- Приятно слышать. Хорошо, когда у человека есть мечта - помогает жить. Но мечта - это, так сказать, на дальнюю перспективу. А мне интересно знать, что ты будешь делать сегодня. Через час мы приедем в Нью-Йорк, и куда ты там?
- Есть у меня один знакомый в Бруклине. Приеду, позвоню - может, дома. Если дома, то, скорей всего, пустит на несколько дней. Гад еще тот, но мы с ним поладили. Зовут Манзола-Вонючка. Вот ведь прозвище, а? Его так прозвали, когда был молодой и зубы у него были гнилые. Зубы он себе давно сделал, а прозвище осталось.
- А что, если этот Вонючка уехал?
- Понятия не имею. Что-нибудь придумаю.
- Одним словом, идти тебе некуда. Тебе нужно еще придумать, куда деваться.
- Обо мне не беспокойся, я вполне в состоянии позаботиться о себе. Бывали дни и похуже.
- Я не беспокоюсь. Просто есть у меня одна идея, и, похоже, она тебя заинтересует.
- Это какая?
- Ты сказал, что тебе к понедельнику нужны десять тысяч. А если я найду человека, у которого они есть? На каких бы условиях ты предложил с ним договориться?
- Сказал бы, что долг верну сразу же после игры. С процентами.
- Этот человек денег в рост не дает. Ему скорей интересно долговременное партнерство.
- Ты что, хочешь устроить что-то вроде совместного предприятия?
- Я ни при чем, забудь. Я еду своей дорогой. Но мне нужно знать, на каких условиях ты мог бы взять его в дело? Я спрашиваю, сколько бы ты ему отдал.
- Блин, понятия не имею. Вернул бы долг, ну и сколько-то отстегнул. Процентов, может, двадцать пять.
- Негусто. В конце концов, он один рискует. Если не повезет, проиграет он, а не ты. Понял, куда я клоню?
- Ага, понял.
- Я думаю, процент на равных. Пятьдесят тебе, пятьдесят ему. Минус десять тысяч, само собой. Как по-твоему? Честно или нет?
- По-моему, ничего. Найти денег, чтобы не потерять этих дураков, все равно не успеть, так что, может, оно того и стоит. Но ты-то тут каким боком? Насколько я понимаю, едем мы вдвоем. Где этот твой человек? У которого десять тысяч.
- Не очень далеко. С ним связаться нетрудно.
- Вот и я о том же. Если он случайно сидит тут рядом со мной, то хотел бы я знать, ему-то на кой лезть в такое предприятие? Я в том смысле, что меня он не знает и вообще.
- Просто так. Просто так ему захотелось.
- Ерунда. Причина должна быть. Я хочу ее знать, иначе я не согласен.
- Потому что ему нужны деньги. Неужто не ясно?
- У него есть десять тысяч.
- Ему нужно больше. У него нет времени. Может быть, это его последний шанс.
- Вот это другое дело. Он, значит, в отчаянном положении.
- Учти, Джек, он не дурак. Просто так деньгами швыряться не будет. Так что прежде, чем говорить о деле, мне нужно убедиться, что ты того стоишь. Ты, может, и впрямь талант, а может, полное дерьмо. Прежде чем мы заключим с тобой сделку, я хочу проверить все сам.
- Партнер, нет проблем! Приедем в Нью-Йорк, и я покажу, на что способен. Никаких проблем. Я тебе такое шоу устрою - рот разинешь. Гарантирую. Глаза на лоб вылезут.
3
Нэш понимал, что он делает что-то не то. Собственные слова доносились будто со стороны, как будто он произносил чьи-то, неизвестно чьи мысли, словно актер на сцене, который декламирует строки, написанные не им. Раньше такого за ним не наблюдалось, и Нэш даже удивился, насколько это ему безразлично и как легко он вошел в роль. Ему нужны деньги, и если этот без конца сквернословивший шпендрик действительно их может добыть, то он, Нэш, готов рискнуть и посмотреть, что будет. Риск, конечно, велик, но в нем есть своя прелесть - взять и, закрыв глаза, прыгнуть вот так, в пустоту, положившись лишь на удачу, но, если ему повезет, он, значит, наконец уже до чего-то дорос, и можно жить дальше.
