тут один и так далее. Есть ты их не обязан.
- Понятно, - сказал Нэш, глядя на мальчика и думая о том, как бы прожить этот день. - За добро нужно платить добром, так ведь?
Это было невыносимо. Едва выйдя в поле, Нэш понял, что дня ему не продержаться, и, если он не придумает, как себя остановить, мальчик не доживет до вечера. Он положил на тележку камень, взялся за второй и, разжав пальцы, услышал глухой стук о землю.
- Что-то мне нездоровится, - сказал он Мерксу. - Что-то не по себе.
- Грипп кругом, может, и подхватил, - сказал Меркс.
- Ага, наверное. Видимо, у меня грипп.
- Ты слишком много работаешь, Нэш, вот в чем дело. Ты вымотался.
- Пойду прилягу на час-другой. Может, после обеда оклемаюсь.
- Даже не думай. Лежи весь день. Какой смысл так стараться? Никакого смысла. Отлежись, восстанавливай силы.
- Ладно. Приму аспирина и залягу в постель. День терять, конечно, не хочется. Но ничего не поделаешь.
- Про деньги не думай. Десять часов я тебе припишу. Будем считать это бонусом за присмотр за ребенком.
- Нет нужды.
- Конечно, нужды нет, но я все равно это сделаю. Может, оно все и к лучшему. День сегодня слишком холодный для Флойда-младшего. Если бы мы здесь торчали весь день, еще до смерти застудился бы.
- Ага, ты прав.
- Еще бы не прав. В такую погоду ребенок может до смерти застудиться.
Пока Нэш возвращался к фургону вместе с Мерксом и мальчиком, в голове от странных последних слов Меркса стоял гул, а когда он вошел в кухню, то понял, что ему и впрямь плохо. Все тело болело, мышцы ослабли, как при высокой температуре. Это было непостижимо: едва только Меркс произнес слово "грипп", Нэш действительно заболел. Видимо, слишком устал, подумал он, израсходовал силы. Израсходовал настолько, что не в состоянии сопротивляться даже словам.
- Тьфу ты черт, - уже повернувшись, чтобы уйти, вдруг сказал Меркс, хлопнув себя по лбу. - Чуть не забыл тебе сказать.
- Сказать? - удивился Нэш. - Что сказать?
- Про Поцци. Я вчера позвонил в больницу спросить, как он, и сестра сказала, что его там больше нет.
- Нет. В каком смысле?
- Ушел. Ушел насовсем. Встал с постели, оделся и ушел.
- Не вешай мне лапшу на уши, Кельвин. Джек умер. Умер две недели назад.
- Нет, сэр, не умер. Поначалу и впрямь казалось, что плохо дело - что правда, то правда, - но потом он поправился. Наш прохвост оказался крепче, чем мы думали. А теперь уж и совсем оклемался. По крайней мере достаточно, чтобы встать и уйти из больницы. По-моему, тебе нужно про это знать.
- Знать я хочу только правду. Больше мне ничего не нужно.
- Ну так я и говорю правду. Джек Поцци ушел, и больше можешь о нем не думать.
- Тогда разреши мне самому позвонить в больницу.
- Не могу, и ты это знаешь. Никаких звонков, пока не выплатишь долг. При твоих темпах ждать уже недолго. Потом звони куда хочешь. Насколько я понимаю, потом можешь сесть и болтать хоть до второго пришествия.
Нэш приступил к работе только через три дня. Первые два он проспал, открывая глаза, если в фургон приходил Меркс, который приносил аспирин, чай или банку супа, а когда в голове прояснело и он обнаружил, сколько потеряно времени, то понял, что сон был необходим, но не только из-за простуды ради восстановления сил, а это он сам отдал себе приказ. Мальчишка что-то изменил в нем, и не будь этой спячки, этих сорока восьми часов, на которые он сбежал от себя и собственных мыслей, то, вполне возможно, скоро проснулся бы утром кем-то совсем другим. Сон был будто коридор от одной жизни в новую, будто короткая смерть, когда демоны успели снова разжечь свое адское пламя и в нем и погибнуть. Не то чтобы они вовсе исчезли, но стали теперь нечеткими и в этом бесформенном своем нынешнем состоянии расползлись, стали невидимыми, стали частью тела, будто кровь или хромосомы, заливая его огнем. Нэш не знал, хуже ему теперь или лучше, но бояться их он перестал. Это было самое главное. Он ринулся в пылающий дом, спас себя из огня и теперь, это сделав, не боялся нового пожара.
Утром на третий день Нэш проснулся голодным и, шатаясь от слабости, встал с постели и двинулся в кухню, и пусть он еле стоял, однако знал точно, что голод хороший знак, и если он захотел есть, то, значит, выздоравливает. Роясь в ящиках в поисках чистой ложки, Нэш случайно наткнулся на обрывок бумаги с номером телефона и, вглядываясь в детский, незнакомый почерк, совершенно неожиданно вспомнил о девушке. Это она в какой-то момент записала ему свой номер шестнадцатого октября на их вечеринке, сообразил Нэш, но не сразу припомнил имя. В голове вертелось что-то (Тамми, Китти, Типпи, Кимберли), но только секунд через тридцать или сорок его осенило: Тиффани. Только она может мне помочь, подумал Нэш. Такая помощь обойдется недешево, но разве это имеет значение, если он наконец узнает правду? Поцци тогда ей понравился, даже, кажется, очень понравился, и если ей все рассказать, то есть шанс, что она согласится позвонить в больницу. Больше ничего и не нужно - лишь один телефонный звонок. Она выяснит, был ли у них такой пациент Джек Поцци, а потом напишет письмо, коротенькое письмо, где доложится, что она выяснила. Конечно, оно обязательно пройдет через Меркса, но рискнуть стоит. Письма от Донны, кажется, не распечатывались. По крайней мере, конверты он получал заклеенные, так что с какой стати Меркс вдруг решит открыть и проверить письмо от Тиффани? Попытаться в любом случае стоило. Чем больше Нэш думал об этом, тем лучше ему казался свой план. Что он теряет тут кроме денег? Он сел за стол и пил чай, пытаясь себе представить, как это все будет, когда приедет девушка. Не успел он придумать, что ей сказать, как ощутил эрекцию.
Меркс на этот раз согласился не сразу. Когда Нэш сказал ему, что хотел бы пригласить девушку, на лице охранника отразилось изумление, сменившееся через секунду глубоким разочарованием. Вид у него стал такой, словно Нэш серьезно его в чем-то подвел, словно нарушил некое молчаливое соглашение, существовавшее между ними, и Кельвин не пожелал без боя сдать позиции.
- Какая глупость, - сказал он. - Девятьсот долларов за не пойми что. Девять рабочих дней, Нэш, девяносто часов. Не стоит оно того. Столько пахать, только чтобы пощупать девку. Да понятно - не стоит того. Ты же умный парень, Нэш, не к лицу тебе, как ты не понимаешь!
- Я не спрашиваю у тебя отчета, как ты тратишь свои деньги, - сказал Нэш. - И не твое дело, на что мне тратить свои.
- Да просто тошно смотреть, как кто-то делает из себя дурака, вот и все. Особенно когда и нужды-то нет.
- У нас с тобой, Кельвин, нужды разные. По условиям соглашения я могу просить хоть черт знает что. Так записано в договоре, и не твое дело мне указывать.