В тот момент Нэш, конечно, решил использовать Поцци - он будто увидел пролом в стене, закрывавшей обзор. Это был еще один его шанс, преподнесенный судьбой в лице карточного игрочишки, будто некий дух в человеческом облике явился в мир исключительно для того, чтобы помочь ему, Нэшу, вновь обрести свободу. Когда парень сделает свое дело, они пойдут каждый своей дорогой. Да, Нэш тогда решил использовать Поцци, но это не означало, будто он отнесся к нему без симпатии. Несмотря на кошмарный вид, Поцци ему понравился - в нем было что-то такое, что сразу же вызывало едва ли не уважение. Парень, по меньшей мере, имел мужество жить по-своему, а этим мало кто может похвастать. Он был азартный, не боялся импровизировать, хотя на плаву держался, рассчитывая только лишь на собственные мозги, не унывал и не потерял присутствия духа даже после такой передряги. Он был неприятный, временами почти несносный, и тем не менее все же внушал доверие. Конечно, трудно было сказать, насколько его рассказ соответствует действительности, хотя, судя по виду, он скорее всего говорил правду, особенно если учесть, что на то, чтобы что-то изобрести, у него просто не было времени. Во всяком случае, так подумал Нэш. А прав он или ошибся, он решил вскоре выяснить.
Нужно было только не выдать волнения, держать себя в руках, так чтобы Поцци подумал, будто Нэш знает, что делает. Он не собирался морочить голову, но интуиция подсказывала, что лучше бы сразу взять главную партию, подчинить бравурность партнера своей тихой, спокойной линии. Поведет он сам - сдержанно, твердой рукой - как старший, по опыту и по возрасту, как человек другого ума и масштаба, и тем самым уравновесит нервозную импульсивность юного выскочки. Когда они подъезжали к северной окраине Бронкса, у Нэша уже был готов план. Возможно, придется выложить больше, чем хотелось, подумал Нэш, но в конечном итоге все должно оправдаться.
Задача его сейчас заключалась в том, чтобы не говорить ничего, пока Поцци не спросит сам, и всегда держать ответ наготове. Так он сможет контролировать ситуацию: создаст впечатление своей полной независимости, а заодно немного собьет с парня гонор. Ни слова не говоря, Нэш свернул на Парковую "Генри Гудзон", а когда Поцци в конце концов, увидев промелькнувшую Девяносто шестую стрит, поинтересовался, куда они едут, Нэш сказал:
- Тебе нужно отдохнуть, Джек. Поесть и отоспаться, да и мне пора перекусить. Мы едем в "Плазу", там все и сделаем.
- В "Плаза-отель"? - сказал Поцци.
- Именно в отель "Плаза". В Нью-Йорке я останавливаюсь там. У тебя есть возражения?
- Никаких. Просто спросил, и все. По мне, так даже очень неплохо.
- Я был уверен, что тебе понравится.
- Ага. Люблю повыпендриваться. Можно сказать, греет душу.
Нэш въехал в подземную парковку на Восточной Пятьдесят шестой, они вышли, достали из багажника вещи и пошли в отель, который был за углом. Нэш взял двухкомнатный номер с общей ванной и, расписываясь в журнале, краем глаза следя за Поцци, отметил, как тот на секунду расплылся в блаженной ухмылке. Это Нэшу понравилось, поскольку означало, что Поцци в него поверил и возблагодарил судьбу. В конце концов, все на свете зависит от режиссуры. Два часа назад жизнь Поцци висела на волоске, а теперь он стоял во дворце и глазел по сторонам, изо всех сил сдерживая идиотскую улыбку. Будь контраст поменьше, Нэшу не удалось бы произвести такого эффекта, но что было, то было, и сейчас, увидев этот съехавший на сторону рот, он понял, что своего добился.
Номер им дали на седьмом этаже (Поцци в лифте сказал: "Счастливое число"), а когда они поднялись и портье, получив чаевые, ушел, Нэш позвонил заказать обед. Два бифштекса, два салата, два жареных картофеля и две бутылки "Бекса". Пока он разговаривал, Поцци отправился в ванную принять душ и дверь за собой закрыл, но не на защелку. Нэш посчитал это добрым признаком. Он послушал, как гудит вода в кранах, потом переоделся в белую чистую рубашку и вырыл из чемодана деньги, которые туда переложил из перчаточного отделения (четырнадцать тысяч долларов, в обыкновенном прозрачном пластиковом пакете). Потихоньку он вышел, спустился на первый этаж и положил тринадцать тысяч в гостиничный сейф. После чего двинулся не прямиком к лифту, а сначала к киоску в холле и купил колоду игральных карт.
Когда Нэш вернулся, Поцци уже сидел у себя в комнате. Обе двери в ванную, разделявшую спальни, были распахнуты, и Нэш увидел, как тот развалился в кресле, замотанный в два или три белых полотенца. По телевизору шла субботняя дневная киношка, на этот раз про кунфуистов, и, когда Нэш просунул голову в дверь сказать, что пришел, Поцци показал ему на экран и сказал, что, наверное, нужно будет начать брать уроки у Брюса Ли.
- Сморчок вроде меня, - сказал Поцци, - а ты только смотри, как он раскидывает всех этих гадов. Если бы и я так умел, хрена с два у меня бы что вчера отобрали.
- Как себя чувствуешь? - спросил Нэш.
- Все болит, но переломов вроде бы нет.
- Значит, будем надеяться, выживешь.
- А то! На скрипке, может, уже и не смогу играть, но выжить вроде как точно выживу.
- Сейчас принесут обед. Если хочешь, можешь пока надеть мои штаны. Поедим - пойдем что-нибудь тебе купим.
- Хорошая мысль, однако. Я тут как раз сидел думал про то, что, кажется, все же не так у нас жарко, чтобы ходить в римской тоге.
Нэш швырнул ему синие джинсы, под стать красной футболке, и Поцци опять стал похож на ребенка. Чтобы не падать, штанины ему пришлось закатать.
- Классный у тебя гардеробчик, - сказал он. - Ты что, ковбой из Бостона?
- Со смокингом подождем, посмотрим сначала, как ты умеешь себя вести. Не хватало, чтобы ты мне его заляпал кетчупом.
Привезли обед на тележке, где погромыхивали тарелки, и они оба сели за стол. Поцци с энтузиазмом взялся за бифштекс и жевал с увлечением, но минуты через две вдруг отложил нож и вилку, будто утратив к еде интерес. Откинувшись к спинке стула, он обвел взглядом комнату.
- Забавно, как вдруг возьмешь и ни с того ни с сего что-то вспомнишь, - сказал он сдавленным голосом. - Я здесь, знаешь ли, уже был, потом, правда, забыл напрочь. Это было сто лет назад.
- Если сто, то, значит, совсем в детстве, - сказал Нэш.
- Ага, совсем. Мы сюда приезжали с отцом, в конце года, на выходные. Мне было, наверное, одиннадцать или, может, двенадцать.
- С отцом? А где была мать?
- Осталась дома. Они разошлись, когда мне еще года не было.
- Ты жил с матерью?
- Ага, в Ирвингтоне, в Нью-Джерси. Там я и вырос. Мрачный, задрипанный городишко.
- С отцом часто виделся?
- Да я даже понятия не имел, что он у меня есть.
- А потом в один прекрасный день он приехал и свозил тебя в "Плазу".
- Ага, примерно. Правда, тогда он приехал не в первый раз. В первый он так появился, что перепугал до ужаса. Дело было посреди лета, мне было восемь, и я сидел у нас на крыльце перед домом. Мать была на работе, и вот я и сидел один, лизал замороженный сок на палочке, апельсиновый, и смотрел на улицу. Даже не спрашивай, с какой я стати запомнил, что сок был апельсиновый, - просто помню, и все. Вот как будто сейчас держу в руках. День был жаркий, и я сидел со своей сосулькой и думал: когда долижу, возьму велик, съезжу к Уолту, к приятелю, и мы на заднем дворе у него пообливаемся из шланга. Сосулька моя начинает таять, каплет мне уже на ногу, и тут вдруг у нас на улице появляется белый "кадиллак" и медленно так ползет. Вот же была машина. Новенькая, чистенькая, фары с защитной сеткой, диски белые. Дядька за рулем будто бы заблудился. Притормаживал перед каждым домом - голову из окошка высунет и смотрит, где номер. Я слежу за ним, весь обляпался, и тут он подъезжает и останавливается. Как раз перед нашим крыльцом. Выходит из "кадиллака", идет по дорожке в шикарном белом костюме и широко так мне улыбается. Сначала, когда я его увидел, то подумал, что это Билли Мартин. Ты ведь знаешь этого тренера - бейсболист. И я думаю про себя: с чего бы это ко мне приехал Билли Мартин? Может, хочет взять в команду, на подхват? Господи Иисусе, чего только, блин, дети не выдумают. Но он подошел уже ближе, и смотрю - никакой это не Билли Мартин. Я растерялся, и если честно, то испугался. Сосульку я зашвырнул в кусты, а что делать, не знаю, а он тут как раз совсем ко мне подошел. "Привет, - говорит, - Джек. Давно не виделись". Понятия не имею, кто он, а меня по имени знает, и я, значит, и думаю, что он приятель матери или какой знакомый. Вежливо отвечаю, мать, мол, сейчас на работе, а он мне, мол, знаю, только что с ней разговаривал в ресторане. Мать у меня тогда там работала, была тогда официанткой. Я ему и говорю: "Вы что, значит, это ко мне приехали?" А он говорит: "Соображаешь, парень. Пора нам с тобой познакомиться, поболтать о том о сем. В последний раз мы встречались, когда ты еще лежал поперек кровати". Я уже совсем ничего не понимаю и решил, что он дядька мой, дядя Винс, который переехал в Калифорнию, еще когда мать была маленькая. "Вы дядя Винс, что ли?" - спрашиваю, а он качает головой и улыбается мне. "Стой, парень, держись не падай, - говорит или что-то вроде того. - Хочешь верь, хочешь не верь, но я твой отец". Я не поверил, нисколько. "Отец у меня погиб во Вьетнаме". - "Ну, - говорит он, - все так и подумали. На самом деле меня не убили, я сбежал. Меня взяли в плен, но я умудрился сбежать. Долго я сюда к вам добирался". Это звучало уже убедительнее, но я еще сомневался. "Значит, ты теперь будешь с нами жить?" - спрашиваю. "Нет, - говорит он, - но это не означает, что мы не будем видеться". Сейчас я, конечно же, понимаю, что он просто морочил голову, а тогда не понял, но это мне не понравилось. "Ты не отец, - сказал я. - Отцы детей не бросают. Они живут дома, вместе". - "Кто-то да, кто-то нет, - сказал он. - Послушай. Если не веришь, могу доказать. Твоя фамилия Поцци, так? Джек Энтони Поцци. Значит, у твоего отца тоже должна быть фамилия Поцци. Так ведь?" Я кивнул, а он полез в карман и достал бумажник. "Смотри, парень, - сказал он, вынул из бумажника водительские права и протянул мне. - Читай, что написано". И я вслух прочел: "Джон Энтони Поцци". Черт побери, именно так там и было написано черным по белому.
Поцци замолчал и отхлебнул пива.
- Ну, не знаю, - потом продолжал он. - Когда я вспоминаю об этом, то как сон или что-нибудь вроде. Одни куски какие-то, остальное смутно - будто и не было. Помню, что он взял меня прокатиться, но… ни сколько мы с ним катались, ни о чем говорили, этого не помню. Помню, в машине был кондиционер, пахло кожей, и что руки у меня были липкие, и я на себя за них злился. Может быть, потому, что я все-таки очень боялся. Хоть он и показал права, но сомнения меня грызли. Думал, странно все как-то. Что с того, что он сказал, что отец, это еще ничего не значит, мог и соврать. Может, дурит зачем-то. Мы с ним колесили по улицам, а я думал только об этом, а потом вдруг мы снова оказались около дома. Прошло вроде не больше минуты. Потом он даже из машины не вышел. Достал из кармана стольник и сунул мне в руку. "Держи-ка, Джек, - сказал. - Видишь, я о тебе забочусь". Блин. Я тогда таких денег еще в жизни не видел. Даже не знал, что бывают бумажки в сто долларов. Так что из машины я вышел разбогатевший и, помню, подумал: "Ага, значит, все-таки отец". Но сообразить, что сказать, не успел, он меня потрепал по плечу и помахал ручкой. "Увидимся, парень", - сказал он или что-то вроде того, а потом нажал на педаль и уехал.
- Забавное знакомство, - сказал Нэш.
- А то.
- А когда вы съездили в "Плазу"?
- Года через три или через четыре.
- Вы в это время виделись?
- Ни разу. Он опять будто испарился. Я-то пытался расспрашивать мать, но она у меня вообще была не из болтливых, а тут ей к тому же не хотелось говорить. Это потом она рассказала, что, когда я родился, он загремел в тюрягу. Потому они и развелись. Никудышный был человек.
- За что его посадили?
- За какую-то аферу. Продавал акции липовой корпорации. Мошенничество по полной программе.
- Зато потом, когда освободился, пошел в гору. Во всяком случае, на "кадиллак" заработал.
- Наверное. Он, по-моему, поднялся на недвижимости во Флориде. На кондоминиумах.
- Но точно ты этого не знаешь.
- Я о нем ничего точно не знаю. Он давно уже не появлялся. Может, умер с тех пор.
- Но тогда, года через три или четыре, он все же явился.
- Ага, ни с того ни с сего, как и в первый раз. Я опять уже про него забыл. Четыре года в этом возрасте долгий срок. Будто вся жизнь на хрен.
- Что ты сделал со ста долларами?
- Смешно, что ты спрашиваешь об этом. Сначала я хотел что-нибудь купить. Какую-нибудь этакую бейсбольную перчатку или еще что-нибудь, но, знаешь, все казалось не то, и так я и не смог с ними расстаться. Так они у меня пролежали. В коробочке, в ящике с нижним бельем, а я каждый вечер ее вынимал, просто чтобы взглянуть - убедиться, что они там.
- И коли они там были, значит, отец тоже был.
- Я тогда так не думал. Но да, наверное. Коли деньги вот они, значит, наверное, он вернется.
- Детская логика.
- Как ни печально в этом признаваться, но я тогда был дурак. Сейчас самому не верится, что мог когда-то так думать.
- Все мы когда-то были дураки. Ничего, потом выросли.
- Ага, да и как оно могло быть иначе? Матери я бумажки никогда не показывал, но приятеля своего, Уолта, то и дело звал и давал потрогать. Зачем-то мне это было нужно, не знаю зачем. Будто бы когда я видел, как он берет ее в руки, тогда точно знал, что ничего мне не померещилось. Странное дело - месяцев через шесть я вдруг вбил себе в голову, будто они фальшивые. Может быть, это придумал Уолт, точно уже не помню, но зато помню, как думал, что если деньги фальшивые, то и дядька был не отец.
- А дальше больше.
- Вот-вот. Больше, и больше, и больше. Как-то мы с Уолтом об этом болтали, и он сказал, что единственный способ проверить - отнести деньги в банк. Не хотелось мне их выносить из комнаты, но если, как я уж решил, бумажка фальшивая, так зачем она мне. Идем мы, значит, несем ее в банк, а сами боимся - вдруг ограбят, и все крадемся этак по стеночке, будто идем черт знает на какое задание. Кассир в банке оказался хороший дядька. Уолт ему говорит: "Моему другу нужно проверить, настоящие это деньги или нет", и кассир бумажку взял и проверил, как полагается. Даже через увеличительное стекло посмотрел для надежности.
- Что же он вам сказал?
- "Купюра настоящая, ребята, - сказал. - Подлинный банковский билет Казначейства США".
- Ну и соответственно человек, который тебе его подарил, тоже был настоящий.
- Точно. Но только что дальше-то? Если он действительно мой отец, то почему не приезжает, почему я о нем ничего не знаю? Мог бы хоть письмо черкнуть или там открытку. И вместо того чтобы плюнуть, я давай сочинять, то одну причину, то другую. Придумал - блин! - что отец у меня вроде Джеймс Бонда, работает на правительство, секретный агент и все такое, а не едет, чтобы не разрушать легенду. В конце-то концов, тогда-то я как раз поверил во все это дерьмо про плен, про Вьетнам, и, стало быть, если он мог оттуда сбежать, то крутой был дядька, ведь так? Круче вареного яйца. Господи Иисусе, я, наверное, был совсем дурак, коли так думал.
- Тебе необходимо было что-то придумать. Нельзя жить и вообще ничего не знать. Так и спятить можно.
- Наверное. Только тогда я уже сам себя лапшой пичкал. И напичкал по самое горло.